Во время проведения англо-французских консультаций адмиралтейством просчитывались возможные выгоды и ущерб от вывода британских военных судов из Средиземноморья. В мае 1912 г. в процессе обсуждения КИО вопроса о присутствии британского флота в этом регионе была затронута проблема его воздействия на внешнеполитический курс Османской империи. Турция, как отмечалось, будучи слабой восточной страной, проводила политику лавирования между великими державами и игры на их противоречиях. Между тем влияние Британии в Константинополе непосредственно определялось ее доминирующими позициями в Средиземноморье. Отзыв оттуда английского флота означал окончательное попадание Турции в орбиту германской политики, что в свою очередь позволяло Порте рассчитывать на «возвращение» Египта[812]. Колебание внешнеполитического курса Османской империи заставляло Уайтхолл вновь и вновь возвращаться к проблеме турецкого (и в целом внешнего) вторжения в Египет. Главная сложность состояла в том, что английский гарнизон на берегах Нила был не в состоянии самостоятельно противостоять агрессии извне, тогда как в случае блокирования кораблями враждебных держав Средиземного моря подкрепление английским войскам могло прийти только со стороны Индии. Британская администрация опасалась широко задействовать местные войска в Нижнем Египте, которые могла привести в волнение перспектива войны против единоверцев-турок, что угрожало внутреннему спокойствию провинции[813]. В условиях, когда Британия не располагала достаточными силами для обороны Египта, а влияние Турции на мусульман, находившихся под британской властью, было велико, Лондон пытался избежать очередного обострения Восточного вопроса, в том числе его балканского аспекта.
Неудачи в войне с Италией и проводимая младотурками политика «оттоманизации» способствовали ухудшению внутриполитического положения Османской империи. Возобновившееся в 1912 г. восстание албанских племен, серия взрывов в македонских вилайетах, организованная комитаджами и спровоцировавшая преследования со стороны турок местного христианского населения, инцидент в Беране[814] и резня в Кочанах[815] послужили прологом к балканскому кризису 1912–1913 гг.
Реакцией великих держав на волнения в Албании и Македонии стало озвученное в августе 1912 г. Л. Берхтольдом предложение о децентрализации европейской Турции. По словам австро-венгерского министра иностранных дел, с устранением централизованной системы управления, поборником которой являлись младотурки, местные народы получили бы возможность мирным путем отстаивать свои законные требования. Берхтольд призывал своих иностранных коллег воздействовать на балканские государства, чтобы заставить их проводить миролюбивую политику в отношении турецкого правительства и позволить ему осуществить необходимые реформы[816]. План главы австро-венгерского МИДа был в самых общих чертах поддержан другими великими державами[817], однако руководство Турции расценило его как вмешательство во внутренние дела государства. В данном случае, по мнению Дж. Лоутера, балканские государства продемонстрировали лучшее понимание ситуации, чем Порта. «Европейский концерт», чьи проекты реформ в балканских вилайетах никогда не носили далекоидущего характера ввиду отсутствия единодушия в рядах великих держав и столкновения их интересов в Османской империи, в очередной раз обнаружил нежелание брать на себя ответственность в вопросе обеспечения достойной администрации Македонии[818]. На дипломатические инициативы великих держав балканские государства ответили активными военными приготовлениями, начавшимися в сентябре 1912 г., что явилось отражением новой, набиравшей силу тенденции. Понимая, что в тот момент великие державы не собирались выносить на повестку дня вопрос о судьбе европейских вилайетов Турции, местные игроки решили собственными силами преобразовать политическую карту региона. Это намерение было следствием осознания ими того факта, что благодаря координации своих действий они получали в распоряжение ресурсы, позволявшие им рассчитывать на успех в войне против Османской империи. Такая политика балканских акторов накладывала определенные ограничения на вмешательство великих держав в дела региона.
Вспыхнувшая в октябре 1912 г. Первая балканская война застала европейские кабинеты в состоянии растерянности, поскольку поставила перед ними несколько неудобных вопросов. Во-первых, никто не мог с уверенностью предсказать, какие последствия повлечет за собой военное столкновение союзников и Турции для расстановки сил на Балканах и Ближнем Востоке. Во-вторых, правительства великих держав волновало, будет ли балканская война локализована или же перерастет в общеевропейский конфликт, что, в свою очередь, неизбежно высветит проблему взаимных обязательств партнеров по блокам. Австро-Венгрия, как отмечал в конце августа 1912 г. Ф. Картрайт, предусмотрела несколько сценариев развития событий в случае «катастрофы» на Балканах: падения правительства в Константинополе и последующей за этим анархии, атаки балканских государств на европейские провинции Османской империи, их победы или поражения. В отличие от Дунайской монархии, державы Антанты, по словам британского дипломата, «блуждают в темноте относительно этих вопросов и начнут их обсуждать только тогда, когда на Балканах произойдет взрыв»[819]. Картрайт призывал Форин Оффис определиться с тем, насколько готовы Англия и Франция поддержать Россию, если последняя будет втянута в конфликт с Австро-Венгрией из-за Сербии. В противном случае «’’Тройственная Антанта” потерпит дипломатическое поражение, или же… в Европе создастся столь напряженная ситуация, что избежать войны практически будет невозможно»[820].
Партнеры России по Антанте предпочли бы уклониться от ответа на эти деликатные вопросы. Лондон и Париж рассматривали эскалацию конфликта на Балканах как крайне нежелательную. Р. Пуанкаре, возглавлявший в тот момент французское правительство, критиковал сербо-болгарский договор и скептически относился к заявлениям С.Д. Сазонова о том, что соглашение между двумя славянскими государствами являлось инструментом поддержания мира на Балканах. По замечанию Пуанкаре, в сербо-болгарской конвенции «ничего не говорилось о статус-кво, зато были предусмотрены случаи его нарушения»[821]. Лондон возлагал всю ответственность за балканский кризис на Россию и Австро-Венгрию – державы, на первый взгляд в наибольшей степени заинтересованные в сохранении спокойствия в регионе. Сазонов, по мнению Никольсона, едва ли представлял себе, что, «поощряя балканские государства к заключению оборонительного союза и частичному разделу Македонии, он поднимал у них дух, с которым впоследствии будет очень сложно совладать», тогда как Берхтольд со своими предложениями о децентрализации только «подогревал их ожидания»[822].
Из заявлений руководителей французской и английской дипломатии можно вынести впечатление об их скептическом отношении к Балканскому союзу. Однако это не совсем верно[823]. В Лондоне и Париже были в первую очередь разочарованы преждевременным выступлением блока балканских государств (т. е. без санкции на то Антанты). Поскольку с точки зрения «распределения обязанностей» в рамках Тройственного согласия взаимоотношения со славянскими государствами находились в компетенции Петербурга, то, на взгляд французов и британцев, разразившийся в октябре 1912 г. кризис был следствием просчетов политики России на Балканах.
Накануне войны и в самом ее начале Лондон считал, что с мирными инициативами должны выступать Вена и Петербург, от тесного взаимодействия которых зависела возможность ее локализации. Высокопоставленные чиновники Форин Оффис, однако, выражали сомнения относительно долгосрочности австро-русского сотрудничества[824]. Англичане занимали выжидательную позицию по вопросу коллективных действий держав с целью предотвращения войны на Балканах. Британия, как подчеркивал Никольсон, несомненно, присоединится к сделанным Россией и Австро-Венгрией заявлениям в балканских столицах, но Лондон колебался предпринимать такие шаги в Константинополе, хотя, по признанию дипломата, подобная уклончивость позволяла державам упрекнуть англичан в срыве попыток предотвратить войну[825]. Столь осторожное поведение Британии было продиктовано практическими интересами, которые у нее имелись на тот момент в Османской империи. Ввиду проходивших переговоров по Багдадской железной дороге и Персидскому заливу Англия не хотела «отталкивать от себя турецкое правительство»[826]. Кроме того, Лондон не мог игнорировать такой немаловажный фактор, как реакция мусульманского мира, в том числе индийских мусульман, на его политику в отношении исламской державы. Например, в Афганистане война на Балканах виделась как конфликт ислама и Европы. Афганский эмир, несмотря на наличие официального соглашения с англичанами, воспринимал последних как врагов религии: он призывал мусульман «пожертвовать жизнью и имуществом в борьбе за великого халифа, за мировую исламскую державу»[827].
Одной из мер, предпринятых великими державами для деэскалации конфликта в Юго-Восточной Европе, стала выработанная Пуанкаре и Сазоновым формула. В ней заявлялось о возвращении к довоенному статус-кво на Балканах и сохранении территориальной целостности Османской империи, в европейских провинциях которой державы планировали провести реформы в соответствии со статьей 23 Берлинского трактата