Мы и не предполагали, что вскоре у него будет предостаточно свободного времени.
Утро я встретил уже дома, на Некере. Оказалось, что пресса и соцсети обрушили на мою бедную голову вал оскорблений и издевательств. Просматривая свою ленту в Twitter, я в полной мере ощутил, каково быть политиком.
– Бедные парламентарии, им каждый день так прилетает, – сказал я Джоан за завтраком. – Как будто людям больше нечего делать, кроме как оскорблять других.
Но все это были такие пустяки по сравнению с тем, что нас ожидало.
Я не сводил глаз с телеэкрана, и приблизительно в полночь начали появляться результаты голосования. К моему ужасу (и вопреки результатам опросов), сторонники выхода из ЕС одерживали победу – 52 % голосов против 48 %, проголосовавших за сохранение членства в Евросоюзе. Я не мог поверить. Было горько, что страна, которая гордилась своей открытостью и духом единения, готова от этого отречься. Это вселяло в меня страх и за остальную Европу.
Я не сомневался, что исход голосования – результат лжи сторонников Брекзита. После объявления результатов запрос в Google «Что такое ЕС?» сделался самым популярным, что подтверждало мою уверенность. Число поисковых запросов вроде «Что будет, если мы выйдем из ЕС» взлетело почти втрое. А сторонники Брекзита начали отказываться от всего, что наобещали. Найджел Фараж признал, что те самые 350 миллионов фунтов в неделю могут и не достаться Национальной службе здравоохранения, Борис Джонсон и Майкл Гоув поссорились, а Дэвид Кэмерон ушел в отставку. Хаос нарастал. Стоимость акций резко снизилась, фунт обвалился до исторического минимума, показатели фондового рынка Британии опустились так, как не опускались с 2009 года. Стоимость лондонской недвижимости упала, сократилось количество рейсов в Британию и из Британии, Банк Англии прогнозировал ухудшение экономических показателей, а ведущие эксперты предупреждали о неизбежной рецессии в случае ухода Британии с Единого рынка.
Шотландия и Северная Ирландия прозрачно намекали, что они предпримут дальнейшие шаги по обретению независимости. Правительство оценивало стоимость услуг юристов и консультантов по юридическому оформлению Брекзита в полмиллиарда фунтов, а The Times утверждала, что за десять лет эта цифра может достичь пяти миллиардов. Стоимость компаний упала в разы. Мне приходили письма от руководителей американских компаний – они сообщали, что отказываются от планов по открытию отделений в Британии, а вместо этого будут расширять свой бизнес в других странах Европы. Британские бизнесмены признавали, что им, возможно, придется перевести свои компании за границу. Разумеется, пострадала и Virgin. Продажи упали, причем по всем направлениям, а затраты выросли. Ощутимее всего снизилась стоимость акций Virgin Money (на 45 %) и изменился прогноз по доходности Virgin Atlantic – убытки вместо прибыли. На мой взгляд, людям просто недостаточно подробно объяснили, за что они голосуют. Люди заслуживают, чтобы от них ничего не утаивали. Спешка с Брекзитом без проработки всех нюансов – юридических, этических и политических – оказалась безумием. Вы же не станете подавать на развод в тот же день, когда, поругавшись с женой, хлопнете дверью и уйдете из дома!
Я прилетел в Британию 27 июня для участия в финале крупнейшего в стране конкурса проектов Virgin Media Business VOOM. Следующим утром я отправился на телешоу Good Morning Britain, намереваясь рассказать, как конкурс VOOM со своим призовым фондом в миллион фунтов помогает лучшим молодым компаниям Британии. Но вместо этого меня спрашивали только о Брекзите. На вопрос ведущего Пирса Моргана я ответил, что, по моим оценкам, Virgin потеряла треть своей стоимости буквально за одну ночь. «Посмотрите на акции банков – стоимость некоторых упала почти вполовину», – сказал я, добавив, что фунт вообще обвалился до минимального за 30 лет уровня.
Поразмыслив, я решил, что зря рассказал о наших бедах, – но, с другой стороны, у меня не было сомнений: Virgin достаточно сильна, чтобы пережить это все и вернуться к процветанию, что бы ни творилось на рынке. Да и говорил не столько о собственном бизнесе, сколько о масштабе катастрофы, разразившейся в Британии и Европе. Утром после завершения VOOM я поехал на первую из множества наспех организованных встреч. Надо было что-то делать, чтобы Вестминстер начал шевелиться, пока страна не накрылась медным тазом.
Мы договорились о встрече с министром внутренних дел Терезой Мэй. Но по пути с телевидения мы попали в жуткую обеденную пробку. А мне до смерти нужно было попасть на эту встречу! «Сейчас или никогда», – подумал я и выскочил из машины. Я несся через Ламбетский мост в своих крутых красных кроссовках, и прохожие таращились на меня в изумлении. Мы добежали до министерства внутренних дел как раз к назначенному времени, и нас, запыхавшихся, потных и расстроенных, проводили в просторный, но скромный кабинет министра. Пытаясь собраться с мыслями, я пояснил, что выступаю от имени международного бизнес-сообщества, но при этом полагаюсь на свой личный 50-летний опыт в бизнесе.
– Все это очень болезненно, и не только для Virgin, но и для многих других компаний. Крупные предприятия более защищены – большую часть дохода они получают в долларах, и вскоре стоимость их акций восстановится. А вот мелкие и средние компании пострадают. Сократится количество рабочих мест, зарплаты снизятся, и сильнее всего это ударит по тем самым людям, которые голосовали за Брекзит.
Это была правда: из-за резкого падения курса фунта хуже стало всем. А я поделился юридической справкой, которую получила Virgin:
– Один из ведущих адвокатов страны объяснил нам, что статья 50 Договора о Евросоюзе сама по себе не имеет силы: результаты голосования обязательно должен одобрить парламент. Я отправил полученную нами юридическую справку премьер-министру и генеральному прокурору. Вам стоит принять это во внимание, если вы станете премьер-министром.
Министр выслушала, покивала, но не проронила ни слова. Она держала свои карты при себе, как и во время кампании. Очевидно, она предпочитала не брать на себя никаких обязательств вне зависимости от исхода. Все ждали, что она объявит о выдвижении своей кандидатуры на пост премьера в тот же день. Хорошие лидеры, на мой взгляд, – это еще и хорошие слушатели. Что-что, а слушать министр умела. Но вот что она думала об услышанном?
– Как вы считаете, что нужно сделать правительству, чтобы успокоить бизнес-сообщество? – спросила она.
Мне хотелось крикнуть: «Отменить все к чертовой матери!» Но вместо этого я сказал: важно дать людям понять, что правительство попытается договориться хотя бы о предоставлении компаниям полного доступа к Единому рынку. Потом я пожелал ей удачи в борьбе за пост премьер-министра, и мы попрощались.
11 ноября у меня состоялась встреча с министром финансов Великобритании Джорджем Осборном. Мы сидели в его роскошном кабинете, а я не мог отделаться от мысли, какая странная штука жизнь. Всего несколько дней назад казалось весьма вероятным, что Осборн станет следующим премьер-министром после отставки Дэвида Кэмерона. Теперь же все шло к тому, что он вообще потеряет работу (так и случилось, вскоре он занял должность главного редактора Evening Standard).
– Думаю, политики привычны к таким болезненным ударам, – сказал я.
– Да, но от этого они не делаются менее болезненными, – признался он.
Мы ушли почти сразу: я все сильнее убеждался, что ни у кого, ни у единой живой души в Вестминстере нет никакого плана. Они даже не предполагали, что сторонники Брекзита могут победить.
Потом я поехал в Оксфорд навестить Холли и Сэма и немного отвлекся, поиграв с внуками. Но Брекзит так и не шел у меня из головы.
– Пострадает именно поколение моих детей, – заметила Холли. – Еще неделю назад у них была возможность жить и работать в любой из 28 стран ЕС. Теперь – только в одной.
Следующим утром я вместе с предпринимателями со всей страны принял участие в ежегодном оглашении рейтинга самых быстрорастущих компаний Британии – Fast Track 100. Настроение было мрачным – все уже терпели убытки. В три часа дня я оторвался от дел, чтобы позвонить Дэвиду Кэмерону и зачитать ему ту юридическую справку, которую получила Virgin: «Мы проконсультировались с ведущим юристом в области конституционного права. Он разъяснил нам, что референдум имел рекомендательный характер, а не обязательный. По конституции Великобритании премьер-министр не может применить статью 50 без ратификации палатой общин».
Он сказал, что никто его об этом не информировал, и попросил отправить нашу справку генеральному прокурору.
У меня в голове не укладывалось: похоже, государственные юристы не оценили юридических последствий того, во что ввязалась страна.
Тем же вечером я ужинал с группой молодых ребят, и мы разговорились о Брекзите. Этот разговор только подтвердил известные данные – британская молодежь поддерживает сохранение членства в ЕС, а почти три четверти граждан в возрасте от 18 до 24 лет проголосовали против Брекзита. Но голосовать пришли те, кто старше, и в итоге их точка зрения победила.
Одна молоденькая девушка сказала:
– Прямо плакать хочется от всего этого. Людям за 60, им на кладбище пора – а они рушат нашу жизнь. И при этом еще спорят, давать ли в 16 лет право голоса. Давать, конечно! Это в 60 уже нельзя голосовать.
Наши взгляды встретились, и только тут она поняла, что мне-то как раз за 60.
– Ничего-ничего, – улыбнулся я. – Я скорее согласен с тобой: у 16-летних должно быть право голоса, такое же, как и у 60-летних. И, может быть, о реальном мире вы знаете больше…
К сожалению, эта проблема внесла в семьи раздор как никакая другая: многие дети чувствовали, что родители их подвели. У нас в семье, как и в любой другой, тоже были люди, голосовавшие за Брекзит. Скажем, сторонником выхода из ЕС оказался мой тесть, с которым мы всегда друг друга уважали. Мы несколько раз довольно жестко сцепились, а потом заключили перемирие и решили больше не возвращаться к этой теме. И думаю, в этом мы были не одиноки.