[166] В современных исследованиях Балканские войны фигурируют в трех основных ипостасях: как конфликт внутрирегиональный, как военно-политический феномен начала XX в., как один из ключевых этапов милитаризации европейской дипломатии и виток «гонки вооружений», вылившейся в Первую мировую войну.
Известный американский историк-балканист, профессор Государ-ственного университета Миннесоты Р. Холл в своей монографии «Балканские войны, 1912–1913 гг. – прелюдия Первой мировой войны» детально исследует этапы формирования Балканского союза, ход и характер боевых действий, попытки великих держав повлиять на процесс послевоенного урегулирования, акцентируя внимание на остроте национальных противоречий местных государств, на проблеме несовпадения их территориально-политических и этнических границ. Он делает заключение о наличии мощного деструктивного элемента в национальных аспирациях балканских государств и в их территориальных притязаниях. Инкорпорируя Балканские войны в более широкий международно-политический контекст первой половины XX в., Холл предлагает рассматривать их, с одной стороны, как начальную фазу Первой мировой войны[167], с другой как часть общеевропейского конфликта, продлившегося (с перерывом в 20 лет) до 1945 г.[168]
Большинство авторов единодушны в том, что непосредственная преемственность между Балканскими войнами и Первой мировой войной проявилась прежде всего в военной сфере. На взгляд британского военного историка и журналиста Э. Хутона, Балканские войны стали своеобразным водоразделом между военным искусством образца Наполеоновских войн и современным способом ведения боевых действий. Ибо в их ходе сочеталась характерная для XIX в. практика дислоцирования войск и организации боевых операций с применением новейших видов вооружений (скорострельная артиллерия, авиация), без которых немыслимо военное дело XX столетия[169]. Холл идет еще дальше в своих выводах, говоря о том, что Балканские войны ознаменовали начало эпохи современных вооруженных конфликтов. Так, в военных действиях, развернувшихся в 1912–1913 гг. на юго-восточной оконечности Европы, участвовали армии, сформированные на базе обязательной воинской повинности и оснащенные современными технологиями; солдаты, испытывавшие мощный патриотический подъем, были готовы воевать до морального и физического истощения; кроме того, в общебалканский конфликт кануна Первой мировой войны оказались вовлеченными массы гражданского населения[170].
Исследователи также пишут о «рубежности» Балканских войн в контексте раскручивания великими державами спирали вооружений. Американский историк Д. Херманн и его британский коллега Д. Стивенсон в своих работах показывают, как после 1912 г. расчеты руководства великих держав, основанные на оценке военной силы и соотношении военных преимуществ, превратились в доминирующий фактор, влиявший на выработку внешнеполитических решений во всех без исключений европейских столицах. Балканские войны, как констатирует Д. Стивенсон, дали импульс принятию новых военных законов в Германии, Франции и России (1913), а также в Австро-Венгрии (1914)[171]. Коллизии международных кризисов, гонка вооружений, конфликт в Юго-Восточной Европе, повлекший минимизацию влияния Австро-Венгрии в регионе – все это, как пишет Д. Херманн, заставило многих современников событий поверить в то, что к концу 1913 г. война была неизбежна[172].
И, наконец, последний аспект, на котором хотелось бы остановиться, – это то, как современные английские и американские авторы оценивают политику самих балканских государств, а именно Сербии. Не требует объяснений тот факт, что внимание исследователей по большей части сфокусировано на австро-сербском противостоянии, а значит, на поведении Сербии, в частности ее самопозиционировании в качестве «югославянского Пьемонта». Наблюдается устойчивая тенденция перекладывания ответственности за развязывание Первой мировой войны на Сербское королевство. В общем-то эта даже не тенденция, а скорее традиция англо-американской историографии, ибо подобные суждения мы можем встретить в трудах маститых историков, таких как С. Фей и И. Римак. Сейчас в тренде писать о подрывной деятельности в Боснии и Герцеговине сербских «террористов», спонсируемых из Белграда. На подобные пассажи можно натолкнуться в работах К. Кларка и С. Уилльямсон[173]. Утверждения вроде того, что «Молодая Босния» – филиал «Черной руки», являются общим местом. Появление столь жестких и безапелляционных формулировок, как представляется, помимо историографической традиции, обязано воздействию информационного поля.
Между тем профессиональные историки-балканисты (Р. Холл, Д. Маккензи), стараются избегать подобных упрощений, отмечая множество неясностей в организации сараевского убийства[174]. Признавая наличие связи между «Черной рукой» и участниками «Молодой Боснии», Р. Холл и Д. Маккензи пытаются показать неоднородность проектов создания единого Югославянского государства, сложную палитру цветов и оттенков внутриполитической жизни Сербского королевства и сопряженные с этим трудности проведения им внешнеполитического курса.
Подводя итоги данному историографическому обзору, мы можем заключить, что при наличии весьма широкого спектра подходов к изучению причин возникновения Первой мировой войны и многообразии вариантов их интерпретаций балканские сюжеты рассматриваются учеными преимущественно в контексте кризиса системы международных отношений, обусловленного изменением политической конфигурации великих держав в начале XX в. Нестабильность на Балканах, являясь сама по себе признанным фактом, на взгляд исследователей, имела второстепенное значение по сравнению с противоречиями, существовавшими между великими державами на глобальном уровне. Так, австро-сербский антагонизм, будучи вопросом регионального порядка, приобретал общеевропейское звучание, поскольку был интегрирован в межблоковое противостояние великих держав. Что касается «деструктивной» роли балканского фактора в развитии предвоенной системы международных отношений, то о ней в основном упоминается в связи с неспособностью великих держав контролировать процессы в Юго-Восточной Европе, порожденные национальными устремлениями местных игроков. Самостоятельные шаги балканских акторов, как отмечается, провоцировали флуктации в рамках системы и в этом смысле ее расшатывали.
И все же приходится констатировать, что в современной англо-американской и отечественной историографии в недостаточной мере освещается взаимовлияние глобального и регионального (балканского) уровней международной системы кануна Первой мировой войны. В качестве позитивной тенденции можно выделить междисциплинарность ряда новых работ, попытки использовать аналитический инструментарий в исследовании фактологического материала, несмотря на опасность излишней схематизации многих сложных явлений. Ведь, как когда-то заметил А. Эйнштейн, обращаясь к концептуализации, мы апостериори пытаемся реконструировать реальность[175]. В любом случае не одно поколение историков еще сломает копья, стремясь ответить на вопрос: почему Первая мировая война началась на Балканах?
Глава IЗакат «эпохи империй»: политическая дестабилизация на Балканах и реакция Великобритании
§ 1. «Восточный вопрос больше, чем любая другая проблема современности, будоражил чувства страны»[176]: факторы становления балканской политики Великобритании (последняя треть XIX– начало XX в.)
В последней трети XIX – начале XX в. Восточный вопрос являлся одной из самых обсуждаемых тем в британском медиапространстве. Традиционно политические круги и представители гуманитарной общественности Туманного Альбиона рассматривали обстановку на Балканах как составную часть этого гордиева узла международных отношений. Политика Лондона в регионе, по сути, была результирующей взаимодействия и взаимовлияния множества факторов: внутриполитической ситуации в Османской империи, роста национально-освободительных движений, геополитических устремлений России и связанной с ними проблемы Черноморских проливов, гегемонистских амбиций Австро-Венгрии на Балканах, общего соотношения сил на мировой арене. Таким образом, Восточный вопрос в его балканской ипостаси был плотно вплетен в ткань европейского равновесия[177], тогда как его многокомпонентность порождала дискуссии в британском истеблишменте о приоритетах политики Лондона на европейском Востоке: будь то Б. Дизраэли с его военно-стратегическими императивами, либералы, предводительствуемые У. Гладстоном, с их акцентом на вопросах морали и распространении ценностей европейской цивилизации или же Р. Солсбери с его модернизированным вариантом Realpolitik, учитывающим новые веяния эпохи. Наша задача состоит в том, чтобы понять, как различные подходы и международный контекст влияли на формулирование политики Англии в Юго-Восточной Европе.
На протяжении всего XIX века Великобритания выстраивала свой внешнеполитический курс на Балканах в зависимости от существовавшей расстановки сил на Ближнем Востоке, т. е. от усиления там влияния другой великой державы и ее возможного преобладания в Азии. В условиях, когда британские правящие круги воспринимали Россию в качестве главного стратегического соперника на Востоке, поддержание целостности Османской империи являлось краеугольным камнем политики Лондона. Эти внешнеполитические представления были реализованы на практике лордом Г. Пальмерстоном в период Крымской войны 1853–1856 гг. и Б. Дизраэли во время Восточного кризиса 1875–1878 гг. Их ближневосточная стратегия была нацелена на то, чтобы не позволить империи Романовых утвердиться на берегах Босфора. Ведь такой поворот событий имел бы для Британии отрицательные последствия: занятие другой великой державой Константинополя автоматически означало ее доминирование в Восточном Средиземноморье, что было сопряжено с прямой угрозой британскому пути в Индию