Так, продвижение Австро-Венгрии вглубь Балканского полуострова, поглощение ею Сербского государства и последующее образование в ее границах Южнославянского королевства (трансформация Двуединой монархии в Триединую), захват Салоник (не ожидалось сильного сопротивления со стороны Турции) означало радикальное изменение политического рисунка в регионе. Доминирование великой европейской державы на Балканах, ее непосредственное соприкосновение с западной границей Болгарии, по оценкам британских военных экспертов, представляло угрозу независимости последней[799]. Наиболее вероятным вариантом вторжения Австро-Венгрии в регион называлось форсирование ее войсками Дуная в районе Белграда и, соответственно, прямое наступление на сербскую столицу. Поскольку на раннем этапе кампании северная граница Сербии превращалась в главный театр боевых действий, болгарскому руководству рекомендовалось усилить сербскую армию за счет своих людей и оружия. Более того, британские эксперты предлагали болгарам заранее сосредоточить свои войска вблизи сербской границы. Подавляющее численное превосходство австро-венгерской армии над сербской и болгарской не расценивалось как обязательный залог успеха Дунайской монархии. В случае если сербская и болгарская армии, как отмечалось, применят русскую тактику 1812 г., то Австро-Венгрия окажется в крайне сложном положении: каждый день кампании будет истощать финансовые и военные ресурсы империи и, наоборот, усиливать ее противников (особенно по мере приближения зимы), т. е. «история вновь могла повториться в виде болгарской Москвы»[800].
Что касается войны сербо-болгарского союза с Турцией и Румынией, то его шансы на победу оценивались как довольно высокие[801]. Однако, по мнению британских военных аналитиков, выступление Болгарского царства в одиночку против Турции могло обернуться для него очень тяжелыми последствиями, особенно в случае, если война приняла бы затяжной характер и турецкие войска были бы усилены за счет подкреплений, прибывших из азиатской части империи[802].
Как мы видели, союз балканских государств изначально воспринимался британскими общественно-политическими кругами, а затем официальным Лондоном как направленный против Центральных держав и Османской империи. Турция, в представлениях балканских христиан отождествлявшаяся с их многовековым угнетателем, рассматривалась ими в качестве «негативного» члена региональной подсистемы. Стремление вытеснить ее из региона, таким образом, являлось совершенно закономерным и предсказуемым, а значит, служило консолидирующим началом во взаимоотношениях балканских игроков. Английские дипломаты прекрасно отдавали себе в этом отчет.
В Британии (в Форин Оффис и общественных кругах) начинала обсуждаться идея формирования блока балканских государств всякий раз, когда в Турции усиливалось германское влияние, что свидетельствовало о цикличности политики Англии в отношении Османской империи. В Лондоне не исключали вероятности войны между Балканским союзом и Османской империей, но все же в начале 1912 г. она рассматривалась чиновниками Форин Оффис на уровне прогнозов. В тот период Великобритания в принципе поддержала образование коалиции малых балканских стран, которая, с одной стороны, должна была служить инструментом сдерживания Турции, с другой – заполнить существовавший в регионе вакуум силы и тем самым препятствовать проникновению туда австро-германского влияния.
Тем не менее Лондон фактически самоустранился и «переложил» на Петербург все трудности, связанные с созданием Балканского союза. Выбирая такую линию поведения, Англия руководствовалась не столько проблемами региона, сколько соображениями глобального порядка: местом Балканского полуострова во внешнеполитической стратегии России. Британские аналитики, признавая заинтересованность Российской империи в данном регионе в силу причин исторического и цивилизационного характера, отмечали, что ее практические интересы распространялись далеко за его границы (англичан тревожила активизация политики России в Азии и очередное обострение англо-русских противоречий в Персии). В Лондоне полагали, что снижение ценности Балкан в шкале внешнеполитических приоритетов Петербурга[803] повышало вероятность достижения нового австро-русского взаимопонимания по балканским вопросам[804]. В этот период высокопоставленные чиновники Форин Оффис считали крайне нежелательным сближение между Веной и Петербургом. Причем под «сближением» подразумевалось не позитивное взаимодействие России и Австро-Венгрии в случае возникновения кризисной ситуации на Балканах (скорее, оно даже приветствовалось), а озвученная эрцгерцогом Францем Фердинандом возможность восстановления Союза трех императоров[805]. Естественно, активная вовлеченность России в создание блока балканских государств не способствовала потеплению австро-русских отношений.
И, наконец, стремление балканских игроков к сближению свидетельствовало о появлении в регионе третьего центра силы, помимо России и Австро-Венгрии[806]. Это отвечало интересам Лондона, поскольку в регионе устанавливалось выгодное для него силовое равновесие: Дунайской монархии противостоял блок балканских государств, который была вынуждена поддерживать Россия, руководствовавшаяся представлениями о своей «великой миссии» на Балканах.
§ 2. Первая балканская война: полифония малых стран как вызов для великих держав. Роль Лондона в урегулировании конфликта на Балканах
Период 1912–1914 гг. ознаменовался серьезными тактическими подвижками во внешнеполитическом курсе Великобритании, что, несомненно, отразилось на выработке ее балканской политики. В зарубежной и современной отечественной историографии этот краткий отрезок времени принято называть «англо-германской разрядкой»[807].
На взгляд ряда высокопоставленных чиновников Форин Оффис (Э. Грея, его личного секретаря У. Тиррелла), а также членов кабинета (военного министра Р. Холдена и некоторых министров, представлявших радикальное крыло Либеральной партии) сближение с Германией и поддержание Тройственного согласия не являлись взаимоисключающими явлениями. Осуществление такой «многоплановой» политики во многом становилось возможным благодаря своеобразному пониманию британским истеблишментом природы Антанты. Как писал в январе 1911 г. Э. Кроу, один из наиболее последовательных приверженцев Тройственного согласия: «…фундаментальным фактом, конечно, является то, что Антанта это не союз… Поскольку Антанта представляет собой не что иное, как направление, общий взгляд на политику, который разделяют два правительства, но который может быть или стать столь расплывчатым, что лишится всякого содержания»[808]. Такая «эластичность» Антанты, отсутствие фиксированных обязательств между партнерами придавали гибкость британской внешнеполитической стратегии. В свете этого сотрудничество с державами Драйбунда воспринималось руководителями британской дипломатии как совершенно естественная внешнеполитическая практика.
Потепление отношений с Берлином рассматривалось Лондоном не как самоцель, а как способ создания благоприятного для Британии международного климата. Одной из первых попыток Англии достичь взаимопонимания с Германией по ряду принципиальных вопросов явилась так называемая «миссия Холдена». В феврале 1912 г. британский военный министр с неофициальным визитом посетил Берлин, где провел консультации с высшим руководством Германской империи. В ходе этих встреч обсуждалась возможность заключения англо-германского соглашения о нейтралитете и сокращении морских вооружений. Хотя сторонам не удалось прийти к компромиссу, все же нельзя оценивать поездку Холдена как безрезультатную: она послужила толчком к англо-германским дискуссиям по колониальным вопросам, в том числе о судьбе португальских колоний[809]. Кроме того, был дан старт переговорам по животрепещущей проблеме строительства Багдадской железной дороги, которые в 1914 г. завершились подписанием серии соглашений между британскими и германскими финансовыми группами, а также между правительствами двух стран. В соответствии с этими договоренностями Общество Багдадской железной дороги отказывалось от строительства участка от Басры до Персидского залива, а также от сооружения порта в Персидском заливе. В свою очередь Англия обязывалась не чинить препятствий строительству Багдадской магистрали и не мешать участию британского капитала в этом предприятии[810].
Однако провал попыток хотя бы временно «заморозить» англ о-германское морское соперничество, необходимость передислокации британского военно-морского флота в Северное море, угроза доминирования в Средиземном море флотов держав Тройственного союза (Италии и Австро-Венгрии) поставили перед английским правительством вопрос о перекладывании на Францию ответственности по обеспечению преобладания Антанты в Средиземноморье. Таким образом, безопасность морских коммуникаций, жизненно важных для Британской империи, ставилась в зависимость от успешных действий французского военно-морского флота. В ходе переговоров 1912–1913 гг. Лондону и Парижу удалось достичь договоренности, в соответствии с которой в случае войны Англии и Франции с Драйбундом французский флот проводил операции в Средиземном море, а британский – отвечал за защиту Ла-Манша и атлантического побережья Франции