Лондон считал Болгарию «ключевым фактором развития политической ситуации на Балканах»[373]. Английские дипломаты и неофициальные круги, как им казалось, находили массу подтверждений того факта, что «Болгария и Македония были подобны сиамским близнецам: смерть одного влечет гибель другого»[374]. Так, антитурецкое движение в европейских вилайетах, как отмечал Дж. Бьюкенен, по своему национальному окрасу было болгарским[375]. На взгляд видного эксперта по Балканскому региону Г. Брэйлсфорда, болгары, в отличие от сербов, являлись «этнологами-практиками» и решали вопрос о национальной принадлежности славянского населения Македонии, пусть и грубыми методами, в свою пользу[376]. Делался вывод о преобладающем положении болгар в крае на основании того, что практически все македонские славяне, за исключением жителей северо-западных районов, говорили на болгарском диалекте[377]. Мы не беремся судить о верности этих суждений, но очевидно, что Форин Оффис их не отвергал. Так, Лэнсдаун в качестве одного из вариантов решения македонского вопроса называл вхождение мятежных вилайетов в состав Болгарии[378]. Княжество, которое и так было «самым многообещающим балканским государством»[379], в будущем могло превратиться в противовес политике Австро-Венгрии и России на Балканах.
В процессе разработки балканской стратегии Лондону постоянно приходилось учитывать специфику болгаро-турецких отношений, которые были предельно напряжены из-за неурегулированности македонской проблемы. В данном случае на позицию болгарского руководства и логику его поведения в македонском вопросе воздействовали внутриполитические факторы. В княжестве общепризнанной внешнеполитической программой провозглашалось «усиление Болгарии через присоединение Македонии»[380]. Болгария выступала в качестве своеобразной базы и главного спонсора македонских революционных комитетов. Действующие генералы болгарской армии участвовали в организации вооруженных отрядов на территории европейских вилайетов Турции[381].
Постоянным источником внутреннего давления на болгарское правительство было присутствие в княжестве огромного количества македонских эмигрантов, некоторые из которых занимали высокопоставленные государственные должности[382]. Болгарский князь Фердинанд Кобургский оказался в весьма затруднительном положении, поскольку, как замечал германский генеральный консул в Софии фон Белов-Рутцау, с одной стороны, вооруженный конфликт с Турцией был сопряжен с большим риском, с другой – князь опасался, что его примиренческий тон по отношению к Порте в конце концов будет стоить династии трона[383]. На момент Илинденско-Преображенского восстания популярность в стране Фердинанда Кобургского стремительно падала: крестьянство разочаровалось в политических партиях, а армия ратовала за скорейшее вторжение в Македонию[384]. На протяжении всего обозначенного периода война между Болгарией и Османской империей рассматривалась ведущими болгарскими политиками, например премьер-министром Д. Петковым, как неизбежная[385].
Вопрос об отношении Англии к возможному перерастанию болгаро-турецкого конфликта в войну весной-осенью 1903 г. является весьма дискуссионным. С одной стороны, британские дипломаты благосклонно воспринимали заявления болгарского военного министра полковника М. Савова о вероятности стремительного наступления болгарской армии в направлении Константинополя через Адрианополь с целью застигнуть турок врасплох. Предполагалось, что отряды инсургентов будут действовать в качестве авангарда и помешают движению турецкой армии, совершая диверсии на железнодорожных линиях[386]. Причем, как отмечал британский военный атташе в Османской империи подполковник Ф. Монселл, у болгар имелись некоторые шансы на успех: Адрианополь был плохо укреплен, располагал относительно небольшим гарнизоном, а также ощущалась нехватка снаряжения у турецких солдат[387]. С другой стороны, некоторые британские дипломаты, в том числе Н. О’Конор, не исключали возможности выступления Петербурга в случае перехода болгаро-турецкого конфликта в острую фазу. Предполагалось, что Россия, на тот момент еще не вовлеченная в боевые действия на Дальнем Востоке, при любых обстоятельствах (и в случае победы болгар, и в случае их поражения) не осталась бы безучастной. За вмешательством России в конфликт неизбежно бы последовала оккупация ею стратегически важных портов Варны и Бургаса[388]. Осознавая трудность локализации болгаро-турецкой войны, а также не будучи полностью уверенной в превосходстве болгарских вооруженных сил, Англия присоединилась к другим державам в осуждении провокационных действий как со стороны Турции, так и Болгарии и призвала правительства обоих государств поддерживать на границе спокойствие[389].
Как показывает в своей работе авторитетный болгарский историк Т. Влахов, в сложившейся обстановке Болгария не могла рассчитывать ни на военную, ни на дипломатическую помощь извне. Более того, взаимоотношения княжества с его соседями (Грецией и Сербией) характеризовались натянутостью. Болгарское правительство было вынуждено пойти на временное урегулирование противоречий с Портой. С этой целью в Константинополь была направлена специальная миссия во главе с Г. Начовичем, последовательным сторонником сближения с Турцией[390]. Тонкость ситуации заключалась в том, что позиции князя и его спецпредставителя по многим вопросам расходились: Фердинанд вел двойную игру и при благоприятной возможности, несмотря на переговоры, был готов выступить против Порты[391].
Германская дипломатия высказывалась за скорейшее заключение турецко-болгарского соглашения. Берлин советовал Порте пойти на уступки княжеству по частным вопросам, чтобы достичь компромисса и предотвратить вмешательство великих держав во внутренние дела Османской империи[392]. Форин Оффис, напротив, как показывает в своих исследованиях болгарский историк А. Пантев, намекал приезжавшим в Англию болгарским эмиссарам С. Чапрашикову и генералу И. Цончеву[393] на свое благосклонное отношение к вступлению княжества в войну против Турции. После переговоров с британскими дипломатами Чапрашиков вынес впечатление о том, что Англия рассматривала войну «как естественное разрешение противоречий с Турцией»[394]. Подобный настрой характеризовал отчеты И. Цончева, которому было заявлено о готовности британских специалистов оказать помощь в реорганизации болгарской армии[395].
Все же после напряженных переговоров в апреле 1904 г. было подписано соглашение между Болгарией и Османской империей. В соответствии с данным документом София обязывалась пресечь формирование на своей территории военизированных отрядов, а также прекратить поставки в мятежные провинции оружия и взрывчатых веществ. В свою очередь Порта подтвердила намерение претворить в жизнь Мюрцштегскую программу реформ, пообещала даровать всеобщую амнистию политическим заключенным, репатриировать из Болгарии беженцев, которые покинули Македонию в течение последних двух лет, возвратить им земли и оказать содействие в восстановлении жилищ. Кроме того, специальными статьями аннулировались ограничения, налагаемые на болгарскую торговлю, а также болгарским подданным империи предоставлялось право занимать гражданские и судебные должности в османских государственных структурах. Дж. Бьюкенен назвал заключенное соглашение моральной победой правительства генерала Р. Петрова, поскольку оно давало Болгарии право наравне с великими державами настаивать на неукоснительном исполнении всех пунктов программы[396]. Все это, на взгляд Лондона, служило дополнительным подтверждением того факта, что Болгарское княжество превращалось в значимого регионального игрока.
Вместе с тем в Англии понимали, что Болгария продолжала целенаправленно готовиться к столкновению с Турцией: в ее бюджете военные расходы занимали вторую строчку после государственного долга[397]. Причем, по мнению британских дипломатов, армия ни одного балканского государства не достигла такой эффективности, как болгарская[398]. Несомненно, сильная в военном отношении Болгария представляла опасность для Турции: перманентная напряженность на болгаро-турецкой границе являлась сдерживающим фактором для Порты и лишала ее стратегического преимущества на других направлениях.
Дестабилизация ситуации в Османской империи отвечала интересам и Лондона, и Софии на протяжении большей части 1900-х гг. (по крайней мере, до Младотурецкой революции 1908 г.). Хотя Англия признавала за княжеством центральное место в расстановке сил на Балканах, она вместе с тем традиционно решала региональные проблемы, в том числе балканские, через взаимодействие с великими державами. Британии было необходимо выстроить такую модель взаимоотношений с ведущим балканским государством, которая позволила бы ей эффективно поддерживать свое влияние в регионе. Лондон продемонстриро