Ханна вскакивает с кровати.
– Ой-ой-ой, а вот об этом я и не подумала! Если все получится, тебе придется рассказать родителям.
Я тоже об этом не подумал. Но если мне хоть что-то удастся сделать для Сикс, пусть бесятся сколько угодно, оно того стоит.
Чанк хихикает.
– Ох, братец, тебя ждут больши-и-ие проблемы!
Ханна тоже смеется. Какое предательство! Я бросаю на нее гневный взгляд: думал, мы на одной стороне, а у сестры в глазах опять это ее радостное возбуждение.
– Мне уж было показалось, что мы и правда семья. Теперь вижу – вы двое только и ждете, когда я накосячу.
Открыв дверь, выпроваживаю их из комнаты.
– Проваливайте. В вашей помощи больше не нуждаюсь.
Спрыгнув с кровати, Ханна хватает Чанк за руку и тянет за собой. В дверях она оборачивается.
– Дэниел, мы хотим, чтобы у тебя все получилось. Но нам не терпится посмотреть, какой разразится скандал, когда узнают мама с папой.
– Ужас как не терпится, – поддакивает Чанк.
Заперев дверь, остаюсь один.
Глава 4
Вечеринку решили устроить у Скай, потому что Карен и Джека почти весь день не будет дома. Сикс попросила меня помочь с салатом, но я в жизни не готовил, так что только мешаюсь. Скай занимается сладким – если верить Холдеру, она делает самые вкусные печеньки на свете.
Второе яйцо за две минуты падает на пол, и Сикс уже жалеет, что позвала меня.
– Иди посиди с Холдером и Брекином. Без тебя мы тут быстрее справимся.
Что правда, то правда, обижаться не на что.
Иду в гостиную и сажусь рядом с Брекином. Они с Холдером играют в приставку.
– Выигрываешь, Пудреница?
Нехотя повернув голову, он с раздражением смотрит на меня.
– Целую неделю продержался, не называл меня так. Я уж было подумал, тебя в колледже хоть чему-то научили.
– Чему такому меня могли научить, что я перестал бы называть тебя Пудреницей?
– Даже не знаю. Приличиям?
Холдер ржет, развалившись в кресле. Бросаю на него злобный взгляд.
– Ты-то чего веселишься, Хрен Моржовый?
– Брекин прав, – отвечает Холдер. – Иногда мне кажется, ты начал взрослеть, а потом как брякнешь что-нибудь, и сразу понятно: не-е-ет, ни хрена, вот он старина Дэниел во всей красе!
Я качаю головой.
– Да ты со мной потому и общаешься, что я не меняюсь. Всегда остаюсь собой.
– В этом как раз и проблема, – вставляет Брекин. – Ты не эволюционируешь. Впрочем, какой-никакой прогресс все же есть. Я, например, с тех пор как ты приехал, ни разу не слышал от тебя слов на «о».
– Каких еще слов на «о»? – Понятия не имею, о чем речь.
Он начинает произносить по буквам.
– О-Т-С-Т-А-Л…
– А, вот ты о чем, – прерываю я. – Да, я понял, что не стоит его использовать, когда девчонка, сидевшая сзади меня на экономике, вмазала мне тетрадью по башке.
– Может, еще не все потеряно, – отвечает Брекин. – Если уж на то пошло, в старших классах я тебя на дух не переносил. Перестанешь называть меня Пудреницей – и вовсе понравишься.
– У тебя же есть «Твиттер»? – спрашивает Холдер. – Не видишь, что ли, как к таким, как ты, относятся?
– Таким, как я?
– Ну да, к тем, кто за языком не следит и несет всякую херню, чтобы казаться крутыми, типа им на все пофиг.
– Не считаю себя крутым, и мне не на все пофиг. Просто не думал, что слово «пудреница» – оскорбительное.
– Ой, да ладно! – Холдер многозначительно кашляет.
– Хорошо, допустим, оскорбительное. – Я перевожу взгляд на Брекина. – Но это же шутка.
– Ладно, – говорит тот. – Раз уж я человек, идентифицирующий себя как гомосексуального мужчину, то должен тебя просветить. Слово «пудреница» – оскорбительное. Равно как и слово на «о». Равно как и большинство прозвищ, которые ты придумываешь.
– Ага, – подтверждает Холдер. – Прекрати называть мою девушку Резиновыми Буферами.
– Шуток не понимаете? Я даже не знаю, что это значит!
Холдер поворачивает голову в мою сторону.
– Ну да, я тоже понятия не имею. Однако Брекин прав. Иногда ты ведешь себя как настоящий козел. Завязывай.
Черт! За эти каникулы окружающие, похоже, решили высказать все, что обо мне думают. Пока что выяснилось, что я наглый доставучий козел. Плюс тупой. Что еще их во мне не устраивает?
– Тогда придется придумать тебе новое прозвище, – говорю я Брекину.
– Можешь просто называть меня Брекином.
Киваю.
– На первое время сойдет.
Очевидно, такой ответ его устраивает. Я откидываюсь на спинку дивана, и в этот момент раздается звонок. Достаю из кармана телефон – номер скрыт.
Я вскакиваю. Сердце замерло. Чувствуя, как зашкаливает адреналин, жму «ответить»: может, конечно, очередная реклама, а может, и нет. Выбегаю на улицу, чтобы никто не подслушивал.
– Алло! – В трубке тишина, и я снова кричу: – Алло! Дэниел слушает. Алло!
Если это очередной продажник, я, наверное, первый человек, который так рвется с ним поговорить.
– Привет. Дэниел Уэсли?
Схватившись за шею, нарезаю круги по двору.
– Да, кто говорит?
– Я… отец твоего ребенка.
Застываю на месте. Точнее, меня сворачивает пополам от его слов. Ощущение такое, будто сейчас наизнанку вывернет. Ноги еле держат.
Твою ж мать! Только не ляпни какую-нибудь глупость, Дэниел. Только не облажайся!
– Есть минутка? – спрашивает человек на другом конце.
Яростно киваю.
– Да! Да, конечно! – Практически не чувствуя ног, иду к столику на террасе, чтобы сесть. – Спасибо, что позвонили, сэр. Огромное спасибо! Я только узнать, как у него дела. Все ли в порядке? Он здоров? С ним все хорошо?
Наверное, надо позвать Сикс. Она буквально в двух шагах от меня и понятия не имеет, что я сейчас разговариваю с человеком, у которого ее сын. Но, опасаясь, что он ничего хорошего не скажет, жду, пока у меня будет хоть какая-то информация.
– С ним… – Пауза. Он сомневается. – Послушай, Дэниел, я не знаю тебя и не знаком с биологической матерью своего сына. Зато я очень хорошо знаю свою жену и то, через какой ад ей пришлось пройти. Я ни в коем случае не хочу, чтобы она опять страдала, тем более сейчас, когда все наконец-то наладилось. Прежде чем я расскажу ей о нашем разговоре, мне надо знать, чего ты от нас хочешь. Только тогда я смогу решить, сообщать тебе что-то или нет. Надеюсь, ты меня понимаешь.
– Она не в курсе, что мы сейчас разговариваем?
– Нет. И пока не уверен, стоит ли вообще ей говорить.
Пока.
Я хватаюсь за это слово – значит, от меня сейчас зависит, узнаем ли мы, что с малышом.
Вспоминаю слова Ханны: будь настырным, не затыкайся.
– Ладно, в общем, меня зовут Дэниел. Мне девятнадцать. Моя девушка, Сикс, биологическая мать. И… – Я снова вскакиваю, чувствуя на своих плечах всю тяжесть ответственности за то, чем кончится этот разговор. – Простите, мне надо собраться с мыслями.
– Хорошо, я не спешу.
Выдыхаю, стараясь успокоиться. Оглядываюсь на дом: в окне кухни вижу Сикс. Она не подозревает, что происходит. Не подозревает, что я разговариваю с тем, кто знает, где ее ребенок.
Наш ребенок.
Вообще-то, конечно, ее. Ребенок, которого она носила в себе девять месяцев. Бремя, которое она до сих пор несет.
Да, это и мой сын, но не буду кривить душой: я так переживаю не из-за ребенка, которого никогда в жизни не видел. Все мои старания не ради него. Уверен, Сикс приняла верное решение.
Все, что я делаю, – ради Сикс. Я не могу ее подвести, ведь ей это нужно как никому, и ее счастье сейчас в моих руках – неумелых, никчемных руках.
Снова выдыхаю. Надеюсь, он почувствует, что я совершенно искренен.
– Можно вопрос? – говорю я.
– Давай.
– Почему вы его усыновили? У вас не может быть своих детей?
Пару секунд он молчит.
– Да. Мы несколько лет пытались, а потом жене удалили матку.
По голосу ясно, что ему сложно говорить об этом. Не представляю, каково было такое пережить. Его жена, наверное, прошла через те же муки, что и Сикс.
– Вы бы остались с ней, несмотря ни на что? Даже если бы не нашли ребенка?
– Конечно. Я люблю ее больше жизни. И этот мальчик для нас все. Так что, если вы вдруг думаете…
– Выслушайте меня. Я больше жизни люблю Сикс. Знаю, мне только девятнадцать, но она лучшее, что у меня есть. Смотреть, как она мучается… просто невыносимо! Ей всего-то надо знать, что с малышом все хорошо, что она не совершила ошибку. Не буду врать, мне самому это не нужно. Не так, как ей. Я просто хочу, чтобы она снова жила. Жила, вашу мать!.. У нее на сердце рана, и, пока она не будет спокойна за малыша, пока не будет знать, что он здоров и весел, эта рана не затянется. Вот, собственно, все, о чем я прошу. Мне надо, чтобы она была счастлива, и сейчас вы с женой буквально единственные, кто может помочь.
Прижимаю кулак ко лбу. Не надо было ругаться! Я сказал «вашу мать» – это могло настроить его против меня. Чувствую себя абсолютным сопляком. Ну, для него я и есть сопляк.
Повисает долгое молчание. Тем не менее трубку он не бросил: я слышу, как он вздыхает. Наконец:
– Поговорю с женой. Пусть она решает – я в любом случае ее поддержу. Как с тобой связаться, я знаю. Если мы не напишем и не позвоним, забудь об этом. Мне бы искренне хотелось помочь, но обещать ничего не могу.
Я бью кулаком по воздуху. Стараюсь говорить спокойно:
– Хорошо! Спасибо! Мне большего и не нужно. Спасибо.
– Дэниел?
– Да?
– Чем бы все ни кончилось… спасибо.
Он ни слова не сказал про нашего сына, однако его «спасибо» значит больше любых слов. Оно значит, что с нашим малышом все прекрасно и они счастливы быть его родителями.
Он вешает трубку.
Теперь я один на один с чувством пустоты. Господи, как тяжело!
Так близко и так, черт возьми, далеко!
Снова опускаюсь в кресло. Какая-то часть меня хочет побежать в дом, схватить Сикс, закружить ее в объятиях, рассказать ей, что произошло. Однако реалист во мне знает, что разговор наш еще ничего не значит. Он, может, и не позвонит больше, и тогда, что бы я ни делал, к кому бы ни обращался, их решение останется неизменным. И решение это будет полностью законно. Нам придется смириться.