«Неведомые нам слова. Все они полны смысла». Но письмена, берегущие «мудрые тайны», не только иероглифы или клинописные знаки, над расшифровкой которых бьются умы выдающихся ученых. Для Рериха понятие «письмена» выступает в расширенном и глубинном значении слова. «Мудрые тайны» хранят не только умершие языки древности, их дыхание доносит до нас и поэзия народных преданий. Но мы однозначно и придирчиво-педантично подходим к легенде. По существу, мы усваиваем лишь внешнее начертание образа, не пытаясь проникнуть в первозданность смысла его. Мы забываем, что язык легенд — это язык древних символов. А он нами утрачен, и его надо восстанавливать.
«Знание преображается в легендах. Столько забытых истин сокрыто в древних символах. Они могут быть оживлены опять, если мы будем изучать их самоотверженно».
Но здесь, как нигде, неуместны буквальное прочтение текста, узколобый педантизм, который, тщательно пронумеровав каждое дерево в отдельности, не замечает, как деревья превращаются в лес. Открытие тайны приходит как результат озарения. Вот уж где ученый обязательно должен соединиться с поэтом.
«Истина не познается расчетами, лишь язык сердца знает, где живет великая Правда, которая, несмотря ни на что, ведет человечество к восхождению. Разве легенды не есть гирлянда лучших цветов? О малом, о незначительном человечество не слагает легенд».
Сказочные образы вырастают из реальных, а не иллюзорных устремлений людей и народов. Основа легенд и преданий при всей их внешней фантастичности жизненна и достоверна. Это для Рериха несомненно.
Потому, и фольклор в праздничном великолепии сказочных элементов — проявление того инстинктивного и стихийного реализма, в котором всегда ищет выражения душа народная.
Рерих отмечает, что фольклор совпадает с находками археологов, что предание и песня подкрепляют пути истории. «Самая краткая пословица полна звучаний местности и века. А в сказке, как в кладе захороненном, сокрыты вера и стремления народа».
Богатство устных народных сказаний, осмысленное и преобразованное творческим воображением художника, становится неотъемлемой частью его духовного мира. Уже ранние литературные опыты Рериха любопытны тем, что в них явственно обозначился интерес к истории, к фольклору. Об этом говорят сами названия баллад, написанных под влиянием Алексея Толстого: «Ушкуйник», «Ронсевальс-кое сражение». Возвышенный строй былин, стихия народной песни завораживают будущего художника. Сохранилась шутливая стилизация Рериха в духе народной былины, написанная о событии далеко не шуточном: о забастовке студентов Академии художеств. В результате забастовки Куинджи и его ученики (в том числе и Рерих) вынуждены были уйти из академии. Но есть у Рериха и серьезные, зрелые вещи, строй которых целиком определен фольклорной традицией, а сюжеты их взяты из народных преданий и легенд. Ярок, но, пожалуй, стилизован портрет Великана в балладе «Лют-Великан».
Борода у Люта —
На семь концов.
Шапка на Люте —
Во сто песцов.
Кафтан на Люте —
Серых волков.
Топор у Люта —
Белый кремень.
Стрелки у Люта черные,
Приворотливые.
Весь рассказ о том, как утонул в болоте Лют-Великан и как перевелись в краю великаны, выдержан в типичной размеренной тональности народной песни.
Брату за озеро топор подавал.
Перекидывал,
С братом за озером охотой ходил;
С братом на озере невод тащил;
С братом за озером пиво варил;
Смолы курил, огонь добывал,
Костды раздувал, с сестрою гулял,
Ходил в гости за озеро.
Помнят великанов плесы озерные.
Знают великанов пенья дубовые.
Великаны снесли камни на могилы.
Как ушли великаны, помнит народ.
Повелось исстари так,
Говорю: было так.
Триптих «Заклятие», открывающий книгу «Цветы Мории», явно навеян преданиями. В стихах оживает ритмика народных заговоров («Змеем завейся, огнем спалися, сгинь, пропади, лихой»). Устремленность к Востоку, характерная уже для раннего периода творчества Рериха, объясняет появление таинственных имен, как бы привнесенных обжигающим ветром азиатских степей и пустынь.
Особый интерес представляет третье стихотворение цикла.
Камень знай. Камень храни.
Огнь сокрой. Огнем зажгися.
Красным смелым.
Синим спокойным.
Зеленым мудрым.
Знай один. Камень храни.
Эти строчки, написанные в 1911 году, перебрасывают мостик к дальнейшей работе Рериха-художника, к дальнейшим исследованиям Рериха-ученого. Он тщательно собирает легенды о Камне. На разных языках у разных народов они говорят об одном и том же. Как хвост кометы, тянется за камнем счастье, но недолго, ибо он подвижен, ибо он появляется там, где намечается единение людское. Волшебный камень Соломона (частицу камня царь отколол и вставил в свой серебряный перстень), горюч-камень горы Арарат, камень, о который разбился новгородский богатырь в наказание за то, что не поверил в силу камня, камень, хранившийся в ковчеге средневекового Роттенбурга, камень, заповеданный стране, прокладывающей новые пути, — можно подумать, что речь идет о разных камнях, если б описания не сходились даже в деталях. Рерих высказывает предположение, что камень не просто выдумка, не просто символ, что он — реальность («Знаете ли вы, существует или нет тот камень, о котором знают так многие народы?»).
Ход рассуждений Рериха лишен всякого предубеждения. Почему бы в самом деле не быть камню? Почему бы ему как своеобразному посланцу космоса не аккумулировать в себе некую, еще неведомую человечеству энергию, действие которой и породило пугающие и вдохновляющие легенды? Такой четкий и целенаправленный подход к народным преданиям во времена Рериха был полнейшей неожиданностью. На базе легенд, как на самой крепкой основе, он строил смелую гипотезу.
Слово «гипотеза» приложимо и к пафосу стихотворения «Священные знаки»:
Летали воздушные корабли.
Лился жидкий огонь. Сверкала
искра жизни и смерти.
Силою духа возносились
каменные глыбы.
Эти строчки поэт относил к Атлантиде.
Сейчас, когда теории о космических пришельцах и технической цивилизации, предшествовавшей нашей, — явление распространенное, они становятся даже сюжетами кинолент («Воспоминания о будущем»), вряд ли кого удивит такое предположение. «Что ж, — скажет наш современник, все более отвыкающий удивляться, — как гипотеза это вполне допустимо».
Но в те времена (1915 год) это было открытием, это было новым словом.
Отношение Рериха к прошлому действенно. Оно, если хотите, практично. Он говорит:
— Только немногие невежды скажут: «Что нам до наших истлевших праотцев!» Наоборот, культурный человек знает, что, погружаясь в исследования выражения чувств, он научается той убедительности, которая близка векам и народам. Человек, изучающий водохранилища, прежде всего заботится узнать об истоках. Так же точно желающий прикоснуться к душе народа должен искать истоки. Должен искать их не надменно и предубежденно, но со всею открытостью и радостью сердца.
Прошлое, предопределившее пути наши, прошлое, которое исчезло лишь в своих внешних проявлениях, но не духовно, ибо оно — часть бытия нашего, волнует воображение художника. Он с восторгом повторяет слова древних майев, зазвучавшие вновь спустя три тысячи лет после того, как они были написаны:
«Ты, который позднее явишь здесь свое лицо! Если твой ум разумеет, ты спросишь, кто мы? Кто мы? Спроси зарю, спроси лес, спроси волну, спроси бурю, спроси любовь! Спроси землю, землю страдания и землю любимую! Кто мы? — мы — земля».
Сказочный элемент все время вплетается в ткань стихов Рериха. Сама их инструментовка, приподнятая торжественность лексики созвучна строю легенд и преданий. В стихах постоянно возникают атрибуты сказочного мира. Вот один из призывов к мальчику: «Отломи от орешника ветку, перед собою неси. Под землею увидеть тебе поможет данный мной жезл». По народным поверьям, с помощью волшебной ореховой палочки люди разыскивали клады, и не только клады, но — что еще важнее — источники ушедшей под землю воды.
Сказки Рериха (многие из них опубликованы в первом томе его собрания сочинений) близки к стихам. Они близки не только содержанием (и сказки и стихи часто носят характер философской притчи), но и самой ритмической организацией. Одну из сказок («Лакшми-Победительница») Рерих перерабатывает для книги, превращая ее в стихи.
Снова приходится говорить об индийской традиции, ибо сюжет стихотворения заимствован из древневосточной мифологии. В индийской поэзии образ богини красоты и счастья Лакшми — обобщающий символ. Это имя обычно соединяется с понятием родины (стихи Тагора «Бенгалия — Лакшми», «Индия— Лакшми»).
Для Рериха в облике богини Лакшми воплощена красота женщины, вдохновляющая и преобразующая бытие человека. Недаром он повторяет изречение восточной мудрости: «Мир без женщины есть скала, лишенная цветов». Но цветы, вызвавшие к жизни эту аналогию, не украшательский орнамент нашей действительности. По словам тех же мудрецов древности, если бы лишить землю цветов, то она потеряла бы две трети своей жизнеспособности.
Женщина — ведущее и творческое начало мира. «Перечислять совершенное и вдохновенное женщиной значило бы описать историю мира… Под многоразличными покровами человеческая мудрость слагает все тот же единый облик Красоты, Самоотверженности и Терпения. И опять на новую гору должна идти женщина, толкуя близким своим о вечных путях…»
Образ женщины сопрягается со словом «победа» («Лакшми-Победительница»), он вырастает в величественный образ матери всего живущего, Матери Мира.
«…Приходят сроки, когда человечество обязано выявить все свои духовные силы и возможности. Женщины, опоясанные силой любви, венчанные венцом подвига, как светлый дозор, как рать непобедимая, ополчаются против тьмы и зла и придут на помощь человечеству, которое находится в небывалой еще опасности».