Но ведь он никогда не существовал… есть ли что-то общее у всех этих теорий заговора, на самом деле? Или речь шла просто о вольном цитировании и опосредованном влиянии, не более того?
Безусловно, общее есть, и не случайно все эти теории появились именно в XIX веке (плюс несколько лет в ту и другую сторону). В это время рушился по всей Европе, начиная с Франции, «старый порядок», т. е. феодальный строй жизни. Наступал век науки и разума, всё новые машины неузнаваемо меняли жизнь человека, и если подобные изменения происходили в общественной жизни, им надо было подыскать рациональные объяснения. Вот по железным рельсам едет паровая машина и обгоняет дилижанс, значит, всё это кто-то сконструировал и построил; а если сеть железных дорог постепенно охватывает всю страну — значит, есть единый центр, где заранее планируется их строительство, всем владельцам дилижансов на разорение.
И точно так же было важно найти рациональное объяснение любым общественным процессам. Если звезды зажигают, перефразируя слова поэта, значит, это кому-нибудь нужно, выгодно, полезно, кем-то проплачено и организовано. Иначе с чего бы это крестьяне и ремесленники, которые прежде довольствовались своим положением, вдруг вздумали бунтовать? С какой это стати натуральное хозяйство стало сменяться безжалостным капиталистическим рынком, на котором к тому же свободно продаются в немыслимых количествах алкоголь, наркотики, порнография? Почему вдруг имущество простых людей оказывается заложенным, а на них висят неоплатные банковские кредиты? Почему правительства бывают такими бездарными и жестокими? Немыслимо объяснить это совокупностью чьих-то личных замыслов и просто ошибок, в этом наверняка есть хитрый централизованный замысел!
Более того, Европа в эпоху наполеоновских войн вдруг оказалась такой маленькой — да не только Европа, Ближний Восток и заморские колонии тоже были вовлечены в эти войны и революции. Разные и, казалось бы, совсем не похожие друг на друга страны и народы переживали нечто очень сходное, особенно ясно это стало во время революционных выступлений 1848 года, вспыхнувших почти по всей Европе. Значит, эти коварные замыслы исходят не из одного национального центра, миром правит могущественная всемирная организация, а поскольку такой в явном виде не наблюдается, она должна быть тайной, ее ресурсы — огромными, ее влияние — безграничным.
Ну, а кого конкретно назначить на эту должность: масонов, иезуитов, политиков или евреев — уже вопрос второстепенный. Хотя и было доказано уже около века назад, что данный конкретный текст, «Протоколы сионских мудрецов», был в значительной мере списан с того самого памфлета против Наполеона III, он оказался поразительно живучим — его использовали и немецкие нацисты, и крайне правые, и просто любители простых объяснений по всему земному шару. Даже многие обвинения совпадали: во время строительства парижского метро таинственные мудрецы подозревались в том, что именно они его так спланировали, чтобы впоследствии взорвать из-под земли весь Париж. Прошло уже больше века и две мировые войны, но Париж стоит на месте. Зато еще при советской власти мне довелось слышать ту же самую историю про московское метро, недаром же оно носило одно время имя Кагановича — явное указание на тайный каганат!
Эко поступил с «протоколами» точно так же, как они поступили с реальностью. Он изобрел одного-единственного виновника, тайного и почти всесильного, притом омерзительного до дрожи, и приписал ему множество самых разнообразных злодейств. Что ж, Эко — постмодернист, и это типично постмодернистская игра. Но интересно другое.
Девятнадцатый, а за ним и двадцатый век можно было бы назвать веками рождения и смерти модернизма. В девятнадцатом возникла сама идея о том, что всё многообразие общественных процессов можно объяснить действием таинственной и злонамеренной силы, совещания тех самых сионских мудрецов. В двадцатом многие страны, и в первую очередь наша, попробовали на самом деле устроить свою жизнь по этой модели: все решения принимаются всесильным и всеведущим советом (у нас он назывался «Политбюро»), недоступным для простых смертных. Эксперимент провалился, и не признали этого разве что в Северной Корее.
Само появление этого постмодернистского романа, его массовое издание на русском языке ясно свидетельствует: мы, кажется, перестали ужасаться теориям заговора, перестали принимать их за образец для подражания. Мы можем теперь просто иронично улыбнуться по этому поводу, а это самая здоровая реакция.
67. Десятилетие потерянных
Закончилось десятилетие двухтысячных — даже вышел новый том в серии «Намедни». Но говорить о них все же рановато — мы не знаем пока, каким останется это десятилетие в истории, что окажется началом глубинных перемен, а что — случайной рябью на поверхности.
Зато мы можем говорить о предшествующем десятилетии: о девяностых. Нет ни у кого сомнений, что это действительно великое и страшное десятилетие, в которое изменилось буквально всё, к чему мы привыкли. Сегодня одни вспоминают беспросветную нищету и локальные войны, разгул бандитизма и коррупции, развал страны и всего хорошего, что было в ней. Другие — небывалый доселе дух свободы и творчества, наполнившиеся полки магазинов и зарубежные поездки, возможность самому решать и свою судьбу, и судьбу народа. Как будто те и другие жили в двух совершенно разных странах, живя на одной и той же улице…
Десятилетие уникальных возможностей — хочется сказать про девяностые. И большинство из нас добавит: упущенных возможностей. Мало кто использовал его по полной, как один мой одноклассник, который успел на закате Советской власти сесть за «экономическое преступление» (фарцовку), в девяностые вышел, точно такими же «преступлениями» сколотил немалый капитал. «Я ничего не делаю, а деньги идут и идут, на что их тратить?» — рассказывал он. Подсел на героин и капитал потерял. С героина соскочил, но стал сильно пить. Когда я видел его в последний раз, он честно трудился топ-менеджером в фирме еще одного одноклассника и лечился от алкоголизма. Это ведь были уже двухтысячные, время стабильности и прогресса.
Для меня главный образ девяностых — наш подъезд в самом центре Москвы, самый обычный подъезд старомосковского дома. Когда-то, до 1917 года, в нем были ковры и бархатные перила — потомок первых владельцев этого дома жил в коммуналке на втором этаже, он рассказывал. Но грянул рынок, и толкучка, расползающаяся от Гума-Цума-ДетМира, как раковая опухоль, очень скоро парализовала и наш переулок. Днем по переулку было невозможно пройти, а вечером дворники жгли брошенные картонные коробки и целофановые обертки, над мостовой летел едкий дым. В туалет куда было ходить торгующим? В незапертый подъезд, конечно.
И еще у нас были бомжи, тихие, спокойные, ночевавшие живших на широких лестничных площадках месяцами. Они стелили себе картонки, таскали тряпки, от них воняло, зато они здоровались и не нахальничали, а главное, сами не гадили там, где спали — да и торговцам устраивать туалет рядом с бомжами было неприятно. Так что мы не возражали против них. Правда, один раз залетный, невоспитанный бомж миниатюрных размеров улегся спать в нашу детскую коляску, прикованную цепью на площадке первого этажа — утром жена его там и обнаружила. Я не верил, пока сам не увидел последствия — порванную изнутри и пропахшую коляску, ее пришлось выкинуть, это была большая потеря в рыночную эпоху. Как взрослый человек уместился в младенческой коляске? Это великая тайна.
Они вообще были какими-то инопланетянами, они носили по три драных пальто сразу, они щеголяли ранами, от которых нас мутило, а сами они их как будто их не замечали. В пять утра они могли позвонить в дверь и попросить стакан. Стакан был дан, чтобы не провоцировать скандала, и когда моя мама пошла в восемь утра на работу, она обнаружила его под дверью, в нем было налито пальца на два какой-то спиртосодержащей гадости — с владельцами стакана поделились. В контакт с этой внеземной цивилизацией мы обычно все же не вступали. Разве что сосед с первого этажа как-то разбрызгал там слезоточивый газ, чтобы бомжи не ночевали. Но первой вошла в подъезд моя жена, ей и досталась вся порция газовой атаки.
А потом они стали сами пропадать. На дверях подъездов появлялись кодовые замки, мутная стихия толкучки сменилась организованным рынком киосков, киоски росли в размерах, сливались в торговые комплексы, а потом булочные и аптеки по соседству превратились в меховые и ювелирные бутики… Не знаю, как в биологии, а вот в торговом деле я сам наблюдал дарвиновскую эволюцию, от кишения одноклеточных до появления динозавров. В подъездах перестали гадить — правда, начали колоться и кидать шприцы, бледные мальчики и девочки лет по шестнадцать. Мы снова проходили мимо, ребята вежливо здоровались и смотрели пусто и печально, а кто-то скандалил, вызывал милицию… Та не приезжала. Скоро исчезли и эти дети — героинщики долго не живут.
А дом ветшал. Почти все другие дома вокруг «реконструировали» — оставляли один фасад, потом возводили за ним что-то бетонное, по объему раза в четыре больше, и прикрывали этим фасадом. Наш дом стоял так, что некуда было его надстраивать, поэтому его не трогали. Однажды соседка на четвертом этаже принимала ванну, прогнившие перекрытия не выдержали веса, она вместе с ванной провалилась в такую же ванну на третьем этаже. Женщина не пострадала, но шуму было много. Перекрытие потом заделали, а вот новую ванну так и не поставили — слишком большая нагрузка. Мыться из той квартиры жильцы ходили к друзьям и соседям. Может быть, ходят до сих пор.
Потом огромная коммуналка на первом этаже была продана за какие-то фантастические доллары (тысяч тридцать? сорок?) неизвестной фирме, та пробила отдельный вход с улицы, оборудовала офис… и в подъезде снова возник туалет. Облегчались девочки, сидевшие в машинах у этого отдельного входа, раскрашенные, в полной боевой готовности. Видимо, в сам офис их не пускали.
Но и это длилось недолго. Девочки исчезли, в офисе произошел ремонт и началась вполне солидная жизнь, потом под такой же офис продали такую же коммуналку на втором этаже. Появилось видеонаблюдение, лестницу вплоть до второго этажа отремонтировали… Но теперь это уже не наш подъезд. Мы продали квартиру и исчезли, как все те, кто ночевал в нем прежде, не оставив следа. Странники и пришельцы.