осово). В итоге конфликт, существовавший между албанцами, сербами и греками, проживавшими в Османской империи, с изменением политического ландшафта в регионе вышел на новый уровень. Поддерживая независимость Албании, державы Тройственного союза, Австро-Венгрия и Италия, «резервировали» за собой дополнительный повод для вмешательства в дела региона.
В период балканского кризиса 1912–1913 гг. Британия выступала в качестве медиатора. Выбор Лондоном такой роли, как справедливо отмечает ряд исследователей, обусловливался его стремлением сохранить за собой функции балансира системы международных отношений, а также продемонстрировать надблоковость своих позиций, что означало отказ от жестких обязательств перед партнерами по Антанте[893]. Однако, на наш взгляд, существует и другое объяснение поведения Великобритании. Ни в Берлине, ни в Лондоне не собирались ввязываться в общеевропейскую войну из-за локальных споров, которые представляли для них третьестепенное значение. Англия полагала, что, позиционируя себя в качестве беспристрастного посредника на лондонском совещании послов, т. е. не ассоциируя себя с одним из партнеров по Антанте (Россией), она выказывала склонность к «разрядке» отношений с Германией. Таким образом, Лондон сигнализировал Берлину, что в условиях потепления англ о-германских отношений у последнего отпадала необходимость в безоговорочной поддержке его ключевого союзника, что должно было побудить германское правительство оказать умиротворяющее влияние на Австро-Венгрию. В этом случае существенно снизился бы риск австро-русского военного столкновения. Следовательно, устранилась бы дилемма поддержки России в этом конфликте (как отмечалось, отказ Лондона солидаризироваться с Петербургом был бы губительным для Антанты). Как ни парадоксально это звучит, но отчасти сотрудничество с Германий в период балканского кризиса рассматривалось Лондоном как способ «спасения» англо-русской Антанты. Высокопоставленные чиновники Форин Оффис продолжали рассматривать «согласие» с Россией при всей его противоречивости как один из краеугольных камней британской внешней политики[894]. Однако на этот раз, в отличие от более раннего периода (например, Боснийского кризиса), Лондон считал нежелательным обострение балканской проблемы.
§ 3. От Бухареста до Сараево: новая расстановка сил на Балканах и сворачивание британской вовлеченности в дела региона
Победа балканских союзников над Турцией не вела к автоматической нормализации обстановки в Юго-Восточной Европе. Выстраивание нового регионального порядка на Балканах было длительным многофакторным процессом, в котором взаимодействовали внутренние импульсы и внешние влияния. Великобритании предстояло определить степень и форму своего участия в этом процессе.
Переформатирование Балканской подсистемы обозначило перед Лондоном два взаимозависимых вопроса. С одной стороны, речь шла о модификации места региона во внешнеполитической стратегии Великобритании, с другой – о влиянии фундаментальных изменений в Юго-Восточной Европе на внешнюю политику Англии в свете традиционно тесного переплетения балканских, ближневосточных и европейских проблем. И, наконец, Лондону предстояло оценить последствия балканских трансформаций для геополитического равновесия.
Европейские наблюдатели, как, например, британский посол в Константинополе Дж. Лоутер, характеризуя ситуацию на Балканах, отмечали, что великие державы «еще натерпятся неприятностей от балканских государств и будут жалеть об уходе турок» из Юго-Восточной Европы[895]. Такой вывод кажется вполне закономерным в контексте недавних региональных пертурбаций. Балканы и прежде отличались политической нестабильностью. Однако в условиях возникавших кризисов, которые в большинстве своем были вызваны упадком Османской империи, великие державы вели диалог в первую очередь с Портой. Заставляя султана принять ту или иную программу реформ, они исходили из того, что ее реализация в силу разных обстоятельств ложилась на плечи турецкого правительства. Кроме того, Порта несла ответственность за урегулирование конфликтов между представителями различных этноконфессиональных групп, проживавших на территории Османской империи. С исчезновением турецкой власти с Балкан был решен только один из аспектов македонского вопроса: сербо-болгарские и греко-болгарские противоречия продолжали существовать. Теперь великим державам в ходе урегулирования этой проблемы предстояло иметь дело не с одной лишь Турцией, а с группой балканских государств, что, несомненно, усложняло процесс. До войны 1912–1913 гг. политика великих держав на Балканах (за исключением, пожалуй, Австро-Венгрии) по большей части определялась спецификой их интересов в Османской империи, потом – стремлением вовлечь местные государства в орбиту влияния того или иного блока, что требовало выработки новых правил «игры» в регионе.
Лондонский мирный договор 1913 г., подготовленный шестью великими державами, носил самый общий характер. В нем отсутствовали пункты, касавшиеся новых государственных границ на Балканах: каждый из союзников должен был подписать отдельный мирный договор с Турцией; им также предстояло договориться между собой о распределении завоеванных территорий. Такое намеренное дистанцирование великих держав от деликатного вопроса территориального размежевания свидетельствовало о том, что ввиду зыбкости новой расстановки сил в регионе они до конца не определились со своими потенциальными союзниками на Балканах, а потому не спешили отталкивать одни государства, поддерживая притязания других.
Вопрос о разграничении бывших турецких вилайетов, как нам представляется, следует рассматривать в контексте более общей проблемы складывания новой политической иерархии в рамках Балканской подсистемы. После победы над турками болгары, которых современники называли «японцами Балкан», становились очевидными региональными лидерами. Присоединив новые территории, Болгария заметно улучшала свои стратегические позиции: она не только получала выход к Эгейскому морю и увеличивала протяженность своего черноморского побережья, но фактически была в состоянии угрожать Константинополю, на пути к которому единственным существенным препятствием после падения Адрианополя оставалась Чаталджинская укрепленная линия. Однако концентрация болгарских войск на восточном направлении в период Первой балканской войны позволила Греции и Сербии сделать большие территориальные приобретения в Македонии. Греция оккупировала Салоники, на которые претендовала Болгария, а Сербия не только заняла «спорную зону», но и вторглась в болгарскую. Предпринятые сторонами попытки, в том числе при посредничестве России, прийти к компромиссу оказались тщетными[896]. В Афинах и Белграде отдавали себе отчет в том, что в случае реализации своих требований Болгария превращалась в доминирующую силу на Балканах. Вполне предсказуемым способом помешать диспропорциональному (по отношению к другим государствам региона) усилению Болгарии являлось заключение сербо-греческого союза. 18 мая (ст. стиль) 1913 г. между Белградом и Афинами были подписаны соглашения, суть которых сводилась к установлению общей сербо-греческой границы в Македонии к западу от реки Вардар, обеспечению взаимной дипломатической и военной помощи против Болгарии, а также разделу Албании на сферы влияния[897].
Что касается болгарского руководства, то оно продемонстрировало ошибочный анализ создавшейся обстановки. Фердинанд и болгарские военные круги полагали, что после переброски войск из Фракии в Македонию болгарская армия по численности будет превосходить греческую и сербскую вместе взятые, что гарантировало бы ей победу. Нельзя игнорировать и тот факт, что болгарское правительство побуждали к выступлению внутриполитические факторы в лице македонских эмигрантов, грозивших предать смерти политиков, осуждавших крайние меры[898]. Атака, совершенная болгарскими войсками 29–30 июня 1913 г. на сербские позиции в Македонии, ознаменовала начало Второй балканской (межсоюзнической) войны.
В период нарастания напряженности в отношениях между союзниками Англия не проявляла особой дипломатической активности. По мнению Грея, державам Антанты не следовало вмешиваться в «локальные разборки» балканских государств, поскольку это было чревато тем, что сторона, недовольная посредничеством, могла обратиться за поддержкой к Тройственному союзу[899]. Во всей этой ситуации внимание Лондона было приковано прежде всего к действиям Петербурга, наделенного полномочиями арбитра в соответствии с сербо-болгарским договором 1912 г. Отношение России к случившемуся характеризовалось двойственностью. С одной стороны, русское правительство пыталось спасти балканский блок и склонить бывших союзников к переговорам. С другой стороны, расстановка сил, сложившаяся в регионе по итогам Первой балканской войны, не вызывала восторгов Петербурга, которого в первую очередь беспокоила непосредственная близость новых болгарских территорий к Константинополю и Проливам. Несомненно, из памяти руководителей российской дипломатии не стерлось то время, когда освобожденная Болгария, по сути, встала на антироссийские позиции. Разумеется, никто не мог гарантировать, что подобная история не повторится вновь. Усилившаяся Болгария, противодействовавшая России в зоне Проливов, создала бы для последней помехи в осуществлении ее главной внешнеполитической цели. Кроме того, Сазонов опасался, что Болгария располагала достаточными ресурсами для разгрома сербо-греческой коалиции и присоединения новых частей Македонии. На взгляд российского министра иностранных дел, включив в свой состав Салоники, Монастир и Ускюб, Болгарское царство установило бы свою гегемонию на Балканском полуострове