, не только не разработана, но и вообще, насколько нам известно, никем не обсуждалась. Между тем из воспоминаний М. Н. Жемчужниковой известно, что он принимал участие в работе антропософского подполья уже в советское время, в 1920‐х годах:
Кружок же, где встреча в антропософии происходила, так сказать, «на равных», состоял, кроме меня, из четырех человек: Марк Владимирович Шмерлинг, Александр Владимирович Уйттенховен, Елена Германовна Ортман и Сергей Матвеевич Кезельман. <…> Кружок собрался и прозанимался всю зиму 1923–24 года. <…> Еще были у нас несколько человек из театральной студии, руководимой тогда Ю. А. Завадским, и кое-кто из литературно-поэтической молодежи, «завербованной» Александром (вероятно, через Сергея Спасского и Георгия Шторма, с которыми он был знаком). В общем – публика живая и любознательная, с ними было интересно заниматься, но требовало немалой собственной работы. Этому кружку я многим обязана421.
Помимо антропософских кругов, Шторм упоминается в следственных делах в числе активных членов тамплиерского (анархо-мистического) движения. По словам А. Л. Никитина,
в истории российского тамплиерства сейчас можно наметить несколько периодов. Первый из них приходится на 1919–1923 гг. и связан с работой самого [А. А.] Карелина422, готовившего на многочисленных занятиях и беседах руководящие кадры Ордена, в первую очередь из театральной среды (актеры, режиссеры), литераторов, научных работников, преподавателей вузов, художников и т. п. Среди них можно назвать таких известных режиссеров, как Ю. А. Завадский, Р. Н. Симонов, В. С. Смышляев, актеров – М. А. Чехова, композитора С. А. Кондратьева, литераторов – П. А. Аренского, Г. П. Шторма, искусствоведа А. А. Сидорова и др. <…> К Ордену тамплиеров в России принадлежали <…> из писателей – Г. П. Шторм, И. А. Новиков, П. А. Аренский423.
Никитин отмечает также, что Шторм входил в тамплиерский кружок, которым руководил один из лидеров движения Александр Поль424.
Согласно следственным показаниям антропософа и оккультиста М. И. Сизова425 от 26 апреля 1933 года, Шторм был личным учеником одного из наиболее авторитетных оккультистов того времени, «рыцаря Внутренней Башни» Марии Вадимовны Дороговой426. Эту информацию подтверждает и В. В. Белюстин, на допросе 22 апреля 1940 года утверждавший, что в группу Дороговой, наряду с А. А. Сидоровым427, входил и Шторм428. Так или иначе, несмотря на столь глубокую вовлеченность в подпольное оккультное движение, Шторм не пострадал, насколько нам известно, от проводившихся в 1920–1930‐х годах репрессий против участников эзотерических групп.
Вернемся, однако, в 1921 год. Эмилий Львович Миндлин (1900–1981), писатель, уроженец Александровска, знакомый О. Мандельштама, М. Цветаевой, М. Волошина, а также Вадима Баяна и Г. Шторма, вспоминает:
От Феодосии до Москвы мы ехали десять дней. Во время очень долгой стоянки в Мелитополе мы с Майей429 отправились навестить Георгия Шторма. Он жил в то время у родителей в Мелитополе и тоже собирался в Москву. Шторма я знал еще в школьные годы в городе Александровске. А Майя познакомилась с ним в Феодосии, где он неожиданно появился вскоре после освобождения Крыма. Он привез с собой изданную, кажется, в Ростове-на-Дону свою первую книгу – поэму «Карма-Иога», которая очень заинтересовала Волошина. Вскоре Шторм уехал из Феодосии в Мелитополь и оставил нам с Майей свой мелитопольский адрес. Шторм, которого ныне знают как отмеченного Горьким талантливого автора исторических повестей, в начале двадцатых годов писал и печатал философские стихи и поэмы430.
«Философские», а точнее – «антропософские» стихи и поэмы Шторма действительно могли заинтересовать Волошина. Как и стихи и мысли Волошина – мистика Шторма, впоследствии, в 1932 г., провожавшего поэта в последний путь в числе тех пяти человек, которые несли гроб с его телом на вершину горы Кучук-Енышар. «Это оказалось очень трудным делом, – вспоминал Николай Чуковский. – Макс в гробу был удивительно тяжел, а мужчин среди провожающих оказалось только пятеро – Габричевский, чтец Артоболевский, писатель Георгий Петрович Шторм и я. Кто был пятый, я забыл. Солнце жгло немилосердно, и, добравшись до вершины, мы были еле живы от усталости»431.
Книга Шторма, которая привлекла внимание Волошина, была отпечатана в Нахичевани-на-Дону тиражом 750 экземпляров (см. ил. 10). Ее конструктивистская обложка, а также вкладная иллюстрация, размещенная на отдельном листе картона, была выполнена художником-графиком, театральным художником и иллюстратором Григорием Львовичем Миллером (1898/99–1963).
Название поэмы, «Карма Иога», отсылает к одному из четырех основных видов йоги, духовной практике «дисциплины действия», которая основана (согласно «Бхагават-гите») на исполнении дхармы, то есть комплекса обязанностей и предписаний, совершаемого без привязанности к результатам своего труда. Возможно, в данном случае источником познаний автора в этом предмете стала известная книга С. Вивекананды «Карма-Йога», впервые опубликованная в русском переводе в Санкт-Петербурге в 1914 году и пользовавшаяся большим авторитетом среди любителей эзотерики в России.
Поэма содержит посвящение «Д-ру Рудольфу Штейнеру» на отдельном листе и состоит из трех частей: «Первая. Пирамиды», «Вторая. Готика» и «Третья. Иоанново Здание». Содержание поэмы в высшей степени эзотерическое, отсылающее к разным религиозным традициям и оккультным учениям.
В первой части книги действие происходит в Древнем Египте: под палящим зноем множество людей возводят величественные пирамиды – «гранитный грех» – и гибнут от непосильного труда:
Камень взлезал на камень,
И в солнечном рыжем гуде
Камнями пали сами
У ног пирамиды люди.
Но один из строителей, «юноша», главный герой поэмы – не гибнет:
Был он слугою Тота,
Певцом и поэтом вырос,
Там, где священный лотос
Седой стережет папирус.
В озарении ему был явлен «истекавший кровью Зодчий Тихий», ему было дано увидеть гибель египетской цивилизации:
Юноша скорбным криком
По громадам ударил стертым,
В небе запел великом,
На бунт вызывая мертвых.
Образность этой части поэмы, на наш взгляд, во многом восходит к иконографии карт Таро (см. ил. 11–13).
Вторая часть поэмы, «Готика», переносит нас в европейское Средневековье: в ней рассказывается о некоем «схоластике», «пергаментном старце» (пергамент – явная отсылка к Египту), в котором нетрудно узнать, по всей видимости, переродившегося юношу – строителя пирамид:
На часах, в окружении свастик,
Прокукует кукушка годà,
И пергаментный желтый схоластик
Голубые сожжет города.
Оказывается, что «схоластик» на самом деле алхимик, готовящий магическую процедуру:
За молитвою в сводчатой келье
Он стоит у резного креста,
Но шипучее варится зелье,
И проклятые шепчут уста.
К нему приезжает гость, рыцарь, который также оказывается не просто странником, но магом-тамплиером…
Преисполненный благостной вести,
Едет всадник, закутавшись в плащ,
И покорно шагает схоластик
К тайноведенью снящихся чащ.
Они отправляются в место совершения ритуала, находящееся, вероятно, где-то под землей:
Фолиантом раскрытая площадь
Четко светится бисером строк,
Полный месяц – небесный извозчик —
Задремал над углями костров432.
Ими совершается некий магический ритуал, подробно описанный в поэме:
Окружили их зыбкие тени,
Чья-то искрами вспыхнула злость,
И по гулким широким ступеням
Опустился с хозяином гость.
И как будто бы все это снится:
В низкой зале пылает очаг,
Светлый спутник – теперь уж не рыцарь,
А могучий и ласковый маг433.
Гость старца оказывается могущественным магом, а в описании проводимого им ритуала упоминаются персонажи, известные всякому знатоку эзотерики, – Майстер Экхарт, «Рейсбрук Чудесный», «Неттесгеймский Агриппа»… На время (или вне времени) старец снова становится юношей («И старик, уплывая в дремоте, / Снова – крепок и статен, и юн…»), видит Древний Египет и страдания людей («В неба гигантский рупор / Сет говорит народам; / Черные губы трупов / Сладкий познали отдых»), своего наставника («А учитель премудрый, как тора, / Говорит о грядущей земле»)… Маг уходит, и наутро старец возносит в храме молитву о своих египетских братьях. После чего попадает в руки инквизиции: его допрашивают и, «обвиненного в злом колдовстве», сжигают на костре.
В третьей части поэмы, «Иоанново Здание», рассказывается о строительстве антропософского храма Гётеанум в Дорнахе (Швейцария) в 1913–1919 годах, в котором принимали участие представители разных стран и народов, в том числе и русские (Андрей Белый, А. Тургенева, М. Волошин, М. Волошина-Сабашникова и др.), а также о трагических событиях Первой мировой войны. Именно так, Johannesbau, в честь Иоганна Вольфганга фон Гёте, был назван построенный из дерева и бетона по проекту Р. Штайнера первый антропософский храм, сгоревший в новогоднюю ночь с 1922 на 1923 год.