[983]. Настаивая на отстранении Лимана фон Сандерса от командования константинопольским гарнизоном, британцы сами оказывались в довольно щекотливом положении, ибо реорганизацией турецкого флота руководил британский адмирал А. Лимпас, а в декабре 1913 г. османской стороной был сделан официальный запрос британскому правительству на отправку дополнительно 8 морских офицеров и 24 служащих в Турцию.
Кроме того, почти в это же время Порта заключила важное соглашение с группой британских компаний, занимавшихся выпуском военной продукции: «Армстронг, Уитворт и Ко» и «Викерс Лтд.». В соответствии с новым контрактом создавалась компания, которая номинально являлась османской, но управлялась группой британских директоров. Она на 30 лет получала монополию, за исключением бассейна Красного моря и Персидского залива, на ремонт и сооружение военных судов Османской империи. Компании также передавались существовавшие военные арсеналы в константинопольской бухте Золотой Рог и право на постройку военно-морской базы с большим плавучим доком в Исмиде (северо-запад Малой Азии)[984].
Все эти мероприятия Порты в конце 1913 г. привели к тому, что, во-первых, британские военно-промышленные предприятия приобретали гарантированные заказы на довольно продолжительный срок, а, во-вторых, англичане могли контролировать состояние турецкого военно-морского флота и, соответственно, ситуацию в Восточном Средиземноморье. Конечно, турки, опираясь на свой многолетний и проверенный опыт лавирования между великими державами, рассчитывали таким образом нейтрализовать Россию и извлечь выгоды из англо-германского сотрудничества. При таком раскладе интересам Берлина и Лондона противоречил распад Османской империи.
Несмотря на высокие ставки (фактически на кон был поставлен контроль над Проливами), инцидент с германской военной миссией был урегулирован дипломатическими средствами. Генерал Лиман фон Сандерс был произведен в ранг генерального инспектора турецкой армии и, следовательно, освобожден от должности командующего столичным армейским корпусом. Урегулированию кризиса, как нам представляется, во многом способствовала неопределенная позиция, занятая Великобританией: ни Петербург, ни Берлин не решались предпринимать резкие шаги, не зная, какова будет реакция Лондона.
Казалось бы, сочетание политики «Антанты» и «детанта» приносило свои плоды. Временное взаимопонимание с Германией по балканскому и ближневосточному вопросу позволяло британскому правительству переключить внимание на упорядочение отношений с Россией в Персии и Центральной Азии. Как убедительно показала в своей монографии американская исследовательница Дж. Сигел, накануне Первой мировой войны британское и российское руководство пришло к осознанию того, что конвенция 1907 г. исчерпала себя. В Лондоне и Петербурге, а также среди британских и российских дипломатов на местах все настойчивее раздавались призывы пересмотреть один из ключевых пунктов соглашения 1907 г. – о нейтральной зоне в Персии. Речь шла о ее окончательном разделе на русскую и британскую сферы влияния[985]. Однако конкретные детали территориального размежевания, а также желание России укрепить свои позиции в Афганистане, с одной стороны, и действия Великобритании, направленные на установление контроля над Тибетом, – с другой, препятствовали эффективному поиску компромисса. Несомненно, новый раунд в «Большой игре», призом в которой являлась гегемония в Азии, создавал ощутимое напряжение в англо-русских отношениях, но все же не вел к разрыву Антанты.
На первый взгляд, флуктуирующая блоковая политика позволила Лондону достичь того состояния равновесия международной системы, которое в общих очертаниях напоминало реалии XIX в., когда Великобритания играла роль системного лидера без видимых на то усилий и успешно отстаивала свои интересы, используя механизм «европейского концерта», но, как будет показано в следующем параграфе, своими действиями британское правительство только нагнало туман в «балканский лабиринт», тем самым приблизив трагическую развязку.
§ 4. Одержимость «Карфагеном» захлопнула «Фукидидову ловушку»? Балканское измерение Июльского кризиса 1914 г. и Великобритания
«Карфаген должен быть разрушен!» – эта фраза, позаимствованная французским послом в Вене Альфредом Дюменом у римского сенатора Катона-старшего[986], как нельзя лучше характеризует моноориентированность внешней политики Австро-Венгрии. Только в отличие от римского сенатора, ратовавшего за полное уничтожение главного геополитического соперника республики и установление безраздельного господства Рима в Средиземноморье, правящие круги Дунайской монархии преследовали куда более скромные цели: все их внешнеполитические построения сводились к расправе над малой страной Балканского полуострова – Сербией. Такая феноменальная региональная концентрация внешней политики великой державы, являвшейся неотъемлемым элементом баланса сил в Европе и важной частью существовавшей в начале XX в. «паутины» союзов, не могла не отразиться на функционировании всей предвоенной системы международных отношений, что и проиллюстрировала цепь драматических событий, запущенных роковой гибелью наследника австро-венгерского престола Франца Фердинанда и его супруги герцогини Софии фон Гогенберг от рук члена подпольной организации «Млада Босна» Гаврилы Принципа 28 июня 1914 г. Осознавали ли сами великие державы, в том числе и Великобритания, степень и возможные последствие такой «растворенности» внешней политики Дунайской монархии в «балканском лабиринте»? И действительно ли Англия, стремясь не допустить появление еще одной мировой державы, подобно эллинскому гегемону, угодила в описанную Фукидидом ловушку, запутавшись в «балканском лабиринте»? В заключительной главе мы постараемся дать ответы на эти вопросы.
В силу набора причин исторического характера, связанных как со спецификой политического развития Юго-Восточной Европы, так и борьбой различных цивилизационных моделей за доминирование на этом пространстве, монархия Габсбургов традиционно присутствовала в северо-западной части Балканского полуострова. Западные авторы отмечали «посреднические» функции Австро-Венгрии в процессе взаимодействия балканских народов с внешним миром и прежде всего с Европой. Французский военный аналитик Ж. Нио в конце XIX в. писал о том, что Австро-Венгрия была связующим звеном между Балканами и «европейской цивилизацией»[987], а известный британский историк-славист Р.У. Сетон-Уотсон, активно поддерживавший борьбу югославян против Австро-Венгрии в годы Первой мировой войны, в самом начале XX в. указывал на особую миссию многонациональной монархии Габсбургов, призванной распространить на Балканы свет европейской культуры[988].
В отличие от других великих держав, обладавших обширными геополитическими интересами, внешнеполитические амбиции Австро-Венгрии ограничивались лишь одним регионом: империя Габсбургов увязывала свой великодержавный статус с доминированием на Балканах. Однако усиление Сербии и изменение ее удельного веса в межбалканских взаимодействиях в обозначенный период воспринимались правящими кругами Австро-Венгрии как преграда на пути к достижению гегемонии в Юго-Восточной Европе. Так, существование в регионе государства, стремившегося проводить самостоятельный внешнеполитический курс, а также его национальный состав, который потенциально мог катализировать югославянский ирредентизм в рамках Монархии, вели к тому, что Вена и Будапешт считали Сербское королевство главной угрозой национальной безопасности Австро-Венгрии, как с точки зрения ее балканской стратегии, так и внутриполитической стабильности.
События Боснийского кризиса 1908–1909 гг. превратили югославянский вопрос в ключевую внутри– и внешнеполитическую дилемму Дунайской монархии. Как верно подметил британский историк А.Дж. П. Тэйлор, обращаясь к сюжетам, связанным с аннексией Боснии и Герцеговины, антисербская политика Австро-Венгрии не просто не урегулировала югославянскую проблему, но, напротив, создала ее. Как и в случае с итальянским Пьемонтом, по заключению Тэйлора, агрессивный тон Вены способствовал возвышению позиций Сербии и потери их Австро-Венгрией, которая в начале XX в. обвиняла во всех своих промахах «Пьемонт» югославянский, тем самым опускаясь до уровня столь ненавистного ей малого балканского королевства[989]. Однако сама Вена была склонна рассматривать итоги Боснийского кризиса как несомненный внешнеполитический успех: на страницах кадетской газеты «Речь» цитировались слова австро-венгерского министра иностранных дел А. Эренталя, который утверждал, что обладание Боснией делало империю Габсбургов «балканской державой»[990]. Таким образом, оккупация, а затем аннексия Боснии и Герцеговины отразили стремление Австро-Венгрии закрепить за собой системообразующую роль в Балканском регионе.
Однако гегемонисткие замыслы правящей элиты Дунайской монархии приходили в объективное столкновение с существовавшими балканскими реалиями. Как свидетельствовали крупные международные кризисы последней трети XIX – начала XX в. (Восточный кризис 1875–1878 гг. и Балканские войны 1912–1913 гг.), ключевым фактором формирования регионального порядка в Юго-Восточной Европе были подъем национально-освободительного движения на территории европейской Турции и стремление малых балканских стран реализовать свои национальные программы. Становление регионального порядка на Балканах, таким образом, сопровождалось отторжением из его организма многонациональной Османской империи. В 1913 г. этот процесс был завершен. Однако вопрос о присутствии в Юго-Восточной Европе другой полиэтничной империи – Австро-Венгрии – так и остался нерешенным.