Многочисленные акции радикалов как в Великобритании, так и на Балканах, а также заявления Лэнсдауна по поводу македонских реформ не просто создавали у местной публики впечатление об английских «симпатиях» к «правому делу» балканских народов, а скорее были ей так истолкованы намеренно. Тенденция «раздувания» антитурецких высказываний британских деятелей, а также смешения позиций Форин Оффис и неофициальных кругов проявилась и в османском восприятии ближневосточной политики Лондона. Турки, по сообщению действующего драгомана британского посольства в Константинополе Дж. Г. Фицмориса, приписывали усилиям Англии интернационализацию македонских реформ[527]. Видные османские интеллектуалы рассматривали британскую политику на Балканах как проявление турко-фобии. По словам турецкого вице-консула в Великобритании Халил Халида, в английской прессе как радикальной, так и джингоистской направленности из номера в номер повторялись предложения «вырвать» из рук турок дела их собственной страны и «назначить губернаторов-христиан, которых Проведение, несомненно, наделит особенным административным гением»[528]. Халид порицал двойные стандарты великих держав, в частности Англии, которая признавала за Болгарией право на независимое существование, но проводила совершенно иную политику в отношении Египта[529]. Масло в огонь подливали немцы, которые пытались представить британскую политику более антитурецкой, чем она была на самом деле[530].
Нельзя сказать, что Лондон открыто поддерживал антиосманские силы. Более того, уже в 1905 г. Форин Оффис призывал радикалов сбавить обороты в критике Порты, поскольку складывалось впечатление, что в случае нового восстания в Македонии Англия окажет содействие инсургентам[531]. Однако некоторая благосклонность официального Лондона и симпатии радикалов к балканским игрокам произвели «эффект бумеранга», который в свою очередь повлиял на выработку британской политики в регионе. Отказываясь от поддержки Турции, где год от года укреплялись германские позиции, Британия вставала на путь сближения со своим извечным противником – Россией.
Глава IIБалканская политика великобритании в условиях межблокового противостояния (1908–1911)
§ 1. Балканское «эхо» англо-русского сближения: проект Санджакской железной дороги и Младотурецкая революция 1908 г
Подписание англо-русской конвенции 1907 г. о разграничении сфер влияния в Персии, Афганистане и Тибете не только открыло новую страницу в дипломатических отношениях России и Великобритании, но и оказало ощутимое влияние на расстановку сил в Европе и на Ближнем Востоке. Во-первых, оформление Тройственной Антанты свидетельствовало о дальнейшей поляризации существовавшей системы международных отношений[532]: теперь Центральным державам противостояла объединенная англо-франко-русская группировка. Во-вторых, перманентное англо-русское соперничество на Ближнем и Среднем Востоке воспринималось правящими кругами Османской империи как своеобразная гарантия ее существования. Взаимопонимание между Британией и Россией грозило поколебать выгодное для Порты соотношение сил в регионе. Балканская политика стала той сферой, где наиболее выпукло проявилась реакция австро-германского блока, с одной стороны, и Турции – с другой, на начавшееся англо-русское сближение.
Устранение традиционных англо-русских противоречий на Балканском полуострове, которые с течением времени теряли свою остроту и все больше переходили в разряд стереотипов, означало, что Центральные державы не могли более играть на них. Новая политическая конфигурация великих держав ставила в невыгодное положение прежде всего Дунайскую монархию, которая утрачивала преимущества на Балканах, предоставленные ей ослаблением России из-за войны с Японией и революции 1905–1907 гг. На Балльплац негативно оценивалось влияние Англии на политику России в македонском вопросе, поскольку Петербург, ощущая негласную британскую поддержку, был менее склонен идти в ущерб себе на компромиссы с Веной. Что касается Берлина, то с установлением англо-русского взаимопонимания по балканским проблемам он лишался важного рычага давления на русское правительство, которое перестало опасаться враждебных акций в регионе со стороны Британии, а значит, нуждаться в благосклонном отношении Германии.
В новых реалиях Австро-Венгрия, как было показано ранее, изменила свою тактику: фактически отказываясь от проведения реформ в Македонии, она рассчитывала получить политические дивиденды от поддержки Турции. Султан откликнулся на новую тенденцию австро-венгерской политики изданием ираде (указа) о предоставлении Двуединой монархии концессии на строительство Санджакской железной дороги. По мнению английских послов в Турции и Австро-Венгрии, соглашение между Константинополем и Веной было заключено при непосредственном содействии Берлина[533]. Форин Оффис весьма настороженно отреагировал на эту новость. По заявлению Э. Грея, Эренталь «играл не по правилам»: в обход всех договоренностей он получил от Порты разрешение на сооружение железной дороги через Нови-Пазарский санджак в обмен на блокирование судебной реформы[534].
Первый проект Санджакской железной дороги был разработан еще в 1900 г.[535], но Вена, в тот момент считавшая приоритетом поддержание австро-русской Антанты на Балканах, предпочла от него временно отказаться. Замысел австро-венгерского руководства состоял в том, чтобы соединить Боснийскую железную дорогу, проходившую через Сараево, с линией Митровица-Салоники, а для этого необходимо было проложить железнодорожные пути через Нови-Пазарский санджак.
Форин Оффис придавал большое значение стратегическому аспекту предполагаемой железнодорожной магистрали. Как отмечал в своем меморандуме второй секретарь английского посольства в Вене Дж. Д. Грегори, в случае успешной реализации австро-венгерского проекта получилась бы непрерывная линия, соединяющая север Европы (вероятно, Германию) через Македонию с Эгейским морем и далее с портами Восточного Средиземноморья, а в конце концов, с Египтом и Индией. С экономической точки зрения македонская железная дорога, по мнению Дж. Д. Грегори, открывала Германии непосредственный доступ к ресурсам Месопотамии и Малой Азии[536]. Конечно, выводы, к которым пришел британский дипломат, кажутся сильно утрированными, но все же в них был зафиксирован важный тренд – восприятие Лондоном любых действий австро-германского блока, целью которых являлось продвижение на восток, как представлявших угрозу для британских интересов. Руководители Форин Оффис были склонны солидаризироваться во мнении с русской прессой, которая называла конечной целью плана Берлина и Вены «германизацию Ближнего Востока»[537]. Причем британские опасения по поводу Санджакской дороги не остались незамеченными проосманскими изданиями, печатавшимися в Европе. Так, в газете «Л’Орьен» отмечалось беспокойство Англии в связи с сооружением «германской железнодорожной линии, которая, пересекая Европу, а затем Малую Азию, достигнет Персидского залива»[538]. Дарование Центральным державам стратегически важных железнодорожных концессий использовалось султаном как орудие для отпора державам Антанты, в частности России и Англии, прессинговавшим его в вопросе македонских реформ.
Современники рассматривали дипломатическую борьбу вокруг Санджакской дороги в контексте ее возможного воздействия на процесс размежевания великих держав. По мнению корреспондента «Таймс» в Вене Г.У. Стида, в 1907 г. Б. Бюлов и А. Эренталь намеривались осуществить перегруппировку великих держав в Европе, создав «Четверную Антанту»[539]. Их замысел сводился к тому, чтобы возродить Союз трех императоров и включить в его состав также и Францию, учитывая нежелание Петербурга расторгать альянс с Парижем. Эренталь и Бюлов, по имевшимся у Стида сведениям, планировали привлечь на свою сторону Россию уступками в балканской политике, а Францию – долей в строительстве Багдадской железной дороги. Конечной целью Берлина и Вены, как полагали Стид и британский посол в Австро-Венгрии Э. Гошен, являлась изоляция Англии на международной арене[540]. Проект Санджакской дороги расценивался британскими экспертами как реакция Австро-Венгрии на отказ России участвовать в новой политической группировке.
Вряд ли можно говорить о том, что в рассматриваемый период идея «Четверной Антанты» могла быть претворена в реальность. Но все же она свидетельствовала об одном важном обстоятельстве: и Германия, и Дунайская монархия воспринимали Великобританию как лидера Антанты, а потому их усилия были направлены на то, чтобы «обезвредить» английское звено Тройственного согласия.
Создается впечатление, что британские дипломаты и журналисты раздували больше шума вокруг австро-германского проекта, чем он того заслуживал. Подобный алармизм вскрыл боязнь Англии оказаться в международной изоляции. Укрепление англо-русской Антанты стало рассматриваться Форин Оффис как одна из первостепенных задач британской внешней политики.
Манифестацией англо-русского сближения можно считать Ревельское свидание Эдуарда VII и Николая II, состоявшееся в июне 1908 г. Одним из итогов встречи на высшем уровне была официальная декларация русской и британской сторон о выработке компромиссного варианта македонских реформ