Наконец она заговорила. Ей хотелось, чтобы голос звучал грозно и внушительно, но получился лишь дрожащий, словно приглушенный носовым платком, писк:
– Аllez-vous-en![72]
Вместо ответа незнакомец взял ее за руку и поставил на ноги.
– Bonjour, – сказал он.[73]
– Voulez-vous vous en aller[74]? – уже не так решительно прервала его Линда, по крайней мере это человеческое существо проявило к ней хоть какой-то интерес. И тут она вспомнила о Южной Америке и добавила: – Il faut expliquer que je ne suis pas, une esclave blanche. Je suis la fille d’un très important lord anglais.[75]
Француз громко расхохотался.
– Не надо быть Шерлоком Холмсом, чтобы это понять, – сказал он на превосходном английском языке, каким говорят иностранцы, знающие его с детства.
Линда была немного раздосадована. Англичанка за границей может гордиться своей национальностью и своей добродетелью, но вовсе не обязательно, чтобы они столь явственно бросались в глаза.
– Француженка, – продолжал незнакомец, – со столь яркими les marques extèrieurs de la richesse[76] никогда не станет рыдать, сидя в такую рань на чемоданах на Северном вокзале, белая рабыня непременно имеет при себе защитника. А вы сейчас беззащитны, разве нет?
Это звучало приемлемо, и Линда смягчилась.
– Итак, – продолжал незнакомец, – я приглашаю вас пообедать, но сначала вы должны принять ванну, положить на лицо холодный компресс и отдохнуть.
Он подхватил ее багаж и зашагал к такси.
– Садитесь, пожалуйста.
Линда села в машину. Она была совсем не уверена, что это не начало пути в Буэнос-Айрес, но что-то заставило ее сделать так, как было велено. Ее способность к сопротивлению была исчерпана, и она действительно не видела другого выхода.
– Отель «Монталамбер», – сказал француз таксисту. – Улица Бак. Прошу прощения, мадам, что не везу вас в «Ритц», но у меня ощущение, что к вашему настроению сейчас подойдет более камерная атмосфера.
Линда сидела в углу такси, выпрямившись и пытаясь придать себе достойный вид. Подходящие слова не приходили на ум, и она молчала. Ее спутник мурлыкал под нос какую-то мелодию и, казалось, забавлялся от души. В отеле он снял номер, велел лифтеру проводить Линду, а консьержу – подать завтрак, а потом поцеловал ей руку и сказал:
– A tout à l’heure![77] Я зайду за вами где-то в час, и мы пойдем обедать.
Линда приняла ванну, позавтракала и забралась в постель. Когда зазвонил телефон, она спала настолько крепко, что ей стоило большого труда проснуться и открыть глаза.
– Un monsieur qui demande, madame.[78]
– Je descends tout de suite[79], – сказала Линда, но ей потребовалось добрых полчаса, чтобы собраться.
17
– А! Вы заставляете меня ждать, – сказал незнакомец, целуя ей руку или, по крайней мере, обозначив эту формальность, поднеся руку к губам и вдруг отпустив ее. – Это очень хороший признак.
– Признак чего? – спросила Линда. У входа в отель их ждал двухместный автомобиль, и она села в него. К ней вернулось ее обычное состояние.
– Всякого-разного… – ответил француз, поворачивая ключ. – Того, что наш роман будет счастливым и продлится долго.
Линда как истинная англичанка была ошарашена такими словами.
– У нас нет никакого романа, – холодно отрезала она.
– Меня зовут Фабрис. Могу я узнать ваше имя?
– Линда.
– Линда. Comme c’est joli[80]. Мои романы обычно длятся пять лет.
Он подкатил к ресторану, где их почтительно провели к столику в обитом красным плюшем углу, заказал обед и вино, говоря на столь стремительном французском, что Линда не могла разобрать ни слова, а затем, положив руки на колени, повернулся к ней и сказал:
– Allons, racontez[81], мадам.
– Что рассказывать?
– Вашу историю, конечно. Кто бросил вас рыдать на чемодане?
– Это не он, я сама его бросила. Моего второго мужа. Я оставила его навсегда, потому что он влюбился в другую. Она социальный работник, но вам это ничего не скажет – судя по всему, во Франции такого не существует. Мне от этого только обиднее, вот и все.
– Какая любопытная причина уйти от второго мужа. Вы, с вашим опытом по части мужей, могли бы заметить, что, кроме прочего, им свойственно влюбляться в других. Однако нет худа без добра, мне грех жаловаться. Но почему чемодан? Что мешало вам сесть в поезд и отправиться к месье важному лорду, вашему отцу?
– Именно это я и собиралась сделать, но мне сказали, что мой обратный билет просрочен. Денег оставалось только шесть шиллингов и три пенса, знакомых в Париже у меня нет, к тому же я ужасно устала, вот и расплакалась.
– А второй муж? Почему было не одолжить денег у него? Или вы оставили записку на подушке? Женщины почему-то не могут устоять перед этими малыми литературными формами, которые делают возвращение довольно затруднительным, насколько я знаю.
– Ну, в любом случае он в Перпиньяне, и я не могла этого сделать.
– А, так вы приехали из Перпиньяна! Что вы там делали, объясните, ради всего святого?
– Мы, ради всего святого, пытались помешать вам, лягушатникам, мучить бедных Epagnards, – с некоторой запальчивостью ответила Линда.
– E-spa-gnols![82] Стало быть, мы их мучим, да?
– Сейчас уже не так, а вначале – ужасно.
– А что, по-вашему, мы должны были с ними делать? Мы, знаете ли, их сюда не приглашали.
– Вы согнали их в лагеря на жестоком ветру и многие недели не давали крова. Сотни людей погибли.
– В один миг обеспечить кровом полмиллиона людей – задача не из простых. Мы делали что могли… мы их кормили… и большинство из них по-прежнему живы.
– По-прежнему, как стадо, в лагерях.
– Моя дорогая Линда, вы же не думаете, что следовало разрешить им гулять по стране, предоставленными самим себе, без гроша в кармане? К чему бы это привело? Включите ваш здравый смысл.
– Их следует собирать в отряды и готовить к войне с фашистами, которая разразится со дня на день.
– Рассуждайте о том, в чем разбираетесь, тогда и кипятиться не придется. Нам не хватает снаряжения и для своих солдат. Война с Германией, увы, надвигается, но начнется не со дня на день, а после сбора урожая. Вероятно, в августе. Лучше расскажите еще о своих мужьях. Это гораздо интереснее.
– Их всего два. Первый был консерватором, а второй – коммунистом.
– Выходит, я угадал, ваш первый муж богат, а второй беден. Я понял, что вы были замужем за богатым человеком, увидев ваш несессер, а также отвратительного цвета и такого же отвратительного фасона, насколько это можно разглядеть, пока она висит на руке, шубу. Тем не менее норка всегда выдает наличие богатого мужа. А вот этот ужасный льняной костюм, который надет на вас сейчас, буквально кричит, что куплен в магазине готового платья.
– Вы грубите, а это очень красивый костюм.
– И прошлогодний. Жакеты сейчас носят длиннее, вы скоро в этом убедитесь. Ваш гардероб следует обновить. Если вас принарядить, вы станете вполне привлекательной. Хотя, буду откровенен, ваши глаза маловаты. Голубые, хорошего цвета, но маловаты.
– В Англии, – сказала Линда, – я считаюсь красавицей.
– Возможно, вы правы.
Так и продолжался их пустой разговор. Но то была лишь пена на поверхности океана. Линда впервые в жизни испытывала чувство, которого прежде не вызывал в ней ни один мужчина, – непреодолимое физическое влечение. Она стремительно теряла голову, и это приводило ее в ужас. Ее пугало то, что Фабрис – она это видела – был совершенно уверен в исходе. Уверена была и она сама. Но как она, Линда, которая всегда презирала случайные связи, могла допустить, чтобы ее подцепил какой-то первый встречный, и, проведя с ним всего лишь час, страстно желать, желать и желать оказаться с ним в постели? Он даже не был красавцем, такой же, как десятки других брюнетов в мягких фетровых шляпах на улицах любого французского города. Но то, как он смотрел на нее, лишало ее всякого контроля над собой. Это было унизительно, но чрезвычайно волновало.
Пообедав, они неторопливо вышли из полутьмы ресторана на яркий солнечный свет.
– Поедем посмотрим мою квартиру, – сказал Фабрис.
– Я бы предпочла посмотреть Париж, – ответила Линда.
– Как хорошо вы знаете Париж?
– Я никогда не бывала здесь прежде.
Фабрис был не на шутку удивлен.
– Никогда не бывали прежде? – Он не мог поверить. – Каким наслаждением будет для меня заполнить этот пробел! Здесь столько интересного и обязательного к показу, что на это уйдут недели.
– К сожалению, – сказала Линда, – я завтра уезжаю в Англию.
– Да, конечно. Тогда все это мы должны увидеть сегодня.
Они медленно объехали несколько улиц и площадей, а затем прогулялись пешком по Булонскому лесу. Линде не верилось, что она здесь совсем недавно и это все тот же самый день, который так многообещающе зарождался перед нею за пеленой ее утренних слез.
– Вам очень повезло, что вы живете в таком городе, – сказала она Фабрису. – Здесь невозможно быть глубоко несчастным человеком.
– Это не совсем так, – отвечал тот. – Париж усугубляет все чувства – ни в одном другом месте так остро не ощущаешь счастье, но и несчастье тоже. Этот город, без сомнения, неиссякаемый источник радости, и нет бедолаги горемычнее, чем парижанин, разлученный с Парижем. Настолько холодным и безрадостным представляется нам весь остальной мир, что даже не хочется жить. – Он говорил с большим чувством.