И вот Саша приезжает в Питер и звонит в нашу дверь.
– Ну, – говорит он с порога. – Давай говорить о главном.
– Давай.
– Начинай.
И мы молчим.
– Ты какое вино будешь? – вовремя возникает художник.
И тут Саша вспоминает, как они пили с друзьями вино на берегу океана, закусывали сыром и как им было всем хорошо – с вином, сыром и океаном…
– Ну, с сыром и вином везде будет хорошо, – замечает художник.
– Кстати, о сыре… – Я подхватываю на лету тему сыра.
Всякий раз, когда я нарезаю сыр или лимон, незримо является Аля (и ей это идет – являться именно незримо) и говорит свою коронную фразу: «Какие могут быть проблемы в жизни, если есть сыр и лимон?»
Али давно уже нет в моем жизненном пространстве, а вот фраза о спасительных лимонах и сыре осталась – без всякого разрешения на то. А еще фраза о прошлогодних дураках-пассеистах.
Значит, мы пьем с Сашей вино вприкуску с сыром и прочей снедью и говорим тоже о прочем – тянем, притворяемся, Саша ждет, что я задам вопрос, и я понимаю, что он неизбежен, но я не знаю, как его задать и нужно ли – догадываюсь, что нужно, а может, и не нужно, и мы тянем-потянем, вытянуть не можем, а чего тянуть-то? – и я говорю:
– Ну, а Ольга?..
– Я даже не хочу об этом говорить! – отрезает Саша.
И говорит только об этом. Весь вечер. Ощущение, что я это уже читала. Что-то из классики, где автор все-все знал – и про Сашу, и про Ольгу, и даже про Сашину тещу.
– А кто он? Этот голландец?
И Саша вдруг веселится.
– Представляешь, Ольга – библиотекарь, теща – библиотекарь и бойфренд этот чертов – тоже библиотекарь! Это просто какой-то заговор библиотекарей.
– Против писателя!
И освежившись смехом, мы идем вон из дома, душа летит, как бабочка из кокона, – туда, где белая ночь, где, как в детстве, душа неслась вскачь…
И тут последует рассказ Саши о том, как в прошлый приезд он бродил по Михайловскому саду, разглядывая людей и надеясь увидеть знакомое лицо, юное и прекрасное, и тут к нему подходит какой-то пожилой инвалид и говорит:
– Саша, это ты?..
Мы смеемся и заходим в маленькое кафе, рассаживаемся на веранде и чувствуем, что пора. Пора поговорить о главном.
– Ну, как ты там?
– Как, как… что ты хочешь услышать?
– Главное. У тебя там есть чувство дома?
– У меня там есть чувство квартиры.
– А язык знаешь? Чувство языка есть?
– Есть чувство алфавита.
И тут подходит официант, и мы заказываем кофе с молоком и… песочное кольцо.
А собственно, Саша и приехал в Питер, чтобы именно съесть песочное кольцо.
О, песочное кольцо!..
– Я даже не знаю, о чем с тобой говорить, если ты не помнишь вкус песочного кольца!
И тут идут подробности, прекрасные подробности: сверху, значит, орешки, тесто было твердое, но рассыпчатое, с привкусом соды, это важно, и, вступая во рту в сложные отношения с молоком, создавало тот самый, о, тот самый неповторимый вкус!.. И к этому надо добавить запах институтского буфета, салфетки из нарезанной бумаги, чтобы представить – какое при этом было чувство.
То есть Саша, вопреки и несмотря на, решил вступить в реку дважды.
И вот наступает этот торжественный момент.
Саша и художник, священнодействуя, откусывают песочное колечко, жуют, запивают холодным молоком – и смотрят друг на друга (я присутствую зрителем на этой трагедии).
– Нет, – говорит Саша, горько качая головой. – Это совсем не то песочное кольцо.
Милый Саша! Конечно, не то: то ты съел, Саша, тридцать лет назад. Вынь ноги из реки, застудишь.
– Черт, – с досадой скажет Саша. – Ни одного знакомого лица! Непитерские какие-то лица… А где питерцы-то?
– Там же, где и ты, надо думать.
А в конце мы поссоримся, причем, как раньше, из-за какой-то книги, и тут же наметится разлад между Сашей и его образом (образ перейдет на другую улицу), и не хватит каких-то слов, а какие-то явно будут лишними, и мечты столкнутся с действительностью – здесь же, прямо в Михайловском саду, и потерпят, как водится, поражение…
И Саша уедет – туда, где чувство квартиры, и я опять буду мучиться, что встреча прошла, как всегда, под знаком «не то, не так и не о том», и наступит зима, как конец жизни, а потом станут приходить письма, редкие и длинные, и образ Саши вновь изменит облик, совпадет с моими представлениями о нем, и опять по зову весны проклюнется что-то живое и захочется вернуться назад, где все было неправильно, и поступить правильно… Ведь сказано же: «Прошлое – это родина души человека».
И посему через год Саша опять приедет в Питер в поисках прошлогоднего снега и прошлогодних дураков и позвонит в нашу дверь.
Советские мужчины были лучше
Советские мужчины были лучше. У них было очень много свободного времени в их бесчисленных НИИ и конструкторских бюро, а свободное время располагало к мечтательности, стихам и всяким крамольным мыслям, которые так нравились девушкам.
Советские девушки были лучше: им нравились эти советские мужчины.
Советские редакции газет, радио и телевидения были лучше!.. О, эти бесконечные чаепития, сплетни, ор и слезы, смех и шум, толкотня и все такое прочее, веселое и прелестное, что потом растворилось в могильной тишине редакций новых времен, где люди рядами, как зомби, молча смотрят в компьютер, оставляя болезненное недоумение – это как же в редакции может стоять тишина?
В редакции не может быть тишины.
Советские журналисты были лучше. Они наполняли эфир хорошо поставленными голосами и исключительно хорошими новостями – скучными, конечно (и тайная ересь лишь только в скуке!), но зато за кадром было очень весело. Весело, молодо, шумно…
А дальше – тишина…
Значит, рассказывают так: в чрезвычайно сильном подпитии и сверкании генеральского мундира корреспондент республиканского комитета по телерадиовещанию Володя Драган ворвался в Зал заседаний, где как раз заседал Наблюдательный совет, и приказал всем встать, когда генерал к ним обращается!
Все не сразу признали в грозном генерале Вовчика и в связи с этим, быть может, даже испугались, не знаю. А может быть, даже и встали (и этого впоследствии не простили!). А может, наоборот, от страха прилипли к стульям (а выглядело, как будто не испугались!). Так или иначе, но то, что все обалдели, это абсолютно точно.
А генералу было что сообщить высокому собранию. И он сообщил. А именно: что собравшиеся здесь – все без исключения, во главе с Председателем! – ни хрена не смыслят ни в радио, ни в телевидении, ни вообще!..
Между прочим, сказал правду.
Ее многие желали сказать. Но не всем хватило духу. А Драгану хватило – духу у него этого всегда было немерено.
В общем, сказал правду, но кто любит правду?
Разумеется, его уволили.
Причем уволили с треском, на образцово-показательном собрании работников радио и телевидения, на котором генерал, кстати, не присутствовал – закусывал где-то.
А закусив, явился к Председателю.
Но это уже ближе к концу история, а начать ее надо с того, что в генералы журналиста Драгана произвело казачье войско, в 90-е годы это было легко – было бы желание, горилка да казачий дух. А у Драгана все это было с лихвой.
Нет, пожалуй, рассказ надо начать еще раньше…
Быть может, со свадьбы Нины и Бука.
Брак был фиктивный.
Зато свадьба вышла настоящей!
Шампанское начали пить, как положено у добрых людей, еще в загсе, продолжили в такси и на улице – и все это провоцировало на безудержный смех, блестящее остроумие и всякие подвиги – ну кто не испытал этой агонии молодости, кто не испил из этой чаши любви!..
Драган, кстати сказать, пил из нее всю жизнь. Так и не сумев превозмочь ее сладкие чары.
И вот, если сопоставлять факты и время, то как-то так выходит, что именно после того свадебного кутежа у Нины и Бука, после той, по сути, ненастоящей свадьбы Драган как бы сладко тронулся умом в сторону утех, то есть полюбил свадьбы. И чужие, и собственные.
Женился часто, легко, невесты были все в его вкусе – пышнотелые, веселые, румяные, можно сказать, все на одно лицо – ну разницы никакой! Значит, дело было в самой свадьбе, надо думать, в самом веселье, гульбе. И гульба шла всегда по всем правилам, то есть море гостей, тосты и все такое прочее.
Но была в женихе всегда какая-то печаль, какая-то неудовлетворенность, что ли, – то ли самой организацией свадеб, то ли еще что – ну вот не то что-то, а что именно – бог его знает. Иначе как же объяснить, что время спустя поступали новые приглашения – и гуляли новые свадьбы, и опять невеста – как сестра-близнец предыдущей!..
А вот у Бука и Нины свадеб больше не было. И никто не сказал им, что та была их единственная свадьба и больше не будет. «Ну, давайте, дети, еще раз!» – нет, такого им не сказали.
И потом пришли 90-е. И все дружно сошли с ума.
Грянула свобода, и умные люди быстренько стали ставить высокие заборы, крепкие ворота и кодовые замки – в общем, стали крепче запирать двери, а Драган что сделал – а Драган рванул в Запорожье: зов предков не пустые слова. Там и стал генералом. А что? Высокий, статный, резкий, правду-матку так и рубит с плеча – генерал, да и только.
– И быть тебе генералом! – порешил атаман.
Сказано – сделано.
И на Драгана – человека, казалось бы, с чувством юмора! – тем не менее это произвело неотразимое впечатление, он вдруг понял, что, собственно, все к этому и шло. Генерал Драган. Звучит.
Заказал форму. Тоже легко. Форма шла ему безумно. И в чине генерала Вовчик вернулся назад. И пошли уже генеральские свадьбы.
…А вот Нина умерла.
Вместе со своим временем. Время кончилось, и Нина кончилась, не сумев вписаться в его разворот.
Жизнь любого человека – это, в сущности, древнегреческая трагедия, потому что кончается смертью.
Нина умерла, но от нас не ушла. Мы часто говорим о ней с Буком, как никогда не говорили при ее жизни. Тихая Нина удивилась бы такому вниманию с нашей стороны.