[267]. В Британии функционировали различные просветительские и благотворительные организации: Ассоциация Восточного вопроса[268] (ее казначеем был поэт и художник У. Моррис), Байроновское общество.
На балканские языки переводились работы британских авторов, посвященные Восточному вопросу. В частности, особую популярность снискал памфлет Гладстона «Болгарские ужасы»[269]. Естественно, все это способствовало росту популярности Англии среди народов региона.
Однако радикалы не ограничивались только просветительской и издательской деятельностью. Они, как уже упоминалось, неоднократно посещали Балканский полуостров, контактировали с местной политической и интеллектуальной элитой. В качестве яркого примера можно привести специального корреспондента «Таймс» в Болгарии Дж. Ваучера. «На Ближнем Востоке Ваучера считали самой авторитетной фигурой: с ним советовались короли и министры, силой своего талантливого пера он мог влиять на европейское общественное мнение и даже контролировать его», – отмечала биограф Ваучера леди Гроган[270].
Кроме того, в пострадавшие балканские провинции направлялись благотворительные миссии, как, например, Фонд помощи беженцам и сиротам из Боснии и Герцеговины, созданный в конце 1875 – начале 1876 г.[271] В последующем такие мероприятия станут одной из отличительных черт деятельности британских радикалов в регионе.
На фоне общего роста интереса английской общественности к Балканам, установившихся связей радикалов с местной элитой, а также их непосредственных контактов с населением наблюдалось падение активности британской дипломатии в самой Турции[272]. Отчасти это свидетельствовало о том, что стрелка на внешнеполитическом компасе Лондона, колеблясь, начинала задавать новое направление.
Чиновников Форин Оффис отличало двойственное отношение к стремлению общественного мнения и неправительственных организаций влиять на внешнюю политику государства. Хотя профессиональные дипломаты, по словам английского историка К. Роббинса, с настороженностью взирали на проекты «так называемых экспертов по различным балканским государствам»[273], Уайтхолл никогда не дистанцировался от неофициальных кругов, используя их позицию для обоснования перед иностранными дипломатами своего собственного курса. В зависимости от обстоятельств Форин Оффис сознательно завышал роль общественного мнения в процессе принятия внешнеполитических решений. Например, лорд Солсбери отказался в 1895 и 1896 гг. гарантировать защиту Константинополя от вторжения России, ссылаясь на то, что английский народ не пойдет воевать в интересах султана, устроившего кровавую резню армян[274]. Британскими дипломатами также не осталась не замеченной такая особенность общественного мнения, как способность внедрять предписания, нормы, представления, по меткому выражению немецкого исследователя Э. Ноэль-Нойман, «не обременяя этой работой правительство»[275].
Таким образом, в британских общественно-политических и дипломатических кругах существовали различные точки зрения на пути и методы проведения ближневосточной политики. На практике внешнеполитический курс Англии в Восточном вопросе осуществлялся лицами, которых объединял так называемый «официальный стиль мышления» («official mind»)[276]. В системе их приоритетов центральное место занимала проблема поддержания Британской империи в Азии и обеспечения безопасности коммуникаций между метрополией и колониями. Именно эти факторы детерминировали их политику в отношении Балкан, которые могли быть использованы враждебной державой как плацдарм для проникновения на Ближний Восток. И если англ о-русское соперничество в регионе предполагало сохранение целостности Османской империи (в устах английских дипломатов интерпретация этого понятия была очень конъюнктурна), то германская угроза, напротив, требовала ревизии этого подхода. Ведь Германия, в отличие от России, поддерживавшей национально-освободительные движения балканских христиан, делала ставку на консолидацию Османской империи, что, разумеется, вызывало благосклонное отношение Порты к Берлину.
Поскольку государственные деятели, выражавшие «официальную точку зрения», не составляли изолированной, замкнутой группы, то всегда существовал диалог и обмен идеями между теми, кто проводил внешнеполитический курс, и обществом, в данном случае радикальными кругами. Красноречивым доказательством этого факта может служить политика Солсбери в период Болгарского кризиса 1885–1886 гг., когда фактически им был взят на вооружение тезис радикалов о создании «пояса из христианских государств между Россией и Константинополем»[277]. Во время Ближневосточного кризиса 1895–1897 гг. позиции правительства и радикалов начали заметно сближаться. Так, Солсбери состоял в переписке с М. Макколем, тяготевшим по своим взглядам к радикалам. В своей знаменитой речи в январе 1897 г. перед палатой лордов британский премьер-министр заявил, что во время Крымской войны 1853–1856 гг. Англия «поставила деньги не на ту лошадь», когда отвергла предложение русского императора Николая I о разделе Османской империи на сферы влияния[278]. В свою очередь Макколь активно пропагандировал в прессе мысль о том, что усиление германского влияния на Ближнем Востоке, включая Балканы, представляло опасность для британских интересов в регионе[279].
Однако необходимо отметить еще одну важную деталь, когда речь идет о поиске Лондоном новых подходов к проведению ближневосточной политики. Если в Англии на концептуальном уровне этот процесс проходил относительно безболезненно, то на международной арене и, прежде всего, в самом регионе корректировка британского внешнеполитического курса воспринималась с настороженностью и, по оценкам некоторых английских наблюдателей, имела для их страны скорее негативные последствия. Как отмечал британский историк У. Миллер, Порта считала политику Лондона крайне непоследовательной (содействие грекам в 1820-х гг., поддержка Турции в войнах против России в 1853–1856 гг. и 1877–1878 гг., резкое осуждение османских властей за преследование армян в середине 1890-х гг.). Причем, по словам Миллера, свою позицию в отношении резни армянского населения британское правительство не подкрепляло конкретными действиями, что наталкивало турок на мысль о слабости Англии[280]. Естественно, такая ситуация была на руку Германии, которая заработала себе дополнительные «баллы» за счет британской критики султана. В самой Великобритании далеко не всеми одобрялся новый «поворот» в политике Форин Оффис[281].
Таким образом, к началу XX в. главная стратегическая цель Британии на Ближнем Востоке оставалась прежней (поддержание своего влияния в регионе), но вопрос о внешнеполитическом инструментарии ее реализации был открытым. Дальнейшие шаги Лондона во многом зависели, во-первых, от соотношения сил в Восточном Средиземноморье, во-вторых, от того, какой оборот примут события в Османской империи. Такая позиция вносила элемент импровизации в региональную политику Великобритании.
§ 2. «Локальный и незначительный, македонский вопрос стал главной проблемой европейской дипломатии»[282]: Илинденско-Преображенское восстание 1903 г. как международный кризис
В начале XX в. наблюдался всплеск активности революционных организаций на территории европейской Турции. Дезинтеграционные процессы в Османской империи поставили перед Форин Оффис ряд серьезных вопросов: об официальной реакции на кровавое подавление Портой повстанческого движения и в целом об англо-турецких отношениях, а также о путях взаимодействия Англии с другими великими державами в связи с дестабилизацией обстановки в балканских вилайетах.
Лондон формулировал ответы на эти вопросы в условиях модификации одной из базовых установок британской ближневосточной политики, заключавшейся в противодействии захвату Россией Константинополя. Уже в 90-е гг. XIX в. английское адмиралтейство начало отказываться от жесткого следования этому принципу. Расстановка сил, сложившаяся в Восточном Средиземноморье, оценивалась британскими военными как неблагоприятная: с одной стороны, турки не стремились модернизировать флот и фортификационные сооружения на Босфоре, с другой – прогнозировалось взаимодействие между русской и французской флотилиями в Средиземноморье[283]. Во многом под воздействием последнего обстоятельства в феврале 1903 г. на заседании Комитета имперской обороны было принято решение о нецелесообразности защиты Британией турецкой столицы.
Комитет пришел к заключению, что «поддержание статус-кво в отношении Константинополя не является первостепенным морским или военным интересом этой страны». Признавалось, что оккупация Россией города на Босфоре предоставит ей определенные преимущества и будет сопряжена с некоторыми трудностями для Англии, которые, однако, «не носят судьбоносного характера, как иногда утверждалось»[284]. Комитетом было отвергнуто предложение посла в Турции Н. О’Конора об отправке 5000 солдат с целью оккупации Галлиполи как ответной меры на возможные попытки России захватить Константинополь. Такая позиция КИО была продиктована ограниченностью людских ресурсов британских военно-морских баз в Средиземноморье: гарнизоны Гибралтара, Мальты и Египта не могли выделить запрашиваемое количество военнослужащих, тем более что 5000 человек было недостаточно для подобной операции