– Вы, женщины, возьмете детей и когда начнется бой, отправитесь в подвал. Водопроводный кран там исправен, а мясными консервами я вас обеспечил на неделю. Предупреждаю, что вам, возможно, придется провести там несколько дней.
– Няне это не понравится… – начала было Луиза, но осеклась под свирепым взглядом отца.
– Кстати о няне, – сказал тот, – никаких загромождений из ваших колясок на дорогах, имейте в виду! Об эвакуации речи быть не может ни при каких обстоятельствах. И вот что. Нужно выполнить одно очень важное задание, и я доверяю его тебе, Дэви. Я знаю, ты не будешь спорить, старина, если я скажу, что стрелок из тебя никакой, а у нас очень мало патронов, и те, что имеются, ни в коем случае нельзя расходовать впустую – каждый заряд должен сделать свое дело. Так что оружия в руки я тебе не дам, по крайней мере вначале. Но у меня есть бикфордов шнур и запас динамита (подожди минуту, я сейчас тебе его покажу), ты должен взорвать кладовку.
– Взорвать Пещеру Аладдина! – Дэви побелел как снег. – Мэттью, ты сошел с ума.
– Я бы поручил это старине Жуану, но не могу. Конечно, он мне уже немного нравится, но полного доверия все-таки не вызывает. Чужеземца только могила исправит, это факт. Теперь объясню, почему я считаю это самой важной частью операции. Когда нас с Джошем, Крейвеном и остальными перебьют, у вас, гражданских, останется только один способ внести свою лепту, а именно – стать тяжелым бременем для немецкой армии. Забота о вашем пропитании должна лечь на их плечи. Не волнуйтесь, они будут вас кормить как миленькие, им только эпидемии тифа в прифронтовой полосе не хватает. Но вы должны максимально осложнить им задачу. Припасов из кладовой вам хватило бы на несколько недель, я только что произвел ревизию. Да что там! Она прокормила бы всю деревню. Но этому не бывать. Пусть немцы сами доставляют вам еду, отвлекая на это свой транспорт. Ваша задача стать для них максимальной помехой. Вы должны вставлять им палки в колеса. Поэтому кладовая подлежит уничтожению, а взорвать ее должен Дэви.
Дэви открыл было рот, собираясь что-то сказать, но, встретив свирепый взгляд дяди Мэттью, счел за благо не возражать.
– Хорошо, мой дорогой Мэттью, – проговорил он с грустным видом, – только покажи мне, как это делается.
Однако не успел дядя Мэттью закрыть за собой дверь, он запричитал:
– Слушайте, это просто свинство с его стороны. Взорвать Пещеру Аладдина, как такое возможно! Ему-то хорошо, его убьют, но о нас-то он мог бы подумать?
– Мне казалось, ты собирался принять те таблетки. Сначала черную, а потом белую, – напомнила ему Линда.
– Эмили не одобрила эту идею, и я решил, что приму их, только если меня схватят, но теперь не уверен. Мэттью утверждает, что немцы будут нас кормить, но он знает не хуже меня, что если и так, то одним лишь крахмалом – а это та же миссис Бичер, только еще кошмарней, ведь я не усваиваю крахмал, особенно в зимние месяцы. Как он может! Как гадко быть столь невнимательным к другим.
– А как же мы, Дэви? – спросила Линда. – Мы все в одной лодке, но почему-то не ропщем.
– Няня будет роптать, – сказала Луиза и вздернула подбородок, что явно означало: «И я с ней солидарна!»
– Няня! У нее свои представления о жизни, а у нас – свои, – сказала Линда. – Мы должны понимать, что идет война и за что мы сражаемся. Лично я считаю, что Па абсолютно прав. И уж если я так считаю, в моем положении…
– Ох, перестань, пожалуйста, – горько проговорил Дэви, – о тебе-то позаботятся, о беременных всегда заботятся. Увидишь, будут присылать витамины и тому подобное из Америки. Вот обо мне никто не побеспокоится, а у меня такое слабое здоровье, мне противопоказано питаться тем, что предложат немцы. Они не станут разбираться в природе моих внутренностей, уж я-то их знаю.
– Ты всегда говорил, что никто так хорошо не понимает твои внутренности, как доктор Майерштайн.
– Включи здравый смысл, Линда. По-твоему, они сбросят его прямо в Алконли на парашюте? Ты прекрасно знаешь, сколько лет он сидит в концлагере. Мне придется приучить себя к мысли о медленной смерти, а это не слишком приятная перспектива, должен заметить.
После этих слов Линда нашла дядю Мэттью и настояла на том, чтобы он показал, как взорвать Пещеру Аладдина, ей.
– У Дэви совсем не лежит к этому душа, а уж плотью он и подавно слаб, – так объяснила она причину своего решения.
Какое-то время после этого между Линдой и Дэви сквозил холодок отчужденности. Каждый считал, что другой повел себя крайне неразумно. Но их размолвка продлилась недолго. Они слишком любили друг друга (собственно, я уверена, что Дэви вообще никого на свете не любил так сильно, как Линду), и к тому же, как справедливо заметила тетя Сэди: «Кто знает, может, нужда в этих крайностях и не возникнет».
И вот постепенно минула зима. Весна пришла, как всегда в Алконли, изумительная, поражающая великолепием красок и полнотой жизни, забытыми за время холодных и пасмурных зимних месяцев. Все зверье вокруг нас обзаводилось потомством, повсюду копошился молодняк, и мы с нетерпением ожидали появления наших собственных малышей. Дни, даже часы тянулись так томительно, что Линда снова начала развлекать себя прежде любимой игрой «Холодно – горячо».
– Который час, дорогая?
– Угадай.
– Половина первого?
– Тепло, без четверти час.
Мы, три беременные женщины, стали огромными и, словно ожившие символы плодородия, передвигались по дому, издавая тяжкие вздохи и едва перенося первую жару.
Теперь роскошные парижские наряды стали Линде ни к чему. Она снизошла до нашего с Луизой уровня и отныне облачалась в хлопковую блузу, свободную юбку и сандалии. Покинув достов чулан, в ясную погоду она проводила дни, сидя на опушке леса и наблюдая, как Плон-Плон, который с некоторых пор стал оголтелым, хотя и неудачливым, охотником на кроликов, громко пыхтя, рыскает туда-сюда в зеленом сумраке подлеска.
– Ты присмотришь за Плон-Плоном, дорогая, если со мной что-нибудь случится? Он был мне таким утешением все это время, – как-то попросила она меня беззаботным тоном человека, который, на самом деле, уверен, что будет жить вечно, не упомянув при этом ни Фабриса, ни ребенка, что непременно сделала бы, появись у нее дурное предчувствие.
Ангус, шестой ребенок и третий сын Луизы, родился в начале апреля, и мы с Линдой всем сердцем завидовали, что она уже отмучилась.
Сами мы родили двадцать восьмого мая, и обе – мальчиков. Врачи, предупреждавшие, что Линде опасно рожать, оказались не такими уж идиотами. Она умерла, я думаю, совершенно счастливой и почти не страдала, но для нас, обитателей Алконли, для ее отца и матери, братьев и сестер, для Дэви и лорда Мерлина погас свет очей, ушла невосполнимая радость.
Почти в то же время, когда не стало Линды, Фабриса схватило гестапо, чуть позднее его расстреляли. Он был героем Сопротивления, имя его стало во Франции легендой.
Маленького Фабриса я, с согласия Кристиана, его отца по закону, усыновила. У него глаза его матери, только не голубого, а черного цвета, и я не знаю другого столь же красивого и милого малыша. Кажется, я люблю его больше, чем своих родных детей.
В Оксфордскую клинику, где я пребывала после родов и где умерла Линда, меня пришла навестить Сумасбродка.
– Бедная, бедная Линда! – с чувством сказала она. – Но не кажется ли тебе, Фанни, что это, пожалуй, только к лучшему? Жизнь таких женщин, как мы с Линдой, с годами становится очень невеселой.
Мне не хотелось обидеть мою мать возражением, что Линда была совсем не такой женщиной.
– Я уверена, она была бы счастлива с Фабрисом, – сказала я. – У них была настоящая любовь, одна на всю жизнь.
– Ах, дорога-ая, – грустно отвечала Сумасбродка. – Всегда так думаешь. Каждый, каждый раз…
Исключительные права на публикацию книги на русском языке принадлежат издательству AST Publishers. Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.