ут на нее свои войска[1078]. Об этом факте были осведомлены и в Берлине. Греческий король Константин I и румынский министр иностранных дел Э. Порумбару при встречах с германскими дипломатическими представителями подчеркивали, что уничтожение Бухарестского мира противоречило интересам их стран[1079].
В Англии не упускали из виду и тот факт, что Сербия и Румыния были заинтересованы в присоединении ряда территорий Австро-Венгрии (первая – югославянских провинций, вторая – Трансильвании). Это также позволяло надеяться на координацию действий Белграда и Бухареста против Двуединой монархии. И, наконец, Лондону казалось маловероятным, что Болгария после сокрушительного поражения во Второй балканской войне отважилась бы выступить против сербо-румынско-греческого союза. При таком раскладе, как минимум, была бы возможна локализация австро-сербского конфликта в пределах западной части Балканского полуострова, как максимум, поддержка Сербии Грецией и Румынией в противостоянии с Австро-Венгрией. В июле 1914 г. создавалось впечатление, что балканский фланг Антанты был укреплен.
Иными словами, для Лондона видимая стабилизация положения на Балканах являлась дополнительным аргументом в пользу сочетания старой «концертной дипломатии» и новой блоковой политики. Однако проблема заключалась в том, что с завершением процесса поляризации системы международных отношений, т. е. с размежеванием великих держав на Тройственный союз и Антанту, система могла функционировать только при условии поддержания силового равновесия между двумя военно-политическими блоками. Кажущееся ослабление связей в рамках одного из блоков истолковывалось соперниками как благоприятный момент, чтобы изменить баланс сил в свою пользу. Отстраненность Англии от балканских проблем, ее непротиводействие (на уровне конкретных шагов) «ультимативной дипломатии», практиковавшейся Австро-Венгрией в отношении Сербии, позволили правительствам Центральных держав увериться в британском «согласии» на локализацию австро-сербского конфликта.
Вместе с тем поддержка, оказанная Германией Дунайской монархии на Балканах, вполне вписывалась в очерченную Фукидидом иерархию межсоюзнических отношений, когда держава-гегемон рассматривала содействие младшему партнеру как средство консолидации собственной сферы влияния. В историографии до сих пор не утихают дискуссии о том, что же произошло летом 1914 г.: «балканизация» или «глобализация» австро-германского союза? Думается, что нужно ставить вопрос несколько в иной плоскости: «Weltpolitik» Германии базировалась на ее преобладании в Центральной и Юго-Восточной Европе (проект «Срединной Европы»)[1080], а потому Берлину было важно контролировать то геополитическое пространство, которое занимала империя Габсбургов. Распад Австро-Венгрии или откол от нее территорий, в том числе балканских, мог затруднить реализацию «мирополитической программы» Германии, которая была готова начать континентальную войну, чтобы продлить жизнь своему союзнику. И в этой игре ставки были предельно высоки. Великобритания, перефразируя печально известную фразу Э. Грея, не желая безучастно наблюдать за тем, как угасала ее мощь, подобно фонарям, видимым из окон Форин Оффис, была вынуждена вступить в мировую войну.
Заключение
В начале XX века усилия всех без исключения великих держав были направлены на достижение равновесного состояния международной системы, однако каждая из них по-своему интерпретировала понятие равновесия. Великобритания, вероятно, в большей степени, чем кто-то из других ключевых игроков, ориентировалась на паттерны прошлого. Равновесие, характеризовавшее функционирование Венской модели международных отношений, было эластичным и в целом абсорбировало те изменения, которые происходили в ее недрах: от появления новых крупных акторов (объединение Италии и Германии) до образования независимых государств в ходе национально-освободительной борьбы. Баланс сил и «концертное» взаимодействие являлись теми инструментами, которые Лондон мастерски комбинировал для сохранения своих ведущих позиций на международной арене.
К рубежу XIX–XX вв. равновесие, поддерживаемое Англией, было размыто, чему способствовали два, казалось бы, не связанные друг с другом фактора. Первый – усиление Германского рейха с его амбициозной внешнеполитической стратегией. Второй – ослабление традиционных империй: Османской империи и монархии Габсбургов, являвшихся неотъемлемыми элементами европейского равновесия еще со времен Вестфальской системы. Они выступали как геополитические скрепы, сцеплявшие различные субрегионы, и если Австро-Венгрия, сопрягавшая Центральную и Юго-Восточную Европу, имела «сердцевинное» положение, то Османская империя – периферийное, фланговое, связывая Балканский регион и Ближний Восток. Становление Балканской подсистемы, с присущей ее новоявленным игрокам – малым странам – полифоничностью, несло в себе угрозу дестабилизации международной системы, масштабы которой обусловливались степенью вовлеченности великих держав в дела региона. Деформация европейского равновесия, таким образом, создала условия для возникновения «балканского лабиринта». Каким же образом в него оказалась втянутой Великобритания?
Провозглашение Германией «эры мировой политики» подтолкнуло Англию к поиску средств «сдерживания» ее главного внешнеполитического оппонента. Этот процесс разворачивался на двух уровнях: общесистемном и региональном. На общесистемном уровне происходило сближение Великобритании с державами (Францией и Россией), которые подобно ей видели в Германской империи главную угрозу международной стабильности. На региональном уровне, что довольно четко прослеживалось на примере Балканской подсистемы, Лондон пытался содействовать складыванию такой расстановки сил среди местных игроков, которая препятствовала бы распространению влияния Германии или лояльных к ней держав в стратегически важном регионе.
В ситуации, когда Балканский полуостров мог быть использован Германией как плацдарм для проникновения на Восток, а Австро-Венгрия и Османская империя выступали в качестве проводников ее влияния, являясь одновременно столпами регионального порядка, оформившегося по итогам Берлинского конгресса 1878 г., Лондон сумел вычленить в подсистеме элементы, стремившиеся к ревизии существовавшего статус-кво, и обозначить, пусть и в завуалированной форме, свое благосклонное отношение к такой перспективе. Этими элементами были болгаро-македонское революционное движение и спонсировавшая его Болгария, которая располагала, по оценкам Форин Оффис, достаточными ресурсами, чтобы подорвать турецкую власть на Балканах и тем самым ослабить Османскую империю в целом, а также Сербия, служившая противовесом наращиванию австро-венгерского влияния в западной части полуострова.
Новая тактика на Балканах неизбежно ставила перед британской дипломатией вопрос о поиске методов ее реализации. Официально Британия декларировала свою готовность вместе с другими великими державами урегулировать возникавшие на Балканском полуострове кризисы, но на региональном уровне она практиковала неформальные средства осуществления своего внешнеполитического курса. Частичная адаптация гладстоновских подходов к решению Восточного вопроса, а также негласное, нигде не зафиксированное сотрудничество с радикалами придавали гибкость и разнообразие британской политике на Балканах. Проведение многочисленных акций и мероприятий просветительского характера, организация фондов помощи, наработка контактов британскими интеллектуалами и представителями прессы с местной элитой и лидерами национально-освободительного движения, а также постоянный акцент британского правительства на гуманитарной компоненте в процессе «македонского урегулирования» можно оценить как удачный пропагандистский ход. В итоге Англия, которая, в отличие от России и Австро-Венгрии, не располагала реальными рычагами воздействия на балканские общества, превратилась в их восприятии во влиятельного внешнего игрока, что, несомненно, являлось успехом британской политики в регионе.
Одним из характерных «зигзагов» балканского «лабиринта» был македонский вопрос, «сконструированный» из множественных взаимодействий великих держав, Османской империи, местных государств и национальных движений. Македонская проблема хорошо иллюстрирует практиковавшееся Лондоном «управление конфликтами» ради обеспечения стабильности более высокого образования – международной системы. Своими далекоидущими проектами македонских реформ, а также сотрудничеством с неофициальными кругами Форин Оффис способствовал нагнетанию напряженности на Балканах, а также вмешательству великих держав в дела региона. С одной стороны, они были вынуждены сконцентрировать свою дипломатию на балканском направлении, в результате чего снижалась их активность в других, более важных с точки зрения британских интересов, секторах международной системы (например, на Ближнем Востоке). С другой стороны, они участвовали в урегулировании македонского кризиса в рамках «европейского концерта», т. е. в некоторой степени их действия были регламентированы, вернее взаимоуравновешены, за счет чего отчасти поддерживался баланс сил в Европе. Таким образом, Британия, раздувая малозначительный с точки зрения мировой политики македонский вопрос, стремилась вернуть равновесие на общесистемном уровне, которое трактовалась ей как сохранение собственных лидирующих позиций.
С заключением англ о-русской Антанты Лондон продолжил активно разыгрывать «балканскую карту», ибо регион рассматривался им как подходящее поле для развития и укрепления сотрудничества с Петербургом. События Боснийского кризиса 1908–1909 гг. отразили расширение вовлеченности Великобритании в процессы, разворачивавшиеся в Юго-Восточной Европе. Жесткая позиция, занятая британским правительством по проблеме предоставления Австро-Венгрией Сербии гарантий о ненападении, а также проявленная благосклонность к Болгарии во время болгаро-турецких переговоров о компенсациях продемонстрировали, что Англия частично приняла на себя функции гаранта безопасности «малых стран» Балканского полуострова. В русле этого подхода Лондон содействовал формированию балканского блока, которому отводилась роль опоры Антанты на юго-восточной периферии Европы и подступах к Ближнему Востоку.