рые я с легкостью отвечала. Лев предугадал практически все, о чем могла спросить Грымза. В итоге я справилась со всеми ее вопросами, а историчка осталась в недоумении. В конце «допроса» ее тонкие губы даже сложились в легкую улыбку. Это было настоящей победой.
Из кабинета истории я вышла последней. Все уже давным-давно разошлись по домам. И каково же было мое удивление, когда в конце школьного коридора я обнаружила Стаховича. Он стоял и ждал меня с результатами за контрольную работу. Меня. Ждал. Стахович. Тот человек, который до этой весны со мной даже не здоровался. Тогда я снова в душе порадовалась тому, насколько мы сблизились за последнее время. Конечно, может, он просто переживал за свои педагогические способности, и ему было интересно, как я справилась в итоге с контрольной. Но мне было приятнее думать, что Лев все-таки искренне за меня переживает.
Чем ближе я подходила к Стаховичу, тем хуже у меня получалось сдерживать счастливую улыбку. И все-таки я развернула двойной лист с контрольной и продемонстрировала Льву оценку.
– Четверка? – разглядел Лев.
– Четверка, – счастливо кивнула я.
– Сима! Умница!
Неожиданно Лев заключил меня в объятия и, приподняв, закружил. А я так крепко обвила его шею руками и прижалась к нему, что от собственной смелости захватило дух. Сердце взволнованно и счастливо заколотилось.
Над нашими головами задребезжал школьный звонок. Лев выпустил меня из объятий, и мы неловко переглянулись. Его похвала была приятна, а объятия вызвали во мне непонятный трепет.
Вдвоем мы вышли из здания гимназии и прогулочным шагом направились по двору. Болтали о результате контрольной. Я в лицах изобразила наш с Грымзой диалог. Показала, какой забавной делалась историчка, когда я без проблем отвечала на каждый ее каверзный вопрос. Стаховича эта сценка веселила, и он искренне улыбался мне в ответ. Улыбка у него приятная, белозубая. Я по ней уже успела соскучиться. Казалось, что Лев наконец оттаял и снова стал самим собой.
Мы остановились недалеко от цветущей яблони. От ее запаха голова шла кругом. И я вдруг подумала, что сегодня один из самых счастливых дней в моей жизни. Мы со Львом стояли друг напротив друга и словно не хотели прощаться. Хотя нам нужно было расходиться в разные стороны. Начинать разговор после образовавшейся паузы было неловко. Поэтому мы просто молча стояли рядом.
– Как ваша поездка? – спросил наконец Лев.
– Если честно, под вопросом.
– Из-за того самого Степанова и его ноги?
– Ага. У него перелом со смещением, – вздохнула я. – Хотела бы позлорадствовать, потому как он не самый хороший человек, но все-таки не буду. А Ляля вообще в депрессии. Он так горел желанием отправиться на поиски сокровищ. К тому же, деньги должен… Если не получится вернуть, будет бесплатно в палатке горбатиться все лето. Хотя ему не повредит, конечно. Потому что за свои поступки нужно отвечать.
– Я могу помочь вам с тачкой, – внезапно предложил Лев.
– Серьезно? У тебя есть машина?
– Ну, не у меня… У друга. Макс Марвин. Он учился в нашей школе на пару классов старше.
Я припоминала этого Макса. Как-то мы сталкивались с ним в столовой. Самодовольный нахал влез без очереди, растолкав малышню. Марвин, высокий голубоглазый брюнет, считался в гимназии главным красавчиком, но лично меня такая смазливая внешность отталкивала. Тот же Стахович казался мне намного симпатичнее. И спокойнее. В общем, персона Макса Марвина мне всегда была неприятной. И я даже удивилась, что может связывать Стаховича и Марвина. Хотя месяц назад посчитала бы такую дружбу вполне закономерной, ведь думала, что Лев – зазнавшийся и посредственный. Но пообщавшись с ним ближе, поняла, что Стахович парень классный, добрый и, главное, неравнодушный. Было в нем еще что-то такое, что притягивало как магнит.
– Сима? – позвал меня Лев, заметив, что я впала в задумчивость.
– Марвин… – повторила я эхом. – Я помню его.
Стахович как-то странно усмехнулся.
– Кто не помнит Марвина?
Возможно, он даже решил, что я тоже когда-то была влюблена в Макса, как и все девчонки нашей школы. Но меня совершенно точно не привлекал такой типаж самовлюбленных товарищей. Хотя, если сравнивать Марвина и Степанова, компания Макса была бы куда приятнее. Он хотя бы не был преступным элементом.
– А какой резон Марвину ехать с нами? – удивилась я. Если честно, ни Марвин, ни Стахович не подходили на роль копателей. Такие, скорее, должны сидеть в модных кофейнях и попивать латте за триста рублей. Как и говорил про этих ребят Ляля.
– Если я его попрошу, резон найдется. Он мой друг, согласится, – ответил решительно Лев, вдруг снова став серьезным. – Мы хотели погнать в другое место, но планы поменялись.
Лев помрачнел, а я подумала, что наверняка все дело в его бывшей девушке, имя которой я даже не знала.
– В общем, я поговорю с Максом, – пообещал он.
– Я тоже поговорю с Лялей, – кивнула я.
Лялина, конечно, придется уговаривать, как и Марвина. От идеи снаряжаться в экспедицию вместе с этими ребятами Ляля явно будет не в восторге. Ему не нравился Лев, а от Марвина он бы вообще пришел в ужас. Потому что в Максиме сочеталось все, что так ненавидел Ляля в «избалованных мажорах».
– А мама? – осторожно спросила я.
Лев снова потух.
– Конечно, с мамой сложнее… Но у меня вроде как на июнь есть алиби.
Из уст Стаховича последняя фраза прозвучала как коварный план по завоеванию мира. Интересно, как отец отнесется к моему «побегу»? Только-только у нас начали налаживаться нормальные отношения после той крупной ссоры… Май был сложным. Нам и раньше было трудно найти общий язык, папа часто меня не понимал. А после того, как мамы не стало, мы и вовсе отдалились. Я уже как-то разоткровенничалась при Стаховиче, сказала, что отец словно тень. Будто его больше не существует. Так и есть. Все это время он винил себя за то, что произошло. Хотя его вины не было.
Несмотря на мрачные воспоминания, мир сегодня казался мне по-прежнему чудесным. За школьными воротами шумели машины, птицы вокруг пели и чирикали, почти летнее небо было ослепительно-синим, а от цветущих яблонь стоял упоительный запах. Да еще и Лев вдруг учтиво предложил проводить меня до дома, и я, конечно, согласилась. Лев провожал меня уже во второй раз, и, если честно, до этой весны никто из других парней не изъявлял такого желания. Не считая Ляли, конечно… Но Ляля – это не то. Ляля для меня – само собой разумеющееся. Как руки, ноги, голова… С ним можно обсудить все на свете, абсолютно ничего не стесняясь. Лев же – другой. С ним все по-особенному. Боишься что-нибудь ляпнуть невпопад, жадно ловишь каждый взгляд и движение. Меня все происходящее одновременно очень пугало, завораживало и приводило в восторг.
По пути до моего дома мы болтали об археологических экспедициях. Лев рассказал, как в Помпеях ученые раскопали закусочную с прилавком, на котором были изображены животные. А еще там были глиняные горшки с фрагментами козьего и утиного мяса. Конечно, Медведево – не Помпеи, но если бы нам удалось обнаружить какую-нибудь вещицу начала или, на худой конец, середины позапрошлого века… Этот разговор увлек нас обоих. Когда мы остановились у моего подъезда, Лев снова пообещал:
– Я поговорю с Марвиным.
– Поговори, – улыбнулась я. Все еще не верила, что это может произойти на самом деле – я поеду на поиски сокровищ со Стаховичем. От одной только мысли сердце ухнуло. Еще бы уломать Лялю… Хотя, с другой стороны, – а куда ему деваться? Машина есть только у Льва. Да и металлоискатель тоже появился у нас только благодаря Стаховичу.
Попрощались мы как-то скомканно. Потому что я разволновалась под пристальным взглядом Стаховича. И все-таки на прощание Лев притянул меня к себе и по-дружески обнял. Второй раз за день. И снова я почувствовала спокойствие и счастье.
В квартиру я поднималась в приподнятом настроении. Бежала вверх по лестнице, перепрыгивая сразу пару ступеней. Знала, что у отца сегодня выходной, и мне впервые за долгое время захотелось с ним поболтать. Попить вдвоем чай и рассказать о контрольной.
Входная дверь была не закрыта, но меня это ни капли не удивило. Из-за своей пагубной привычки отец стал очень рассеянным и часто оставлял дверь открытой. Тогда я решила тихонечко разуться, пройти в комнату и напугать папу. А затем, конечно, отчитать его за то, что он такой рассеянный.
Нагнувшись, я быстро развязала шнурки на одной кроссовке, сбросила ее с ноги и только теперь расслышала в квартире тихий женский голос. Так и замерла в темном коридоре, стоя на одной ноге и покачиваясь.
Голос этот был до боли знакомым, потому как принадлежал нашей директрисе.
– Как ты мог поднять на нее руку? – нервно вопрошала она. И я даже представила ее мимику в тот момент.
– Я уже извинился перед Симой, – сухо отвечал папа. – Тоня, зачем ты пришла?
– Извинился? Разве есть этому прощение? Ты хоть понимаешь, что можешь потерять и ее навсегда? Я просто обязана сообщить…
– Зачем ты пришла? – перебив ее, снова повторил отец. – Мы столько не виделись, и все было хорошо. Если бы не ты…
– Ох, не нужно только меня во всем винить, ладно? Мы оба хороши! И оба тогда этого хотели… А теперь ты выставляешь все так, будто я тебя, бедненького, совратила.
Затаив дыхание, я боялась пошевелиться. Вдруг снова стало дурно, до тошноты.
– Если бы ты ей не рассказала… – начал отец. – Один раз! Одна ошибка…
– Я не могла жить во лжи, понимаешь? И сейчас не могу! Как ты Симе в глаза смотришь, зная, что из-за нас…
Так и не снимая вторую кроссовку, я прошла на кухню и замерла в проеме.
Антонина Юрьевна стояла спиной, поэтому первым увидел меня отец. Он тут же страшно побледнел. Тогда и Антонина быстро обернулась, и в глазах ее отразился неподдельный ужас.
– Серафима… – произнесла она еле слышно. – Сима… Послушай…
Отец словно потерял дар речи. Сидя за столом, обреченно уронил голову на руки.
Я тоже не могла произнести ни слова. Мне понадобились время и силы, чтобы собраться с мыслями и охрипшим от волнения голосом проговорить: