[49] и другие исследователи Азии. Кое в каких странах они действительно побывали, об остальных же рассказывали все, что слыхали в разных портах.
Доктор видел, что этот бедный, неизвестный человек, искавший покровителей, охвачен безмерной самовлюбленностью, превратившейся наконец в самую ценную черту его характера: она-то и придавала ему невероятное упорство в трудные минуты и помогала с пренебрежением относиться к окружавшей его убогой или неприязненной обстановке. Люди и события всегда вращались вокруг него. Его особа была центром жизни повсюду, где бы он ни находился. Он стремился подняться выше всех, подобно деревьям, которые, возвышаясь над лесом, губят своих соседей, высасывают из почвы все ее соки и постепенно опустошают все вокруг себя. Маэстре Кристобаль вернулся в Португалию, и начало его пребывания в этой стране тоже было окружено тайной, вплоть до его женитьбы.
Маэстре Кристобаль имел обыкновение ходить к мессе в один из лиссабонских монастырей, где была также и школа, в которой воспитывались неимущие сироты солдат, погибших за Португалию на земле или на море. Гам он познакомился с юной Фелипой Муньиш де Пеллестреллу. Ее отец был моряком флота инфанта дона Энрике и одним из участников открытия Порту-Санту, маленького островка вблизи Мадейры. Дон Энрике подарил Пеллестреллу этот остров, лишенный леса и пригодный для обработки, считая, что щедро вознаградил его. Его товарищам, которым не так посчастливилось, достался во владение остров Мадейра, гораздо более обширный и получивший свое название от огромных лесов, покрывавших его до самого океанского побережья.[50] Так как владельцы не знали, какую выгоду можно извлечь из этих лесов среди океана, они подожгли их, и этот лесной пожар не прекращался в течение семи лет. Затем они стали выращивать на покрытой золой почве сахарный тростник и португальскую лозу, создав таким образом знаменитое вино, мадеру, которое наконец обогатило колонистов. Что касается Пеллестреллу, то он, заселяя свой остров Порту-Санту, имел неосторожность привезти туда пару кроликов, которые расплодились в таком количестве, что через несколько лет уничтожили весь урожай, и хозяин острова умер в бедности.
Сын его продолжал управлять островом Порту-Санту. Юная Фелипа, по обычаю того времени, присоединила к фамилии Пеллестреллу португальскую и благородную фамилию своей матери — Муньиш.
Женившись на ней, маэстре Кристобаль заполучил в собственность все бумаги своего тестя, морские карты, сообщения разных мореплавателей, проекты ученой школы на Сагреше — уже почти забытые отзвуки маленького ученого двора покойного дона Энрике. Вероятно, вынужденный безденежьем, он поселился на Порту-Санту, у своего шурина, нищего губернатора этого острова. Пребывание там и пробудило в нем жажду географических открытий, которую чувствовали тогда все португальцы и которой они, казалось, заражали каждого, кто попадал в их страну. К тому же, на этом острове посреди океана ни о чем другом нельзя было и думать. Люди, оторванные от родного берега, внезапно оказывались заброшенными на вулканический архипелаг, вздымавший свои вершины над голубой пустыней, носившей в течение долгого времени имя моря Тьмы. Уже нашли себе хозяев Азорские острова, Мадейра, Канарские острова и Зеленый мыс. Неслышно готовился к вторжению на другую половину земного шара авангард, стоявший на крайней точке Европы. Там, за линией горизонта, где иногда громоздились тучи, принимая форму фантастических островов, несомненно лежали какие-то земли, и эта географическая загадка привлекала к себе людей и их корабли, как магнитная гора, о которой рассказывали арабские мореплаватели, вернувшиеся из Индийского океана.
Доктор Акоста опять обнаружил туманные места в признаниях маэстре Кристобаля. Однажды Колону удалось добиться — каким образом, он не говорил — аудиенции у дона Жоана II, продолжателя морских предприятий дона Энрике. У этого монарха, как и у покойного инфанта, также был двор, состоявший из ученых. Он поддерживал, кроме того, отношения с другими учеными, жившими в Испании, в частности — с евреем Абраамом Сакуто, профессором математики в Саламанке, перу которого принадлежали замечательные труды по астрономии, руководство по пользованию астролябией на море и рассуждения о разных предметах, связанных с наукой мореплавания.
Маэстре Кристобаль обещал королю найти новый путь в Индии. Его план состоял в том, чтобы направиться на запад, вместо того чтобы идти сперва вдоль берегов Африки, огибать мыс Доброй Надежды и опять следовать вдоль африканского побережья, добираясь таким длинным путем до начала Индий. Гораздо быстрее было бы пуститься по океану до самых восточных пределов Азии, до Сипанго и Катая (Японии и Китая), где побывал Марко Поло. Этот путь составляет семьсот лиг,[51] и поэтому придется потратить всего несколько недель, чтобы попасть в сердце страны, полной сокровищ. Акоста, выслушав планы этого мечтателя, проявил участие к его невзгодам и написал в Лиссабон своим друзьям, чтобы получить точные сведения обо всем, что там произошло. Оказалось, что португальский ученый двор, состоявший из самых выдающихся космографов, математиков и мореплавателей того времени, встретил с удивлением предложения Колона, видя, что они основаны на недопустимой научной ошибке. Не соблазняли они и новизной. За много лет до этого флорентийский ученый Паоло Тосканелли направил в письменном виде подобный же план некоему португальскому канонику, приближенному короля. Тосканелли ни-: когда не был в море и, несмотря на свое широкое образование, никогда не уделял особого внимания географии. К тому же, его семья, разбогатевшая во Флоренции на торговле пряностями, разорилась после того, как турки взяли Константинополь, и ученый с приближением старости заболел золотой лихорадкой своего века и увлекся поисками золотых россыпей и путей, по которым можно было бы доставлять на запад азиатские пряности.
Лиссабонская хунта узнала в предложении этого иностранца повторение уже забытого плана Тосканелли. Возможно, что им была присвоена также и карта морских путей, которую Паоло составил в своем скромном флорентийском убежище вдали от океана, движимый жаждой богатства, толкавшей его на самые заманчивые и дерзкие решения, составил без каких бы то ни было пособий, если не считать карт, выпущенных картографами Каталонии, Майорки и Венеции, которые по собственной прихоти заселяли морские просторы воображаемыми безымянными островами.
Исходной точкой плана Колона и плана Тосканелли, послужившего ему прообразом, явилась грубая ошибка в расчете. Только человек, совсем недавно и наспех нахватавшийся каких-то знаний, с тщеславием неуча, воображающего, что только он один прочитал те несколько книг, которые ему удалось одолеть, мог изобрести такую чудовищную географическую нелепость.
Всем была известна шаровидность земли, основа теорий Колона. Тогда уже не было ни одного образованного человека, который ставил бы под сомнение сферическую форму нашей планеты. В первые века христианства эта истина, установленная уже учеными древнего мира, была отвергнута. Путешественник Козьма Индикоплов[52] и другие географы из духовенства, жившие в тот мрачный период, который мы теперь называем ранним средневековьем, распространили нелепую мысль о том, что земля представляет собой плоский диск, вокруг которого вращается солнце, скрываясь под твердым куполом неба, по внутренней стороне которого скользят планеты.
Но XIII век явился началом позднего средневековья, предвестника Возрождения. Арабские географы вернули к жизни творения древности и снова провозгласили принцип шаровидности земли. Блаженный Августин и другие ученые первых веков христианства сомневались в этом, как и в существовании антиподов,[53] но за много сот лет до XV века магометане в своих академиях, евреи в своих синагогах и ученые монахи в своих монастырях уже отлично знали, что земля — шар. Великий арабский ученый Альфраган[54] еще в IX веке привел неопровержимые доводы, подтверждающие ее шаровидную форму.
Но лиссабонские ученые с возмущением увидели, что Колон в своем плане с детским легкомыслием преуменьшил объем земного шара. Все они делили землю на сто восемьдесят градусов, как Птолемей и Эвклид,[55] александрийские представители греко-египетской науки; так же поступали и арабские ученые. Величина градуса по Птолемею была меньшей, чем по Эвклиду, что сокращало объем земли, но далеко не так, как это получилось у Колона. Эвклид же, а вслед за ним большинство ученых того времени, исходили из большей протяженности градуса, и поэтому объем земли по их расчетам был приблизительно таким же, как его признает и современная нам наука.
Колон взял за основу размеры Альфрагана, но тот строил свои расчеты на арабских милях, которые превосходят итальянские по длине, а Колон, полагавший, что имеет дело с итальянскими, то есть значительно меньшими, с тщеславной уверенностью настаивал на своих неверных выводах из этой огромной географической ошибки. К тому же, он полагал, что земля состоит преимущественно из материков и что только седьмая часть ее занята морем.
Азия, увеличиваясь в его воображении, занимала большую часть земли, и всего несколько сотен лиг отделяли ее восточную оконечность от Португалии и Испании. Оставалось только плыть прямо на запад, чтобы через несколько недель открыть Индию.
Однако португальский король отказал этому фантазеру не столько из-за его научных заблуждений, сколько из-за его страсти к наживе. Король привык к тому, что португальские моряки, подвергая опасности свою жизнь ради географических открытий, искали скорее славы, чем выгоды. Все исследователи Африки действовали совершенно бескорыстно. Но для этого чужеземца научных интересов не существовало. Все делалось им с целью добиться богатства, власти и почета, и ему было безразлично, служить ли данной стране или отдать себя в распоряжение другой. Король решил, что имеет