Противостояние Австро-Венгрии, великой державы, и Сербии, малой страны, заведомо носило неравный характер подобно противостоянию Давида и Голиафа. По своей совокупной мощи монархия Габсбургов во много раз превосходила Сербское королевство, которому требовалось мобилизовать все свои ресурсы, чтобы сохраниться в качестве самостоятельной единицы на Балканах. Но сербский народ продемонстрировал единодушие в данном вопросе. В частности, на страницах авторитетной белградской газеты «Политика» торжественно утверждалось, что Сербия, не задумываясь, окажет Австро-Венгрии военное сопротивление, если последняя попытается провести свои войска через ее территорию в Македонию[514]. В «программу минимум» Сербского королевства входило решение трех насущных задач: обеспечение экономической независимости от Австро-Венгрии, преодоление внутриполитического раскола, который ослаблял королевство, выбор внешнеполитической ориентации. Способность Сербии реализовать эту программу, на взгляд Лондона, являлась индикатором ее значимости для регионального баланса сил.
Форин Оффис внимательно следил за ходом так называемой таможенной (свиной) войны между Сербией и Австро-Венгрией. Этот конфликт был вызван отказом сербского правительства подписать с монархией Габсбургов неравноправный торговый договор. Вена настаивала на том, чтобы включить в данный договор пункт, в соответствии с которым Белград должен был отдавать предпочтение австро-венгерским товарам, даже если они по качеству и цене ничем не отличались от продукции других стран[515]. В ответ на упорство сербского правительства Австро-Венгрия закрыла свою границу для ввоза сербской свинины – основной статьи экспорта королевства. Однако это мера не обернулась экономической катастрофой для Сербии. Напротив, были найдены новые рынки сбыта для ее продукции. Как констатировал Тезиджер, производительность сельского хозяйства Сербии только возросла, поскольку крестьяне теперь могли выращивать больше скота и зерна, чем раньше, когда австро-венгерские власти устанавливали квоту на ввозимые из королевства продукты[516].
Второй, возможно основной, аспект сербо-австрийского торгового противостояния – это вопрос о закупке Белградом оружия фирм австро-германского блока. Вена рассчитывала использовать ведущиеся с Сербией переговоры о заключении нового торгового договора как инструмент давления на правительство королевства. При Александре Обреновиче были сделаны заказы на приобретение скорострельных орудий фирмы «Шкода». Новое правительство во главе с премьер-министром Николой Пашичем (глава радикальной партии, выступавшей против заговорщиков) не собиралось ставить армию в зависимость от австрийских орудий, что было взвешенным решением, если учесть напряженный характер взаимоотношений между двумя государствами. Сербия, как точно отметил британский посол в Вене Э. Гошен, «могла пойти на уступки по второстепенным вопросам, но в главном, в вопросе о контракте на поставки оружия, она оставалась непреклонна»[517]. Руководители Форин Оффис одобряли действия сербского правительства: королевство имело полное право самостоятельно выбирать, чье оружие покупать[518]. В итоге кабинет Н. Пашича сделал крупный заказ на артиллерию производства французской фирмы «Шнейдер-Крезо», отклонив предложение оппонентов закупить пушки, выпускаемые немецкой фирмой «Крупп»[519].
Стойко сопротивляясь давлению со стороны Вены, Сербия доказала свою жизнеспособность как государства, могущего проводить политику, отвечающую ее национальным интересам, что отразилось и на британском восприятии этого балканского королевства. В декабре 1905 г. в одной из своих записок, копия которой была направлена Эдуарду VII, Лэнсдаун указывал на желательность скорейшего возобновления дипломатических отношений с Сербией (насколько это позволяли обстоятельства)[520].
Сотрудники британской миссии в Белграде, фиксируя дальнейшее углубление раскола в сербском обществе в связи с вопросом о заговорщиках, призывали официальный Лондон смягчить свою позицию по данной проблеме. По мнению Тезиджера, требования «антизаговорщиков» принять радикальные меры против участников майских событий могли спровоцировать новую революцию в королевстве, исход которой не брался предсказать никто. На взгляд британского вице-консула, противостоящим сторонам следовало выработать некий консенсус, основанием для которого мог послужить отказ заговорщиков от занятия государственных должностей в обмен на обязательства правительства выплачивать им пенсионное содержание[521]. В таких условиях неофициальный намек Лондона на то, что он одобрял отставку «революционеров 29 мая» и не собирался настаивать на их наказании, должен был, с одной стороны, стабилизировать внутриполитическую ситуацию в Сербии, с другой – ускорить восстановление двусторонних отношений[522]. В итоге в мае 1906 г. британское правительство приняло решение об отправке своего посланника в Белград.
Выше мы проанализировали то, как Лондон, исходя из специфики внутриполитического развития Сербского королевства, оценивал его место и роль в балканском регионе. Но важно рассмотреть и обратный процесс, т. е. как местные игроки воспринимали британское влияние на Балканах. Прежде всего, для сербских политических кругов Англия являлась эталоном конституционализма. По словам горячего сторонника возобновления британско-сербских дипломатических отношений И. Жуевича (он занимал пост министра иностранных дел в самосталском правительстве Л. Стояновича), англичане были «самым цивилизованным народом в Европе»[523]. Сербы внимательно следили за событиями на мировой арене и отдавали себе отчет в том, что развитие международных отношений в тот период определяло существование англо-германского антагонизма[524]. Поскольку Лондон, по мнению сербских обозревателей, воспринимал Австро-Венгрию как германского «эмиссара» в регионе, то его балканская политика была направлена на противодействие ее экспансионизму. С этой точки зрения, как отмечалось в газете «Политика», балканские интересы России и Англии, демонстрировавших стремление к политическому сближению, совпадали[525]. Хорошие отношения с Британией были, таким образом, жизненно важны для Сербии, так как они позволяли ей заручиться поддержкой могущественной империи. Можно сказать, что сербское руководство рассматривало британское влияние на Балканах как положительный экзогенный фактор.
Принимая во внимание все вышесказанное, мы можем сделать следующие выводы. Во-первых, Австро-Венгрия, позиционировавшая себя в качестве великой державы и ключевого игрока в регионе, постепенно утрачивала свое ведущее положение. Ее неспособность контролировать внутриполитические процессы в Сербии привела к тому, что после Майского переворота у власти в стране оказалась радикальная партия, прорусски ориентированная и имевшая четко сформулированную программу развития государства. Национальные устремления королевства, среди которых главной (пусть и неосуществимой в ближайшей перспективе) была задача объединения всех сербских земель, не только сталкивались со стратегическими планами Вены, сводившимися к ее политическому и экономическому доминированию в регионе, но непосредственно затрагивали проблему существования Двуединой монархии в качестве балканской державы. Усиление Сербии гипотетически означало вытеснение Австро-Венгрии из Балканской подсистемы.
Во-вторых, Сербия, действительно, стала важным элементом силового равновесия на Балканах, что отразилось в реалистичной оценке политической элитой королевства мировой конъюнктуры. Достижение своих национальных интересов она связывала с опорой на Россию и франко-русский союз[526], а с ослаблением влияния Петербурга в регионе сербское правительство начало рассматривать возможность ориентации на Англию, которая в тот период активизировала свою политику на Балканах прежде всего, конечно, в македонском вопросе, и противодействовала смещению баланса сил в сторону Австро-Венгрии.
В балканской политике Великобритании пересеклись три уровня противоречий: европейский, ближневосточный и региональный (внутрибалканские разногласия). Со второй половины 1870-х до середины 1890-х гг. европейские и ближневосточные приоритеты внешней политики Англии совпадали (сотрудничество с Австро-Венгрией и поддержание территориальной целостности Османской империи), что отразилось на подходах Лондона к развитию ситуации на Балканах. В соответствии с этой логикой присутствие Турции и Австро-Венгрии на Балканском полуострове должно было способствовать поддержанию выгодного для Англии баланса сил. Однако в условиях конца XIX в. европейский и ближневосточный уровни британской политики начали диссонировать. Хотя у Британии отсутствовали прямые противоречия с Австро-Венгрией на Ближнем Востоке, в Европе Двуединая монархия выступала в качестве ближайшего союзника Германской империи и в силу своего географического положения способствовала продвижению последней на Восток. Ослабление позиций Австро-Венгрии и Турции в регионе представлялось возможным за счет усиления других элементов подсистемы, что предполагало ревизию статус-кво на Балканах.
Россия, Австро-Венгрия и Германия ставили знак тождества между стабилизацией обстановки на Балканах («умиротворением» Македонии) и сохранением статус-кво в регионе. Англия продемонстрировала иное понимание этой проблемы. В Лондоне осознавали, что попытки поддержания существовавшего на Балканах статус-кво были тщетны, поскольку они не решали основополагающие проблемы (откол европейских провинций от Турции и распри местных государств за эти области), а только содействовали дальнейшему накоплению противоречий в подсистеме. Дестабилизация ситуации в регионе отвечала, с одной стороны, интересам Британии, с другой – местных акторов (в эту категорию мы также включаем национально-освободительные движения на территории Македонии). Форин Оффис рассчитывал на то, что ему удастся использовать конфликт на Балканах как инструмент поддержания баланса сил на Ближнем Востоке в целом. Местные игроки (Болгария, Сербия, македонские революционеры) предвидели, что волнения в Македонии спровоцируют вмешательство «заинтересованных держав», а потому рассматривали активизацию балканской политики Англии как фактор, уравновешивавший влияние России (в случае с Болгарией) и Австро-Венгрии (с точки зрения Сербии) на Балканском полуострове.