— Я в больнице недолго пробыла, мне казалось, что всем мешаю, и в итоге уехала в Дублин раньше, чем собиралась. А Муррей явно боялся показаться неблагодарным, но у меня возникло ощущение, что он не хочет, чтобы я там оставалась. А поскольку мы говорим откровенно, могу еще сказать: у меня возникло очень странное ощущение, что он играет — это, наверное, прозвучит ужасно, — изображает счастливую семью! — Крессида наморщила нос.
— Расскажите поподробнее, — устало попросила Грейс.
Крессида восприняла ее слова буквально.
— Ну, вы знаете, как это трудно — заставить Алкиону быть спокойной, чтобы она не кричала, не рвала все, не пыталась переключать этот проклятый телевизор… Она же всегда на взводе. Можно сойти с ума, пока ее успокоишь, так что на нее-то самое и не смотришь. И вот что я вам скажу, Грейс: у нее очень красивое лицо. Раньше я этого, видимо, просто не замечала. Когда мы вошли, Алкиона лежала в постели — совершенно неподвижно, на щеках румянец, волосы легкие, светлые, мягкие такие, будто их только что вымыли. Муррей был с ней очень нежен, держал ее за руку все то время, что я там пробыла. И постоянно что-то говорил, словно она могла его слышать, понимать. И вот что удивительно: она выглядела совершенно нормальной. Чрезвычайно странно! Она очень похудела и стала по-настоящему красивой. Муррей сказал, что она — точная копия матери в этом же возрасте. Я не помню, чтобы ваш муж когда-нибудь при мне говорил об Эванджелин. — Кресси прикусила губу. — Я прямо в шоке была. Я и не представляла, что кто-то мог ее любить, — добавила она шепотом. — Но тут поняла, что Муррей ее очень любил.
— О да! Он просто обожал Эванджелин. Сделал себе из нее настоящего идола, — тихо сказала Грейс. — Лично я ее не переносила, да и она меня тоже, но это никак не влияло на чувства Муррея. Сам-то он считал ее просто верхом совершенства.
— Понятно, — кивнув, протянула Крессида. — Как он себя вел с Алкионой — это было что-то сюрреалистическое, да, настоящий сюр. До того я и подумать не могла, что там все время витает дух Эванджелин. У меня было ощущение, что Муррей вроде бы чувствует себя виноватым за то, что не помогал ей с ребенком, после того, как… как Вэл… — губы у нее задрожали, — когда этот подонок их бросил.
— Может быть, — задумчиво сказала Грейс. — Муррей и Эванджелин… Эти их взаимоотношения… никогда я не могла их понять. Да и не уверена, что хотела бы. Он всегда говорил, что ему безразлично, что у нас нет детей. По сути дела, он всегда даже утверждал это. И к Алкионе до последнего времени относился как к досадной обузе. Не мне вам рассказывать, насколько беспомощен он был с ней, особенно когда только познакомился. Без вашей помощи он бы ни за что не справился. Даже его посещения монастырского приюта всякий раз оборачивались длительными приготовлениями — Муррей вообще туда не поехал бы, если бы вы не доказали ему, что с девочкой можно установить хоть какой-то контакт.
— Может, и так. А может, мы лишь осложнили положение, дали ей надежду, которую никто из нас не мог осуществить. Или мне вообще не следовало вмешиваться…
— Кто знает? Вы сделали все от вас зависящее. Муррей тоже. Но я совершенно не понимаю, откуда у него взялась уверенность, что он единственный, кто о ней заботится. — Грейс подняла взгляд. — Думаю, я уже потеряла мужа. Он с кем-то встречается на стороне.
— Что? Вы уверены?
— Нет, не уверена. Муррей ничего такого не говорил, но разве вы не заметили, как часто он теперь летает в Штаты? Между этими полетами и поездками к Алкионе едва находит время, чтобы побыть дома. Раньше он уезжал раз в год — читал курс лекций, и все. А теперь это два курса в год, иногда даже три.
— Но может быть, именно так дело и обстоит — это только лекции? — предположила Крессида.
Грейс чуть пожала плечами:
— Он теперь страстно желает иметь плод собственных чресл. Мечтает завести ребенка пусть даже в таком позднем возрасте.
— Да что вы говорите! И вы из-за этого расстроены? — спросила Крессида.
Грейс на минутку задумалась.
— Сама не знаю, если честно. Мы с Мурреем прожили хорошую жизнь. И теперь еще нам хорошо вместе, мне нравится его чувство юмора, хотя в последнее время его что-то поубавилось. — Она склонила голову набок. — Все накапливалось постепенно: то странный намек, то неосторожное замечание… А однажды вдруг понимаешь, что все твое будущее определено без твоего участия. Грустно мне, вот и все. И это довольно трудно признать после двадцати лет совместной жизни. — Она наморщила лоб. — Понимаете, нам всегда чего-то недоставало. Может, детей? Раньше я так не думала, а вот теперь сомневаюсь. Видимо, всем бракам нужен цемент в виде детей. Я себя чувствую очень, очень усталой.
— Ох, Грейс, мне так жаль…
— Не надо делать из этого трагедию. Может, ничего особенного и не происходит, мне это все лишь показалось. Тут вчера ко мне Джеми заезжал вместе с Реджи; выглядит как настоящий увалень, да он такой и есть. — Грейс рассмеялась. Реджи был ее первый муж, а Джеми — один из двоих его детей от второго брака. — Он в конце концов развелся со своей Ди. Не уверена, что когда-нибудь его забуду. — Она пожала плечами. — Он со мной гнусно обращался, но теперь… ну, мне нравится с ним общаться. — Она посмотрела на Кресси. — Извините. Вся эта история с Алкионой и в самом деле выбила меня из колеи. — Она вздохнула. — «Наследие Эванджелин», так я называю бедняжку. Или, когда на душе совсем погано, — «сучье наследство». — Она криво улыбнулась. — Всегда легче винить кого-то другого, правда? Просто не знаю, как буду справляться, если нам придется взять ее к себе, если с этим приютом в Уитни ничего не получится.
Крессида прикусила губу:
— Моя помощь понадобится?
— Дело вовсе не в этом. Просто мы окажемся в еще большем дерьме, вам не кажется?
— Не обязательно, — возразила Крессида. — Сестра в больнице почти уверена, что она не выживет.
— Правда? Она ведь в общем-то здорова.
— Вы давно ее не видели. Одна тень осталась. Истощена до предела.
Грейс глубоко вздохнула.
— Кресси, я всегда хотела спросить, почему вы перестали брать Алкиону к себе…
— Вы, должно быть, мои мысли читаете. — Крессида потерла глаза. — Странно, я сама все время об этом думаю, с тех самых пор, как съездила к ней. Она выглядела такой милой, невинной, трудно было себе представить, в какое чудовище она может превращаться… — Женщина прикрыла рот ладонью. — Однажды чуть не убила Кэти-Мей. Иногда мне кажется, я просто это себе вообразила, но потом все вновь встает перед глазами в подробностях, и меня начинает трясти. Кэти-Мей тогда было только одиннадцать месяцев. Мы привезли Алкиону к себе на уик-энд. Хорошо помню, как было тепло, солнечно. Ранний вечер. Фрэнк работал наверху. Его стол стоял у окна в нашей спальне, к счастью, оно выходило на задний двор. Я была в кухне с Алкионой, мыла посуду. Она к тому времени здорово выросла, набрала вес. И вообще вдруг из ребенка превратилась в женщину и стала совершенно непредсказуемой, если помните. Я присматривала в окно за детьми. Гилу было около двенадцати, и он уже почти меня перерос. Он держал Кэти-Мей за руки и подбрасывал в воздух.
Я и не заметила, что Алкиона вышла из кухни, пока не увидела, как она неуклюже топает по саду. У меня сразу возникло предчувствие, что сейчас случится что-то ужасное, но я не могла сдвинуться с места. Она остановилась невдалеке от детей и ткнула пальцем в Гила, а потом затрясла им в воздухе. Видать, считала его своей личной собственностью и разозлилась, что он возится с кем-то другим, да еще с маленьким ребенком.
У нее было очень странное выражение на лице. Она вдруг начала раскачиваться взад-вперед, повторяя полет Кэти-Мей, а та прямо визжала от восторга. А в следующий момент вдруг бросилась на Гила, сбила его с ног и схватила девочку. Когда Гил попытался встать, Алкиона злобно пнула его ногой в бок. Я закричала, позвала Фрэнка и побежала в сад. Гил стоял на коленях, держась за живот. Алкиона меня не заметила, она крутила Кэти-Мей над головой. Раскручивала все быстрее и быстрее. Сперва дочка смеялась, а потом испугалась и начала кричать.
Все произошло в считанные секунды. Гил поднялся на ноги, Алкиона повернулась и увидела меня. Она перестала крутить Кэти-Мей, и та повисла в воздухе; тогда она посмотрела на меня, потом на Гила, а потом стала трясти маленькую. Чем сильнее она ее трясла, тем громче кричала Кэти-Мей. Чем ближе мы с Гилом подходили, тем яростнее она трясла ребенка. Потом Кэти-Мей замолчала. Это было еще ужаснее, чем ее крики. Позади раздался голос Фрэнка: «Не двигайся, Кресси, только не двигайся!» Мне стало очень страшно. Алкиона ведь совсем глухая, но она обернулась к нему! На лице у нее застыло странное, пугающее выражение. Обеими руками держа девочку за талию, она подняла ее над головой. Кэти-Мей безвольно висела, как тряпичная кукла, и тут я внезапно осознала, что Алкиона хочет швырнуть ее на землю.
«Отойди в сторону, Бога ради, держись подальше!» — заорал Фрэнк и рванул к ней мимо меня. Алкиона еще раз крутанула Кэти-Мей и выпустила ее из рук — и та полетела вверх, Господи, она описывала идеальную дугу… А Фрэнк сделал еще один бросок вперед. Девочка почти упала, когда он подхватил ее. Он лежал, едва переводя дыхание, на земле, а Кэти-Мей распростерлась у него на груди, как будто заснула. Личико у нее было синее. У меня просто ноги подкосились. Я подползла к Фрэнку, попыталась сделать Кэти-Мей искусственное дыхание, изо рта в рот. А Алкиона бродила по саду, словно совершая круг почета, что-то вопила и трясла руками над головой, как футбольная фанатка. Гил так и стоял, застыв на месте, белый как полотно.
Кэти-Мей долго не двигалась. Мы отнесли ее в дом, и я бросилась к соседям за помощью. У нас по соседству жила медсестра, и, слава Богу, она оказалась дома. Она отвезла нас с дочкой в больницу и настояла, чтобы остаться с нами. Понимала, что меня могут обвинить в причинении вреда ребенку. И оказалась права. Именно в этом меня и обвинили! Мэри объяснила им, что на самом деле произошло, — не знаю, как бы мне удалось сделать это самой.