Потом Яся приехала в Питер, к подруге Ганне, а Ганна, как на грех (иначе не скажешь!), накануне уехала в Чехию, причем срочно, не успев прибрать даже кофточку в шкаф – такая подробность. Но Тимоха, конечно, принял подругу жены, как не принять.
Вот и все. А через время Яся оповестила из Бельгии пана, что у него родилась дочка, звать Агнешка.
Кафедра была в ужасе, кафедра не простила.
Тимоха звонил в Брно, обрывал телефон, пытаясь объяснить ситуацию и ссылаясь на сложную штуку жизнь, – а чего объяснять-то?! – все ясно, и Ганна бросала трубку. Тимоха снова звонил, путаясь в словах – со словами вообще была беда, точнее, со знаками препинания, Тимоха не признавал их – ни запятых, ни точек. (А вот языком живописи, кстати, владел виртуозно: мысль излагал как по маслу, что называется.)
В общем, жизнь неожиданно предложила пану Тимохе жить в новых семейных обстоятельствах.
И Тимофей пытался.
Он мотанулся в Бельгию, но между ним и Ясей стояла Ганна, как между Ганной и им – Яся. Так они и стояли на пути друг друга, две женщины, две чешки, две подруги, смертельные враги, не давая жить друг другу, а заодно и Тимохе.
Тимоха чесал репу, примерял на себя заграницу – оказалось, жить невозможно: гриб не сорви – иди в супермаркет, рыбу не уди – иди туда же. И что прикажете делать в Бельгии рыбаку, грибнику и свободному художнику (в том числе и от денег)?
И как-то так получилось (а мы знаем – как, грехи наши тяжкие!), что пока пан Тимоха выяснял с переменным успехом международные отношения с Бельгией и городом Брно – и даже как будто намечался со стороны братской республики благоприятный поворот в сторону мирных переговоров (мир-мир на любых условиях!), и Ганна даже как будто собиралась приехать за кофточкой (всегда, всегда, во всех романах находился какой-нибудь носовой платок или веер – в общем, жизненно важный предмет, который необходимо вернуть!), – и в этот самый ответственный, можно сказать, судьбоносный момент стало известно, что в Питере у Тимохи родился еще один ребенок!..
Юная художница Геля, едва мелькнув в жизни пана, тем не менее все же оставила на холсте Тимохи свой след – тонкий абрис и острое девичье колено. И вот что интересно: одно колено, а народ узнавал сразу: Геля! (Все барышни «следили» на картинах пана – там глаз, там ухо, там кривая линия бедра.) Значит, колено. Пан Тимоха тоже оставил свой след у Гели – два колена, две руки, головка: плод развивается нормально, сказали на УЗИ, в соответствии со сроком.
Геля не искала встречи с паном, дабы сообщить ему эту архиважную весть, она просто стояла у метро, а Тимоха как раз шел мимо, возвращаясь с рыбалки. То есть Тимоха мог запросто пройти, не встретить и не узнать, но встретил и узнал.
– Привет, – бодро сказал рыбак. – Кого ждем?
Геля подумала и ответила:
– Ребенка.
– Какого ребенка?! – очумел Тимоха.
…О, горе мне, горе. За что? – спросил Бога пан.
– А за то! – ответил Бог.
А что делать? – любили его женщины и рыбы. Умел, умел Тимоха забрасывать удочку. Что-то в нем было такое-этакое, надо бы приглядеться к нему на досуге (или не стоит – опасно?).
Где, что не так, в чем виноват, где истина, причина его бед? – допрашивал он родного профессора с родной кафедры, встретив его однажды на улице и провожая домой. И этот профессор Н., причем интеллигентнейший человек, слушая пана и вникая в суть, высказал предположение, при этом ни на чем не настаивая:
– А может, вы просто, Удальцов, шлюн?..
Он даже не так сказал… погорячее, но не суть.
– Профессор Н. не мог так сказать! – заступились за профессора ученики.
Конечно, не мог. Но сказал. В этом-то вся фишка. Поэтому-то и пан так опешил.
Теперь Тимоха разрывался на три части, не считая мелких приключений (замнем для ясности: у настоящего мужчины всегда сложные отношения с половиной города, а Тимоха был настоящим мужчиной! – и все никак, ну просто никак не умел изжить своей молодости).
В Бельгии, значит, росла дочь Агнешка, в Питере – дочь Александра, в Чехии, городе Брно, росла ненависть по имени Ганна. От любви до ненависти один шаг – и Ганна его давно уже сделала и топталась на месте. Весть о рождении еще одной дочки, мягко говоря, не облегчила положения Тимохи в глазах Ганны, и ждать ее уже не имело никакого смысла, но при чем тут смысл?!
Тимоха ждал. Рожал детей и ждал. И в разводе Ган- не категорически отказывал. Не дам! – говорил пан, и весь сказ.
– Но у тебя же дети от других женщин! – вразумляла его кафедра.
– Ну и что? – отвечал Тимоха.
Действительно.
И не убранная в шкаф кофточка так и лежала на кресле, ждала Ганну, и никто не смел ее скинуть, убрать, запереть в шкаф, выбросить на помойку – этот залог, этот повод вернуться: как это не вернется? А вот кофточка. Ладно, к нему нет, но за кофточкой-то?..
Но Ганна не вернулась. Никогда не вернулась к рыбаку эта гордая чешка – лишь однажды…
Ганна приехала в Питер за документами на развод, приехала тайно, скрываясь у друзей, ни за что на свете не допуская пана до своей особы (кафедра прятала, кафедра воевала на стороне города Брно! – такое предательство, да), и было очень много шума, причем шумел один пан Тимоха.
А потом все улеглось. Не сразу конечно, не сразу, но…
И Яся даже приехала в Питер.
И кафедра пошла глядеть на злодейку. На эту опасную, вероломную Ясю – на борщевик, короче.
Пришли и глядят: сидит ангел, рядом другой – два ангела, два ясна солнышка: мать и дитя. А где рога и копыта у мамы? Где острые зубы зубатки? Хищная челюсть мурены?! Нету. И глаза гостей долу.
Эта Яся такая прелесть! – говорит Геля, эта Геля просто чудо! – говорит Яся, а в центре сидит Тимофей, по бокам, значит, дети и жены – мир и лад, большая семья, пьют вино и едят стерлядь – хорошо-то как, господи!.. Не хватает лишь только Ганны. Или это уже слишком? И Ганна не играет в эти игры? Никогда не говори «никогда», а Ганна сказала.
…Но все уже позади, растут дети, и жизни давно уже определились в судьбы, все прошло, все кануло… тем более что из всех особей женского пола Тимохе все больше нравится стерлядь.
И мучает ли ангела Ясю вина перед Ганной (о том ли печаль ее дивных глаз?), простила ли Ясю Ганна, а Яся – Гелю? – какая теперь разница? Если есть этот цветок, это солнышко, краса байковатая есть – и имя ее Агнешка?.. А рядом другой цветок, и звать его Алекс?
Да, нехорошо, нехорошо поступил в юности пан Тимофей…
И правильно сделал!
Потому что все хорошо, что кончается детьми и картинами, потому что не кончается никогда.
Горбуша
Можно ли сказать о людях, которые боятся бога, как сторожа (увидит – не увидит?), что они – богобоязненные? Или все же правильнее будет назвать их сторожебоязненными?.. а?
– Видите ли, – говорил один сторожебоязненный доктор, склонный к тому же пофилософствовать на сытый желудок, – роды – это всегда опасно, роды, если хотите знать, – это маленькая смерть. А благородные рыбы, кстати, – сыто продолжал доктор (пообедал белугой), – благородные рыбы вообще умирают после нереста, да!..
Вот оно как.
А я благородная рыба. Горбуша. Плыву навстречу своей погибели. Горбуша в томате. Нет, горбуша в собственном соку.
– А вот волноваться вам вредно! – вдруг вспоминает доктор (чуть не забыл!). – Вам категорически нельзя волноваться!
А с чего бы мне волноваться?
Плыву. Плывем, подруги, белые рыбы и красные, лососи мои дорогие, над нами вода (а Питер состоит из воды – все сходится!), и деревья, как водоросли, плавно раскачивают ветвями…
…Зачем же она плывет к своей гибели?! Да еще против течения! Что чувствует?.. Только зов природы? Великий инстинкт сохранения рода? О-о… как трагичен, печален ее путь… А тут еще какой-нибудь гад, какой-нибудь паразит с удочкой – норовит подцепить на крючок беременную женщину!.. А у порога другой – с трезубцем!.. Как жестоко устроен мир.
– А к чему здесь минор?! – улыбается горбуше другой доктор, Лорида. – Минор здесь неуместен, вы что? У вас под сердцем ребенок. («Какие банальности, господи!..») И бояться не надо. Совершенно не надо бояться. Женщины, знаете, как рожают? О-о!.. и в поездах рожают, и в поле, и даже на улице! Вот у меня был случай…
Кошмару не будет конца. Я сплю и мню: белая ночь, мосты развели, схватки – ору и рожаю у разведенного моста Шмидта…
– А вот расстраиваться вам нельзя: очень вредно для ребенка.
И я расстраиваюсь, что расстраиваюсь.
Плыть или не плыть? Вот в чем вопрос.
Почему рыба плывет к своей гибели? Потому что она дура. Без мозгов. Одни инстинкты. А у меня мозги есть. И они посылают сигнал: стоп! Стать удобрением для будущих поколений – это прекрасно, конечно, но кто сказал, что моя жизнь менее уникальна? Кто?
Никто.
– О-о!.. она так будет любить тебя!..
Меня? За что?
Меня!.. Такую глупую, несовершенную!.. приведшую ее в этот мир – такой несовершенный, глупый!.. Мир жесток, природа жестока – все друг друга едят!.. о-о, как я виновата, как виновата: я плохо подготовила мир к ее приходу…
– А почему – она? Откуда ты знаешь, что это ОНА? А не ОН?
– Это она. Я вижу, – говорит подруга (она на короткой ноге с тонкими мирами). – И она так будет любить тебя!..
Меня… любить…
Я буду! я буду плыть, подруги, я с вами!.. я все смогу, превозмогу, сумею – у меня под сердцем ребенок!..
Муж долго смотрит на рецепт Лориды.
– А зачем она нарисовала здесь сперматозоид?!
– Где?
– Вот. Она что, сумасшедшая?
– Это ее подпись.
– Сперматозоид? Слушай, почему у тебя одни маньяки?! Ты не можешь найти нормального доктора? То рыбий маньяк, то этот сперматозоид, то Егоров!..
У участкового гинеколога Егорова была аллергия на беременных женщин.
– Да что вы такое говорите, женщина?! Егоров очень хороший доктор!
– Ваш ребенок умрет, – говорил очень хороший доктор. – Не умрет при родах – умрет через год, не через год – так через два!.. Да он уже умер! И вы умрете.