– А я нет, – спокойно сказал мужчина.
Женщина посмотрела на него и ответила:
– Тогда и я нет.
Там кто-то был
В один ноябрьский день, ни с того ни с сего, одна женщина зачем-то (а вот зачем?) сопоставила факты двадцатилетней давности – и ужаснулась: там кто-то был.
ТАМ КТО-ТО БЫЛ!
Мысль обожгла душу, ожог распространился по туловищу (побочный эффект), краска пошла по телу (адреналин, гистамин, гиперемия) – и волнами, волнами!..
Она взяла себя в руки. Вдох, выдох. И вновь провела свой следственный эксперимент, а именно: расположила в памяти события в хронологической последовательности, уточнила детали, восстановила диалог (он сказал, она сказала) – и снова ужаснулась: там кто-то был!
То есть шла вот такая череда непрекращающихся ужасов. Яд, выпитый двадцать лет назад, начал действовать.
Значит, так: она вошла в комнату (двадцать лет назад!)…
Нет. Сначала она позвонила в дверь (тут важна точность).
Однако… почему она позвонила в дверь, если у нее был ключ? Вот именно. Она засунула ключ… то есть она попыталась засунуть ключ в замок, но он не лез: мешал ключ с другой стороны. Значит, дома кто-то есть: муж или сестра мужа, Лиза, – да, именно так она подумала, и ничего другого.
И позвонила в дверь.
И вот тут – начало кошмара, отсчет.
Один звонок, второй, третий… семьдесят пятый…
Нет, где-то между сорок третьим и сорок четвертым она собралась уйти и даже ушла, но вернулась: ведь дома же кто-то есть!.. Живой или мертвый.
Сорок четвертый, сорок пятый… Достойнее было бы, конечно, уйти. Но…
Но она желала знать правду. Вот тут, не сходя с места, с бесполезным ключом в руках от этой правды.
– Ты хочешь быть правой или счастливой?! – спросила бы Мара, окажись она рядом (но не оказалась).
А женщина хотела быть и правой, и счастливой.
И тупо ломилась в запертую дверь.
Семьдесят первый… семьдесят пятый…
Он открыл дверь.
– Что случилось? – спросила она и подумала: это какая-то не моя история.
– Я спал, – ответил он.
Вот такая правда. Хорошая правда, подходит. Она приняла ее. Но усмехнулась:
– У тебя была летаргия?
Они были месяц в ссоре, она жила у мамы, и вот она приехала мириться – и тут же передумала.
– Мне надо взять кое-что из вещей, – сказала она.
Он шел за ней. Плотно, как бы конвоируя ее. Как бы предупреждая ее неожиданный рывок в сторону. (Это теперь стало ясно, на следственном эксперименте.)
Она тупо искала вещи, нужные и ненужные, что-то говорила, он стоял у двери, и вот тут…
И вот тут послышался скрип…
Скрип двери ванной комнаты и туалета (удобства совмещенные) – как если бы кто-то попытался эту дверь осторожно открыть, но не получилось (с осторожностью).
– Дома Лиза? – спросила она. (Спросила искренне, хотя тут уже была нестыковка, потому что, если бы дома была Лиза, она бы сразу же открыла дверь, а не считала до семидесяти пяти.)
Значит:
– Дома Лиза?
Он усмехнулся, ответил:
– Ты, конечно, хочешь сказать, что не Лиза…
И тут самое главное: интонация!.. (Потому что это рассказ вообще-то про интонацию.)
Интонация состояла из оттенков, игры оттенков, они сплелись – не разделить: с одной стороны, мужская снисходительность к ее подозрениям и даже готовность им умилиться и одновременно – готовность обсудить: а что она имеет в виду? – и в случае провала (для честности!) вкрадывался и маленький нюанс: мы оба понимаем, что не Лиза, но лучше бы нам этого не понимать, не так ли? В общем, одни оттенки, что угодно, только не простой ответ на простой вопрос: дома Лиза? (Да. Нет. Выбери правильный ответ.) Ответа нет. Есть лишь эта интонация и ее доминанта – печаль! Как если бы ему стало горько!.. горько и стыдно за низость ее подозрений.
И она устыдилась. (Что значит грамотно выбрана интонация!) Устыдилась того, чего не было (подозрений). И этот процесс (стыда) отвлек ее от этого скрипа… причем на двадцать лет (грамотно! грамотно!).
Да, но ведь скрип-то был! (А вот Лизы – нет, Лизы не было.)
Нет, допустим, этот скрип мог ей лишь показаться, но тогда бы он удивился ее вопросу, правда? А он не удивился. Значит, он тоже его слышал!..
Так. Еще раз.
Значит, она прошла в коридор, комнату, вышла на балкон, а он именно что проконвоировал ее и грамотно занял позицию у двери: не пройдешь! То есть захочешь выскочить, поймать, уличить – только через его труп. Труп был наготове.
Но она восприняла его неотступность иначе: как желание что-то сказать ей, удержать, услышать…
И она говорила… Но он уже отступил, отошел в сторону, обессиленный, выдохшийся, как резиновый шарик. Дух вышел – вместе с тем скрипом из ванной комнаты и сортира…
Значит, там все-таки кто-то был.
Там кто-то был!..
Ну и что?! «Там кто-то был, там кто-то был…» Он давно ушел. Двадцать лет назад. Все ушло из ее жизни: и этот дом, и этот конвоир, и даже эта улица – она теперь называется по-другому. И невроз ушел.
А эта интонация звучит. Бессмертная как пошлость.
И этот скри-ип…
Тут втемяшивается другая история, сродни этой истории, причем с интригой в том же месте – в сортире. То есть место драмы – сортир.
Но только с точностью до наоборот.
Потому что Мара тоже пряталась в туалете. Но – в своем собственном (а это законно). Скрываясь там от собственного мужа и его любовницы (а это большая разница!).
Но главное, Мара там и не пряталась: Мара, будучи на девятом месяце беременности, ворвалась в свой дом с единственной целью попасть в туалет. Попала. И мгновение спустя услышала, как в дом вошел ее муж – и не один… Веселые голоса удалялись по направлению к спальне.
Приключения мужа в спальне не сильно удивили Мару: она давно догадывалась, что муж ее хочет вторую жену, а не второго ребенка. Мара же хотела ребенка. И волновало ее только это. И дурацкое положение, в которое она попала.
И вот, сидя в туалете, Мара судорожно искала ответ на вечный вопрос: что делать? Смыться или что? А время шло, и получалось как бы так, что Мара подслушивала, следила за своим мужем – а это не устраивало гордую Мару. Выйти и тихонечко улизнуть? Но могут услышать. И несправедливо уличить Мару в слежке. (Нет, другая на ее месте давно бы уже ворвалась в спальню и разобралась с ситуацией с помощью сковороды. И Маре тоже сковорода была по плечу, но ей было вредно волноваться.) Что делать? Отсидеться в сортире до конца обеденного перерыва, который муж использовал для плотских утех? А если они захотят в туалет?
Захотели.
– Что ты тут делаешь?!! – заорал муж.
– Ну что делают в туалете? – резонно заметила Мара.
– Ты следила!.. – Муж с блеском использовал нападение как защиту.
Это была неправильная сцена. Тут что-то было не так. Какая-то ошибка в распределении ролей, реплик и интонаций.
– Пропусти, – сказала Мара.
Но муж стоял в проходе. Желая выяснить, уличить, втоптать, доказать Маре ее низость, но у Мары совершенно не было времени (стали отходить воды). Однако муж стоял на своем, загораживая третьего участника сцены (то есть позиция тоже была занята грамотно!), который успешно в это время просачивался в щель входной двери. Мара дала время завершиться этому процессу и вновь сказала:
– Пропусти.
Но муж стоял, не желая сдвинуться с места, – с праведным гневом на устах и с видом оскорбленной добродетели.
И вот желая расчистить проход (то есть именно по этой причине, а не по какой-нибудь другой!), Мара в конце концов воспользовалась сковородой. (Так, стоп, откуда в туалете сковорода?.. Ну пусть будет.) Обезвредив супруга (она мать – она и права!), Мара на всех парах понеслась рожать Тараса.
Она родила Тараса, он подрос и сказал:
– Я лубу тебя!
(Что ты там делаешь, Тарас? («Лубу тебя!») А сейчас что ты делаешь? («Опять лубу тебя!»)
Нет, Мара правильно сделала, что его родила. И со сковородой тоже все было правильно. И с этой квартирой…
Когда бывший муж, пришибленный сковородой, решил оттяпать у Мары квартиру и быстренько ее загнать, Мара купила краску. Покупатели входили в квартиру и читали на стенах: «Люди! Вы отнимаете этот дом у двух маленьких детей!» И покупателей сдувало.
В общем, Мара родила Тараса, выгнала мужа, отвоевала жизненное пространство, купила военно-полевой бинокль и пошла в театр. На «Человеческую комедию».
Нет, Мара все и всегда делала правильно.
А эта ноябрьская женщина – неправильно. И теперь ей хотелось вернуться назад, где все было неправильно, и поступить правильно.
То есть ворваться в сортир и уличить?!
Нет, конечно.
А что?
Эта интонация!.. Все дело в этой интонации – с оттенком укоризны: «Ты, конечно, хочешь сказать, что это не Лиза…»
Все дело в интонации!..
Интонация! А что это – интонация?! Ветер, Эол, выдох, вдох…
С тех пор прошло двадцать лет, и вот вдруг возник такой исследовательский интерес – ну вот что это?
Можно, конечно, позвонить в Канаду (ну просто интересно!) и сказать: слушай, так и так, дело прошлое, а помнишь тот скрип?.. (Какой скрип?!) Ну, тогда… (Когда?!)
Нет, это будет вторая серия из «Оли и Коли».
Оля и Коля смотрели по телику фильм (комедию, кстати), и Коля сказал: этот фильм, дорогая, мы уже видели.
– Когда?.. – удивилась дорогая. – Я вижу его в первый раз!
– Да нет же, – настаивал Коля. – Мы видели его!..
– Да не видела я!..
– Ну как же не видела! – возмутился Коля. – Мы еще лежали с тобой и смеялись!..
И вот Оле тоже было очень интересно (причем всю жизнь!) – с кем это ее родной муж Коля лежал и смеялся?! Но Оля не стала искать правду. Хотя ей было о-очень любопытно. Но умная Оля решила быть счастливой, а не правой.
Тем не менее впечатление о том фильме все же было подпорчено: Оле не показалась эта комедия такой уж смешной.
И эта ноябрьская женщина вернулась к своей человеческой комедии – и…