Теперь ответственность за исследования и, что особенно радовало майора, обязанность докладывать об их результатах начальству перешли к нему. Не обладая ни критическим умом, ни научной подготовкой Аудни, Денэм был склонен к скороспелым, необоснованным заключениям. «Яу, или Нигер, если эта река Нигер, — писал он Батерсту в мае 1824 года, — вытекает из озера Нуффе в Яури, течет оттуда до Сокото и, огибая Кано с севера, прокладывает свой путь к свежим водам озера Чад, приблизительно в 35 милях от Куки. У меня есть знакомый негр, который видел реку на протяжении всего этого расстояния». Впрочем, в Лондоне, как только были получены первые известия об открытии в феврале 1823 года Комадугу-Йобе, решительно (хотя, как до вольно быстро выяснилось, и несколько преждевременно) отбросили все сомнения относительно идентичности этой реки и Нигера. Непроверенное предположение было тем не менее тотчас же поддержано научным авторитетом Барроу. Ссылаясь на сообщение членов «миссии в Борну», а также на Хорнемана, он писал в журнале «Quarterly Review»: «Не осталось никаких сомнений, что Яу и есть Нигер, который, по Реннелу, течет до болот Вангара[47], или, что, может быть, одно и то же, до озера Борну. Что с ним происходит потом и заканчивает ли он свой путь в озере — вопрос, на который, как мы видим, смогут ответить наши путешественники».
Вполне логичные, на первый взгляд, но, увы, не со ответствовавшие действительности построения Барроу еще один пример того, как новым знаниям приходилось пробивать себе дорогу через устоявшуюся систему взглядов, в плену которой оставались даже такие крупные ученые, как он или Реннел, подгонявшие результаты новых исследований под старую теорию. Открытие двух впадающих в Чад рек, любая из которых могла быть Нигером, и то обстоятельство, что Нигер в верховьях и в нижнем течении носит разные названия Джолиба и Кворра, — подтолкнули Барроу к выдвижению новой гипотезы: Западную Африку с запада на восток пересекают две реки, и обе они впадают в Чад. Далее, основываясь на том, что восточное побережье озера еще не исследовано, Барроу утверждал, что оно не может не иметь стока для получаемых вод. Исходя из мнимого уклона берегов озера к востоку и свежести вод Чада, он делал вывод о неизбежности существования реки, текущей из озера в восточном направлении. «Если можно спорить о вероятности, то нет никаких оснований исключать возможность идентичности Нигера и Нила». Так вновь и вновь приходил Барроу к прежнему заключению.
Денэму не удалось обойти Чад, чтобы сообщить миру, что из озера на восток не течет ни одна река, которая могла бы соединиться с Нилом. Но в этой неудаче нельзя было обвинять путешественника: слишком сложна была в те годы политическая обстановка в государствах на берегах великого озера. Несмотря на предоставленную членам «миссии в Борну» возможность более или менее свободно обследовать области, лежащие к западу от Чада, ал-Канеми наотрез отказал им и разрешении отправиться на восток — в Канем и на юг — в Дарфур. Шейх мотивировал свой отказ все той же причиной — он-де не сможет в этих странах обеспечить безопасность европейцев.
Действительно, в то время Борну вело войну против Багирми, своего грозного восточного соседа. Довольно значительную помощь ал-Канеми получал от паши Триполи. Этим также отчасти объяснялся хороший прием, оказанный в Борну путешественникам, которых сопровождал эскорт из воинов паши. К тому же ал-Канеми полагал, и не без некоторого основания, что смог одержать победу в битве против армии Багирми в апреле. 1824 года только благодаря оружию, полученному от «миссии в Борну». Все это было так.
Но что касается проезда по территории Канема (находившегося номинально еще в зависимости от Борну), то здесь дело обстояло сложнее. Канем в 20-х годах XIX века все больше подпадал под влияние Вадаи, сильного государства Центральной Африки. Жители страны только что отказались платить подати правителю Борну. Население было возбуждено, и проезд по этой земле мог стоить жизни европейцу, к тому же известному своей дружбой с ал-Канеми; никакой эскорт его бы не спас.
Так превратности «большой политики» Центрального Судана положили конец исследовательской деятельности Диксона Денэма на берегах озера Чад. Впрочем, майор не очень горевал по этому поводу: он без ложной скромности полагал, что и так сделал для решения загадки Нигера больше кого бы то ни было.
Клаппертон во время путешествия в западном направлении не совершил на этот раз громких географических открытий. Но именно он ближе всех подошел к ответу на вопрос: где оканчивается Нигер? К тому же результаты исследования Кано и Сокото были важны и сами по себе — с исторической и этнографической точек зрения. Обратимся же к путешествию лейтенанта по странам хауса.
Рано утром 20 января 1824 года путешественник увидел перед собой большой белоснежный город и облачился в морскую форму, дабы, явившись в качестве посланника правительства его величества, произвести соответствующее впечатление. Вступив в город, Клаппертон, к немалому своему удивлению, обнаружил, однако, что местное население не обращает на него ни малейшего внимания. В этом не было ничего удивительного. Как узнал позднее сам Клаппертон, рынок Кано, один из крупнейших в Западной Африке, привлекал торговцев не только, скажем, из стран Ашанти или Сеннара, но и из таких удаленных городов, как Багдад, Константинополь, Иерусалим и Мекка. Таким образом, жители Кано давно привыкли не удивляться при виде чужестранцев.
Ал-Ворди направился с Клаппертоном к Хат Салаху. Тот их дружески приветствовал и тотчас же предоставил в распоряжение европейского гостя специально снятый для него дом. Попав наконец-то в спокойную обстановку, уставший и больной путешественник почувствовал огромное облегчение.
Фульбский эмир Кано Ибрахим Дабо находился в загородной резиденции, где он и принял лейтенанта на следующий день. Ознакомившись с рекомендательным письмом шейха ал-Канеми и получив приличествовавшие случаю подарки (особый восторг вызвали карманные часы), Дабо обещал, возвратившись через пятнадцать дней в Кано, отправить Клаппертона к повелителю правоверных — султану Белло.
В ожидании этого важного события путешественник знакомился с Кано. Сам город, однако, его разочаровал. Дома оказались почти все одноэтажные, глиняные; лишь в резиденции эмира, занимавшей большую территорию («город в городе» по определению Клаппертона), имелось несколько трех- и четырехэтажных сторожевых башен, в которых были даже окна, правда без стекол и рам.
Город окружала глиняная стена, толщина которой была 15 футов, а высота — 30; по обе стороны от стены— глубокий ров. В город вели пятнадцать ворот, которые с заходом солнца закрывались и открывались только на рассвете. Территория города напоминает овал неправильной формы; большое стоячее озеро Джакара как бы рассекает его с востока на запад на две части. Через озеро тянется узкая полоса земли, на которой расположен рынок. В период дождей она затопляется, и в связи с этим вся торговля приурочивается к сухому газону.
Кано. Общий вид
Рынок Кано (сук) даже в наши дни привлекает продавцов и особенно покупателей не только из соседних, но и из весьма удаленных стран. «В Африке нет другого так хорошо организованного рынка, — записывает Клаппертон в дневнике. — Шейх сука раз в месяц распределяет места на рыночной площади и взимает за них плату (которая поступает в городскую казну). Он же назначает цену на все товары, за что также полагаются комиссионные в размере пятидесяти каури с продажи вещи стоимостью восемь тысяч каури». Каждый квартал рынка предназначен для продажи только определенного товара: зерно — в одном, овцы и бараны — в другом, крупный рогатый скот, лошади, верблюды — по краям рыночной площади.
Центральная часть рынка вымощена бамбуком. Здесь продаются самые ценные товары. Нанятые музыканты своей игрой стараются привлечь внимание покупателей к палаткам, где красуются красные шелковые и тончайшие белые и синие хлопчатобумажные ткани, различные серебряные и медные украшения, шерстяная одежда, холодное оружие и т. д.
В специально отведенном месте продают рабов Они сидят под двумя длинными навесами (под одним — мужчины, под другим — женщины), выставленные для всеобщего обозрения. Их владелец обычно находится неподалеку. Покупатель же, замечает Клаппертон, тщательно «рассматривает язык, зубы, глаза, конечности, стремясь обнаружить повреждения и дефекты».
В свой дневник Клаппертон довольно часто заносит впечатления о положении рабов в странах хауса, о невольничьих караванах и рынках, которые он встречал нс только в Кано. Домашнее рабство издавна существует на Нижнем Нигере, как, впрочем, и в других районах Западного Судана, которые ему пришлось посетить, отмечает лейтенант. Потребность в рабах удовлетворяется за счет военнопленных, причем это признается здесь гуманной системой, ибо обращение в рабство предпочтительнее смерти — второй альтернативы для пленников. С домашними рабами обращаются довольно мягко, они считаются чуть ли не членами семьи хозяина. Когда же возникла потребность в рабах для вывоза за океан, то войн оказалось, по-видимому, недостаточно и перешли к организации специальных рейдов с целью захвата рабов в соседних, более слабых странах. Рабство превратилось в настоящий бич для Африки.
Как видим, оценка работорговли Клаппертоном была недалека от той, которую двумя годами раньше дал Лэнг, путешествуя по внутренним районам Сьерра-Леоне. Несомненно, сведения о работорговле, относящиеся ко времени, когда она была запрещена, а Англия провозгласила себя основным борцом против контрабанды «живого товара», представляли особый интерес, хотя и не всегда гармонировали с точкой зрения высокого лондонского начальства британских путешественников 20-х годов прошлого века.
А ведь помимо трансатлантической торговли, начатой европейцами в XVI веке и продолжавшейся три с половиной столетия, существовали и транссахарские пути. По ним невольники из Западного Судана издавна доставлялись в страны Северной Африки. Работорговля была настолько выгодной, что могущественные мусульманские государства, лежавшие к югу от Сахары, совершали ежегодные рейды за рабами в соседние страны, населенные неисламизированными народами, иногда под лозунгами «священной войны», но чаще — без всяких оправданий.