вал гибкий подход к этой задаче.
Во-первых, Англия всячески подчеркивала свою непричастность к разработке Мюрцштегской программы реформ, а потому вся вина за пробелы, содержавшиеся в схеме, перекладывалась Форин Оффис на Вену и Петербург[399]. Это позволяло Софии ориентироваться на британскую позицию и апеллировать к поддержке Лондона. Болгарскому руководству особенно импонировало контрпредложение Лэнсдауна по созданию автономной Македонии во главе с христианским генерал-губернатором. Военно-политическая элита княжества всегда подчеркивала, что, в отличие от греческих и сербских националистов, которые стремились к аннексии европейских вилайетов Турции, болгарские революционеры сражались за автономию Македонии[400]. Такие заявления правящих кругов Болгарии кажутся вполне естественными, если учесть, что они надеялись на повторение сценария Восточной Румелии и в случае с Македонией (ведь именно содействие, оказанное княжеству Англией в 1885–1886 гг., определило его дальнейшую судьбу). Мюрцштегская программа была критически встречена ведущими болгарскими политиками и экзархом[401]. Австро-русская схема характеризовалась болгарами как неосуществимая на практике[402].
Позиция англичан по македонскому вопросу, на взгляд германских дипломатов, только усугубляла обстановку в регионе. Британский дипломатический агент в Софии, по словам немецкого посла в Вене графа К. фон Веделя, даже не скрывал своего скептического отношения к Мюрцштегской программе, чем оживлял болгарские притязания на Македонию[403]. Германский имперский канцлер Б. фон Бюлов в докладе Вильгельму II отмечал, что англичане на официальном уровне подталкивали болгар к войне[404].
Во-вторых, росту популярности Англии среди болгарской элиты способствовала деятельность британских радикалов. Достаточно сказать, что Балканский комитет в целом отличался проболгарскими симпатиями. На страницах либеральных изданий княжество выступало как олицетворение прогрессивного балканского государства. «Исчезновение Болгарии с политической карты, – писал один из членов Балканского комитета X. Лоу, – поставит крест на деле прогресса и свободы. Это также будет тяжелым ударом по британским интересам на Ближнем Востоке»[405]. Причем радикалы не ограничивались лишь одной публицистикой, их частые поездки в регион и двусмысленные заявления болгаро-македонским политическим деятелям будоражили воображение последних. По донесению болгарского дипломата А. Тошева, Ч. Мастерман и братья Бакстоны, видные деятели все того же Балканского комитета, доказывали ему необходимость усиления ВМОРО, которую Болгария могла бы использовать в случае войны с Турцией. При этом английские агенты признавали, что Британия вряд ли вступит в конфликт на их стороне, но, возможно, обеспечит им поддержку[406]. Такая уклончивая, но вместе с тем провокационная позиция британских представителей побуждала болгарское руководство предпринимать более решительные шаги в отношении Порты.
Болгарская элита довольно чутко реагировала на «славословия» британской либеральной общественности в адрес княжества. Они позволяли ей увериться в важности болгарского фактора для политики великих держав в регионе. Местные правящие круги начинали воспринимать Болгарию как весомый элемент баланса сил на Балканах. В начале XX в., выстраивая свои отношения с Лондоном, болгарское руководство мыслило категориями последней четверти XIX в., т. е. играло на традиционных англо-русских противоречиях на Ближнем Востоке. Болгарские военные убеждали британских дипломатических представителей в Софии в том, что, «поддерживая Болгарию, Британия всегда будет иметь в своем распоряжении мощную армию, способную сдерживать Россию»[407].
Итак, образование Болгарии в «сан-стефанских границах» и превращение ее в регионального лидера автоматически решало проблему реорганизации политического пространства европейских провинций Турции. Однако в силу объективных причин (прежде всего из-за позиции великих держав) этот вариант только ждал своей актуализации.
В 1904–1908 гг. дипломатическая активность великих держав в Балканском регионе концентрировалась вокруг реализации Мюрцштегской программы. Британия, которая никогда не стремилась непосредственно присутствовать на Балканах, проводила политику поддержания силового равновесия на полуострове: не будучи сама заинтересованной стороной, она манипулировала разногласиями между другими державами, таким образом, не допуская чрезмерного усиления ни одной из них. Балканский, в данном случае македонский, вопрос предоставлял ей подходящее пространство для внешнеполитического маневрирования.
Исходя из анализа международной обстановки, Лондон счел тогдашний момент неблагоприятным для выдвижения предложений по проведению радикальных преобразований в европейской Турции. Франция, по сути, дистанцировалась от не представлявшего для нее существенной важности македонского вопроса, фактически предоставив «свободу рук» своей союзнице России. Французский посол в Лондоне П. Камбон в разговоре с Лэнсдауном дал понять, что правительство его страны ни при каких условиях не собиралось поддерживать программы, выходящие за рамки того, что ранее озвучили Вена и Петербург[408]. В свою очередь германское правительство через Маршалля информировало представителей России и Австро-Венгрии в Константинополе о том, что Берлин отказывался брать на себя инициативу в решении балканских проблем[409].
Тактика Лондона, вынужденного действовать в рамках Мюрцштегской программы, заключалась во внесении многочисленных поправок и дополнений в австро-русский проект. Поскольку основная задача Великобритании состояла в поддержании оптимального для нее баланса сил на Ближнем Востоке, то и средства ее достижения варьировались в зависимости от хода событий. Лондон стремился взять на себя роль посредника в треугольнике великие державы – Османская империя – балканские государства, что позволило бы ему сосредоточить в своих руках рычаги воздействия на всех участников македонского урегулирования.
В период 1904–1908 г. три блока проблем определяли политику великих держав, в том числе и Великобритании, в македонском вопросе: реорганизация жандармерии, финансовая и судебные реформы.
В окончательном виде проекты преобразований санкционировались на уровне министерств иностранных дел великих держав. Но обсуждение конкретных деталей австро-русской схемы осуществлялось послами в Константинополе. На стадии, когда Мюрцштегская программа начинала приобретать практические очертания, ключевой фигурой в проведении британской политики в македонском вопросе становился посол в Турции Н. О’Конор. Он являлся убежденным сторонником поддержания территориальной целостности Османской империи, в том числе ее европейских провинций. Однако единственным способом сохранения власти султана над македонскими вилайетами О’Конор считал проведение там глубоких реформ вплоть до уравнения в правах христианского и мусульманского населения. Это стабилизировало бы обстановку в крае и снизило бы градус радикализма среди местных жителей[410]. Такая взвешенная и сбалансированная позиция позволила ему наладить диалог со своими иностранными коллегами в Константинополе, с одной стороны, и с турецкими сановниками – с другой. Одной из первостепенных мер по нормализации ситуации в Македонии О’Конор называл реорганизацию местной жандармерии.
Процесс выработки и согласования с Портой основных положений, касающихся проведения преобразований в македонской жандармерии, растянулся на шесть месяцев[411]. Дискуссии развернулись вокруг трех основных вопросов: (1) распределения территорий между европейскими миссиями, (2) полномочий и обязанностей европейских офицеров, (3) количества офицеров, делегируемых великими державами в Македонию. В итоге три вилайета были поделены на пять секторов, которые закреплялись за великими державами: Ускюбский санджак за Австро-Венгрией, Монастирский за Италией, Салоникский за Россией, Сересский за Францией и Драмский за Британией. Таким образом, Австро-Венгрия и Россия обеспечили себе важные стратегические позиции в Македонии: центральную ось Ускюб-Салоники[412]. Немцы, стремившиеся сохранить «дружественные отношения с султаном», отказались от собственного сектора[413].
Населенные преимущественно магометанами город Драма и прилегающие к нему области, за которые несли ответственность британские офицеры, в отличие от других секторов, не подпадали под определение «горячих точек»[414]. Но О’Конор рассматривал эту зону как наиболее предпочтительную в стратегическом отношении. Во-первых, Драмский санджак имел выход к морю, что для Англии как морской державы представляло немалую важность. Во-вторых, значение территорий, закрепленных за британскими офицерами, возрастало в случае распространения реформ на Адрианопольский вилайет, не охваченный Мюрцштегской программой[415]. В-третьих, делая выбор в пользу Драмского санджака, Лэнсдаун отказывался от австро-русского предложения включить в сферу британской ответственности Монастирский округ[416]