Показательно, что если Лондон призывал державы действовать «в концерте», стремясь тем самым придать боснийскому вопросу общеевропейский характер, то Берлин скорее выступал за «конфронтационную» модель разрешения кризиса, в ультимативной форме потребовав от Петербурга признать отмену статьи 25 Берлинского трактата. Под германским нажимом Извольский отступил. Грей, напротив, довольно резко отклонил требование германского правительства[641]. В отличие от России, Англия заняла более жесткую и последовательную позицию: она отказалась санкционировать модификацию Берлинского трактата прежде, чем будет урегулирован сербский вопрос[642]. Уступить давлению Германии значило признать эффективность «силовой дипломатии» Центральных держав: успех ревизии статус-кво в одностороннем порядке означал, что чаша весов на Балканах склонится в сторону австро-германского блока. Дисбаланс в Балканском регионе способствовал бы отклонению всей системы международных отношений от равновесного состояния, что для Британии как мировой державы могло обернуться частичной потерей ее позиций.
Хотя «ультиматум» Бюлова оказал решающее воздействие на исход австро-сербского конфликта, Австро-Венгрии все же пришлось прибегнуть к посредничеству держав. В итоге по совету русского, британского, французского и итальянского представителей сербское правительство «смирилось» с предложенной ему формулой, т. е. признало аннексию Боснии и Герцеговины[643].
Боснийский кризис был отмечен резким ухудшением англо-австрийских отношений, и не в последнюю очередь из-за сербского вопроса. Эренталь обвинял Лондон в разжигании антиавстрийских настроений в Сербии. Министр иностранных дел Австро-Венгрии в качестве одной из причин бескомпромиссной позиции сербов называл присутствие в королевстве многочисленных общественных деятелей из Британии и России[644].
В австро-венгерской прессе началась массированная кампания против британской политики на Балканах. Квинтэссенцией англо-австрийского «газетного конфликта» можно считать статью, опубликованную 6 января 1909 г. в полуофициальной газете «Нейе Фрайе Прессе». Содержание этой публикации показалось Картрайту настолько вопиющим, что он отправил ее перевод в Лондон. Статья представляла собой гневную инвективу в адрес английского правительства. В ней отмечалось, что в годы правления королевы Виктории Австро-Венгрия и Англия проводили политику сотрудничества на Балканах, особенно в период Восточного кризиса 1875–1878 гг. Теперь же Лондон, прикрываясь высоконравственными лозунгами, изобличал аннексию Боснии и Герцеговины как аморальный поступок, попрание международных норм, стремление поколебать конституционный режим в Турции. Англия, как подчеркивал автор статьи, подстрекала сербов к выступлению против монархии Габсбургов: Белград не отважился бы на такие провокационные шаги, если бы за его спиной не стояла великая держава. Английское правительство, по мнению австрийского корреспондента, опутало континент сетью из «антант» и встало во главе противников Дуалистической монархии. Цель англичан, как подытоживал автор, заключалась в том, чтобы «унизить Австро-Венгрию, продемонстрировав ей, что ни одна нация не может оставаться преданным союзником Германской империи без вреда для себя»[645].
Несомненно, упомянутая статья была написана «на эмоциях», в самый разгар Боснийского кризиса, однако за всей этой фразеологией и антиантантовским пафосом проступала одна важная тенденция. Существование Австро-Венгрии в качестве великой державы во многом обусловливалось признанием ее таковой со стороны «европейского концерта» и являлось, как справедливо отмечает Е.В. Романова, одной из базисных характеристик Венской модели международных отношений[646]. Успех политики Австро-Венгрии на Балканах не в последнюю очередь зависел от благосклонного к ней отношения Англии, которая рассматривала Дунайскую монархию как противовес России в регионе. Правящие круги Австро-Венгрии опасались, что Лондон и Петербург, которые достигли компромисса по азиатским вопросам, могли проводить согласованную политику в Европе[647]. Однако, как показали события Боснийского кризиса, англо-русская Антанта проявилась в действии именно на Балканах, тогда как в Азии между державами по-прежнему оставались противоречия. На взгляд Вены, поддержка, оказанная Британией России в связи с сербским вопросом, свидетельствовала о том, что Уайтхолл не возражал против укрепления русских позиций на Балканах за счет Австро-Венгрии. Все это привело к тому, что Двуединая монархия начинала воспринимать Британию как противника. Такая логика размышлений австро-венгерской элиты способствовала еще более плотному сближению монархии Габсбургов и Германии.
Таким образом, на примере Боснийского кризиса мы можем проследить пересечение европейской и балканской осей конфликта. Тесная взаимосвязь глобального и регионального уровней, проявившаяся в кризисе балканской подсистемы, обусловила стратегию поведения Великобритании в связи с провозглашением независимости Болгарии и аннексией Боснии и Герцеговины. Позицию Лондона по проблеме ревизии статус-кво на Балканах во многом можно понять через его отношение к перспективе созыва общеевропейской конференции по пересмотру статей Берлинского трактата 1878 г. Уайтхолл, официально одобряя идею проведения конференции, в реальности полагал, что она могла повлечь «тяжелые последствия», поскольку существовавшие между державами противоречия были слишком глубоки[648]. На данном этапе перед Британией не стояла задача принятия на себя функций арбитра и сохранения надблоковых позиций, а напротив, она стремилась консолидировать Антанту с Россией. Если же говорить о региональном уровне, то Форин Оффис понимал, что интересы и требования местных игроков были разновекторны, и компромисс между ними представлялся маловероятным. Лондон рассматривал достижение соглашений между конфликтующими сторонами на двусторонней основе как наиболее приемлемый вариант урегулирования кризиса. Тем более в распоряжении Лондона имелись рычаги воздействия (прямые или косвенные) на участников переговорного процесса.
Де-факто Боснийский кризис не повлек за собой существенных территориальных изменений на Балканском полуострове. Однако грубое нарушение Австро-Венгрией, великой державой, международно-правового договора, который лежал в основе регионального порядка, спровоцировал на Балканах кризис угрожающего масштаба. В своих оценках и действиях Дунайская монархия исходила из того, что Балканы являлись исключительно сферой ее влияния. Австро-венгерское правительство не рассматривало Балканский регион как организм, живущий по своим собственным законам, который мог отторгнуть инородное вторжение. По словам Эренталя, Сербия в ее нынешних границах явилась следствием постановлений Берлинского конгресса 1878 г., а потому переход суверенитета над Боснией и Герцеговиной от Турции к Австро-Венгрии никак не затрагивал интересы этого балканского королевства[649]. Британская дипломатия обнаружила иное понимание региона, существование которого, по мнению Э. Грея, определялось не только договоренностями между великими державами, но и местными взаимодействиями. С этой точки зрения, Сербия также являлась частью региона, на который распространялось действие Берлинского трактата[650]. В отличие от Центральных держав, Англия довольно чутко уловила новые веяния на Балканах: трансформацию местных государств из объектов в субъекты международных отношений, а также осознание ими этого процесса. По словам влиятельного сербского политика и дипломата С. Новаковича, Берлинский трактат был вызван к жизни событиями Восточного кризиса 1875–1878 гг.: освободительной борьбой сербского народа против турецкой власти[651]. Не отрицая регулирующей роли великих держав на Балканах, Новакович призывал своих соотечественников вновь с оружием в руках поставить перед Европой сербский вопрос[652]. Это свидетельствовало о том, что великие державы все в большей мере утрачивали контроль над устремлениями местных народов. Теперь успех политики великих держав в регионе во многом зависел от того, какую модель взаимоотношений с балканскими акторами они выработают.
В период Боснийского кризиса Сербия и Болгария продемонстрировали два возможных варианта поведения региональных игроков. Сербия действовала как «классическая» малая страна[653]. Сербская политическая элита понимала, что не в состоянии собственными силами защитить свой суверенитет. Этот факт признавали и великие державы. Реализацию своих национальных интересов Сербия связывала с поддержкой великой державы/группы держав. Как отмечал английский посланник в Белграде Дж. Уайтхэд, узнав об аннексии Боснии и Герцеговины, сербское правительство «почти инстинктивно повернулось в сторону России, Франции и Великобритании»[654].
Если Сербия фактически была «припаяна» к Антанте, то по-иному обстояли дела с Болгарией. Великие державы рассматривали это балканское государство как потенциального регионального лидера, подтверждением чего могут служить синхронизация болгарским и австро-венгерским правительствами нарушений статей Берлинского трактата, а также красноречивая фраза Э. Грея о том, что «Болгария стоит многих Сербий»