– Дорого-ой, клянусь, я достану еще – на следующей неделе поеду в Лондон чистить перышки и привезу тебе флакончик. Клянусь.
– Очень надеюсь, что ты захватишь с собой Жуана и оставишь его там, – проворчал дядя Мэттью. – Я больше не стану терпеть его в своем доме. Тебя предупреждали, Сумасбродка.
Дядя Мэттью с утра до ночи занимался своим отрядом ополченцев. Он был возбужден и счастлив, а потому на редкость благодушен, ведь, судя по всему, его любимое хобби – вышибать дух из немцев – могло со дня на день понадобиться снова. Вследствие этого он редко вспоминал о Хуане. В прежние времена тот давно был бы выставлен вон, а не обитал в Алконли, как сейчас, целый месяц. Однако становилось все очевиднее, что мой дядя не имеет намерения бесконечно мириться с его присутствием, и история с Хуаном неизбежно приближалась к развязке. Что же до самого испанца, я никогда не встречала более несчастного человека. Он целыми днями тоскливо слонялся по дому без дела и возможности хоть с кем-то поговорить, а за столом отвращение, написанное на его лице, могло соперничать с отвращением Дэви. У него даже не было настроения брать в руки гитару.
– Дэви, ты должен с ним поговорить, – сказала тетя Сэди.
Моя мать уехала в Лондон красить волосы, и в ее отсутствие мы собрались на семейный совет, чтобы решить судьбу Хуана.
– Конечно, мы не можем выгнать его и обречь на голодную смерть. Сумасбродка твердит, что он спас ей жизнь, и вообще нужно поступать по-человечески.
– Но только не с этими убийцами быков, – возразил дядя Мэттью, скрежеща вставными челюстями.
– Мы можем найти ему работу, только сначала надо выяснить его профессию. Послушай, Дэви, тебе легко даются языки, и ты такой умный, я уверена, что если бы ты полистал в библиотеке испанский словарь, то сумел бы выведать у Хуана, чем он занимался до войны. Пожалуйста, Дэви, попытайся.
– Да, дорогой, попытайся, – подхватила тетя Эмили. – Бедняга выглядит таким несчастным, словами не описать.
Дядя Мэттью фыркнул.
– Дайте мне этот словарь, – пробормотал он, – и я быстро найду, как сказать «Убирайся».
– Я попробую, – сказал Дэви, – но боюсь, он работал альфонсом.
– Или кем-то столь же бесполезным, вроде матадора или идальго, – добавила Луиза.
– Вот именно. И что тогда?
– Тогда пусть катится вон, – сказал дядя Мэттью, – а Сумасбродка его содержит, но только умоляю, подальше от меня. Я дам им понять, что больше не намерен любоваться на этого бездельника в моем доме.
Если Дэви берется за какое-то дело, то занимается им основательно. Он на несколько часов уединился с испанским словарем и выписал на лист бумаги огромное количество слов и выражений. Затем поманил Хуана в кабинет дяди Мэттью и закрыл дверь.
Они пробыли там совсем недолго, а когда вышли, на их лицах играли радостные улыбки.
– Надеюсь, ты его выгнал? – подозрительно спросил дядя Мэттью.
– Вовсе нет, – ответил Дэви. – Напротив, я его нанял на работу. Дорогие мои, вам ни за что не догадаться, какая это невыразимая роскошь. Хуан – повар. До гражданской войны, как я понял, он готовил какому-то кардиналу. Надеюсь, Сэди, ты не станешь возражать? Я вижу в этом наше спасение – испанская еда такая вкусная и удобоваримая, она совсем не вызывает запоров и богата целебным чесноком. О счастье! Больше никаких ядовитых бифштексов! Как скоро мы избавимся от миссис Бичер?
Восторженные ожидания Дэви оправдались с лихвой, Хуан достиг больших успехов на кухне. Он не только оказался первоклассным поваром, но и проявил необычайные организаторские способности и в скором времени, как я подозреваю, сделался королем местного черного рынка. Никаких «блюд из остатков и обрезков», теперь на нашем столе не переводилось сочное мясо животных, птиц и ракообразных, овощи под диковинными соусами и пудинги на основе настоящего мороженого.
– Хуан поразительно ловко использует набор продуктов по карточкам, – в своей рассеянной манере говорила тетя Сэди. – Когда я вспоминаю миссис Бичер… право, Дэви, это была прекрасная идея.
Однажды она спросила:
– Надеюсь, Дэви, эта пища не слишком для тебя жирна?
– О нет, – ответил тот. – Я никогда не возражаю против жирной пищи, а вот тощая пища наносит бесконечный вред.
Кроме всего прочего, Хуан с утра до вечера что-то солил и заготавливал впрок, и вскоре кладовая, которую он принял пустой, если не считать нескольких банок консервированного супа, приобрела вид довоенной продуктовой лавки. Дэви прозвал ее Пещерой Аладдина и проводил много времени, пожирая глазами ее полки. Вкусные витамины стояли на них аккуратными рядами, как барьер между ним и голодной смертью, которая при кухонном владычестве миссис Бичер поджидала его чуть ли не в двух шагах.
Сам Хуан теперь разительно отличался от того грязного и озлобленного беженца, который неприкаянно слонялся по углам. Он был чисто вымыт, носил белоснежный фартук и колпак и даже как будто стал выше ростом. Вскоре он приобрел манеру держаться на кухне как лицо, облеченное неограниченной властью. Даже дядя Мэттью не мог не признать перемены.
– На месте Сумасбродки, – сказал он, – я бы вышел за него замуж.
– Зная Сумасбродку, – сказал Дэви, – я не сомневаюсь, что она так и сделает.
В начале ноября мне понадобилось съездить в Лондон по делам Альфреда, который находился теперь на Ближнем Востоке, а заодно посетить моего врача. Я приехала восьмичасовым поездом и, поскольку уже несколько недель ничего не слышала о Линде, первым делом взяла такси и отправилась на Чейн-уок. Накануне ночью был сильный налет, и на улицах блестели осколки стекла. Кое-где все еще горели дома, вокруг сновали пожарные машины, кареты скорой помощи и команды спасателей. Часто движение было перекрыто, и нам приходилось пускаться в объезд, делая большой крюк. В воздухе витало сильное возбуждение, у магазинов и домов кучками толпились люди и, по всей видимости, обменивались впечатлениями. Водитель моего такси всю дорогу говорил без умолку, обращаясь ко мне через плечо. Минувшую ночь он провел без сна, помогая спасателям, и теперь описывал то, что нашел под обломками:
– Это было рыхлое красное месиво, сплошь покрытое перьями, – зловеще рассказывал он.
– Перьями? – в ужасе переспросила я.
– Да. На кровати была перина, вы понимаете? Оно еще дышало, и я повез его в больницу, но там сказали, что бесполезно и нужно в морг. Ну, я зашил его в мешок да и отвез.
– Боже милосердный.
– Да я еще и не такого насмотрелся.
Дверь мне открыла симпатичная миссис Хант, приходящая прислуга Линды.
– Она очень плоха, мэм, не могли бы вы забрать ее с собой в деревню? В ее положении здесь не место. Просто сердце разрывается, когда я гляжу на нее.
Линду тошнило в ванной комнате. Выйдя оттуда, она сказала:
– Это не из-за налета, ты не подумай. Налеты мне нравятся. Я беременна, в этом дело.
– Дорогая, я думала, тебе больше нельзя иметь детей.
– О, эти врачи! Ничего они не понимают, идиоты. Конечно можно, и я ужасно хочу этого ребенка, он будет совсем не такой, как Мойра, вот увидишь.
– Я тоже жду малыша.
– Да ну! Как чудесно. Когда?
– Примерно в конце мая.
– О, совсем как я.
– А Луиза ждет в марте.
– Выходит, мы времени зря не теряли. Как хорошо, что у нас набирается новая компания достов.
– Послушай, Линда, почему бы тебе не поехать со мной в Алконли? Какой смысл сидеть здесь, когда такое творится? Это не полезно ни тебе, ни ребенку.
– Мне здесь нравится, – сказала Линда. – Это мой дом, и я хочу в нем остаться. И кроме того, вдруг кто-то приедет всего на несколько часов и захочет со мной повидаться? Он знает, что может найти меня здесь.
– Ты можешь погибнуть, – сказала я, – и тогда он уже не будет знать, где тебя найти.
– Милая Фанни, это глупости. В Лондоне семь миллионов населения. Ты что, действительно думаешь, что все они могут погибнуть? Никто не гибнет во время авианалетов, от них много шума и много хаоса, но жертв от них совсем немного.
– Не говори… Плюнь три раза. Убьют или нет, здесь тебе плохо, Линда. Ты выглядишь ужасно.
– Не так уж ужасно, когда подкрашусь. Меня жутко тошнит, вот это беда, но при чем тут налеты? Тошнота уже скоро пройдет, и я снова буду в порядке.
– И все же подумай, – сказала я. – В Алконли чудесно и отличная еда…
– Да, я слышала. Мерлин приезжал меня навестить, и от его рассказов о засахаренной моркови в сливках у меня текли слюнки. Он признался, что хотел, невзирая на мораль, переманить вашего Хуана в Мерлинфорд, но обнаружил, что в придачу к нему идет Сумасбродка, и оставил это намерение.
– Мне пора, – нерешительно сказала я. – Не хочется покидать тебя, родная, лучше б ты поехала со мной.
– Возможно, позже. Там будет видно.
Я прошла на кухню к миссис Хант, дала ей немного денег на случай непредвиденных обстоятельств, оставила номер телефона в Алконли и попросила позвонить мне, если что-нибудь потребуется.
– Ее не сдвинуть с места, – сказала я. – Я сделала все, что могла, но, похоже, все без толку, она уперлась, как ослик.
– Знаю, мэм. Она не хочет даже выйти подышать, сидит у телефона дни напролет и играет сама с собой в карты. А еще нехорошо, что она спит тут совсем одна, только ей не втолкуешь. Прошлой ночью, господи, был такой страх. До самого утра так и молотило, но эти несчастные зенитки ни одного самолета не сбили, не верьте газетам. Женщин к зениткам приставили, я так думаю. Что ж удивительного? Женщины – это женщины!
Миссис Хант позвонила в Алконли через неделю. Дом Линды разбомбили, а сама она попала под завалы.
Тетя Сэди ранним автобусом уехала в Челтенхем за покупками, дядю Мэттью не могли найти, нам с Дэви пришлось без спроса взять его машину, заправленную бензином, сберегаемым для военных целей, и сломя голову лететь в Лондон. Домик превратился в сплошные руины, но Линда и ее бульдожек не пострадали, их только что отрыли и уложили в постель у соседей. Линда, возбужденная, с пылающими щеками, не в силах остановиться, болтала без умолку.