Лена вскинула брови, долго и молча смотрела на меня, стараясь понять, шучу я или говорю серьёзно. Наконец истинный смысл моих слов дошёл до неё. Лицо Лены вспыхнуло от смущения, и она торопливо ответила:
— Хорошо, хорошо, передам… А ты сыграй мне что-нибудь.
— Прямо сейчас?
— Если не занят, конечно.
Я настроил гитару, тихонько потрогал струны. Начал негромко напевать:
— Живёт моя отрада в высоком терему.
А в терем тот высокий нет хода никому…
Гитара в руках подрагивала. Дрожал и мой голос, пощипывали подушечки пальцев… Как давно я не играл!
Подперев ладонью голову, Лена, казалось, не столько слушала, сколько внимательно разглядывала меня, будто нашла во мне нечто такое, что ей доселе не было ведомо.
Я взял новые аккорды и, стараясь развеселить, шутливо принялся напевать новую песенку:
— А мне мама говорила,
Говорила, говорила!
Целоваться запретила,
Запретила, да!..
Чёрт ли с этим согласится,
Согласится, согласится?
Для меня же не годится,
Не годится, да!..
Лена заулыбалась.
— А ты, оказывается, ещё и артист. Вот не знала!
Я отложил гитару и, подражая Карлсону, продолжил дурачиться:
— О! Я самый лучший в мире артист! Самый талантливый!
Лена рассмеялась, но в этот момент в прихожей раздался звонок. Она сорвалась со стула и выбежала из комнаты. В открытую дверь мне было хорошо видно, как высокий молодой блондин с церемонной вежливостью протянул Елене огромный букет цветов, а Лена, улыбаясь, провела гостя в свою комнату.
Через минуту она возвратилась и с улыбкой сказала мне:
— Это Румянцев Славик. Поиграй без меня. Ладно?
Я пожал плечами: Славик так Славик. Знаю, что в одной школе с ней работает… Лена снова улыбнулась и тут же исчезла. Мне почему-то было неприятно слышать их весёлые голоса за стеной. А ведь опять так хорошо начинался вечер!..
Глава 6
…Как-то незаметно наступила пятница. Думал, она что-нибудь прояснит в отношении «Бирюзы», но… И мне ничего не оставалось делать, как выправить командировочное удостоверение и ехать в исправительно-трудовую колонию к Пикулину. Решил предварительно встретиться с его бывшим тренером Скляром и мастером слесарного участка завода «Метиз» Хлебниковым.
Созвонился сначала с тренером. Он ответил неохотно, с тревогой. Почему? Ладно, выясним.
В большом просторном зале спортобщества «Труд» десяток здоровых мускулистых парней в боксёрских перчатках пружинисто кружили по полу и неистово лупцевали друг друга. Скляр явно нехотя подошёл ко мне, отрывисто и нервно заговорил, показывая золотые зубы:
— У меня, как видите, не детский сад… Я готовлю боксёров, вмешиваться в их личную жизнь мне, знаете ли, недосуг…
— И всё же, — сказал я терпеливо, — что можете сказать о Пикулине?
— Ничего, — резко ответил он, видимо, стремясь поскорее закончить разговор. — Я прочил его в чемпионы республики. Ко мне-то какие могут быть претензии? Я в этом деле чист как стёклышко. И в спорткомитете отчитался за него. Зачем снова воду мутить?
Мы сидели за столиком в углу зала, смотрели на «будущих чемпионов» и говорили как будто на разных языках. Этот коренастый, жилистый мужик с редкими волосами на голове, водянистыми глазами и с перебитым носом никак не мог или не хотел понять меня.
Я сделал ещё попытку.
— Вам-то сейчас ничего и не грозит. Речь о Пикулине, вашем воспитаннике. Как всё-таки случилось, что он так сорвался?
Взгляд Скляра сделался ледяным.
— Я ему не нянька, — ответил он тоном, не допускающим возражений. — Своих забот хватает. Скоро снова республиканские… Мне могут «заслуженного» присвоить. И я знать ничего не хочу об этом бандите.
Нет, подумал я, не присвоят ему звание! Быть такого не может. Кто-нибудь да увидит, что он за человек. Вряд ли его подопечные добьются на соревнованиях каких-либо успехов: школа не та! Не та школа!..
Мы сухо распрощались, и я, провожаемый гулким хлопаньем перчаток, вышел из зала.
На улице было ещё светло, хотя солнце почти скрылось за домами. «Эх, была не была! — подумал я. — Махну-ка сразу и к мастеру. Без предупреждения. Чего тянуть? Пусть уж и с ним прояснится сегодня».
Ha остановке впрыгнул в раскрытую дверь троллейбуса и через десять минут уже был в уютной двухкомнатной квартире Хлебниковых. Хозяин — подвижный, хотя и немолодой, — встретил меня без какой-либо тревоги и смущения. Радушно проводил в большую комнату и наказал жене — симпатичной улыбчивой блондинке — «быстренько сообразить что-нибудь на стол». Вскоре перед нами вился из красивых чашек душистый парок крепко заваренного чая, и беседа сама собой становилась всё более непринуждённой и доверительной.
— Да, золотые у Игоря руки. Цены им нет! — горячо характеризовал Пикулина Хлебников. Он даже отодвинул недопитую чашку. — Бывало, что ни поручишь: штамп какой сделать или приспособление… ещё и чертежей нет порой, одна задумка, — в момент справится. Посидит, покумекает, что-то прикинет, что-то примерит… Глядишь — готово уже!
— Значит, неплохой был парень. Как же тогда всё так с ним получилось? — спросил я.
Хлебников вздохнул, расстегнул на волосатой груди рубашку, откинулся на спинку стула.
— Что скрывать — упустили мы его. Парень работал что надо. А коль с заданием справлялся, не подводил, а порой и выручал коллектив, то особой тревоги за него не испытывали.
Хлебников налил нам ещё по чашке чая и продолжал вспоминать:
— Как-то раз, правда, пришёл он на смену словно после крепкого подпития. Глаза красные, веки опухли, голос сиплый. «Что это ты себе позволяешь!» — сказал ему. А он в ответ: «Извини, Пал Палыч. Так уж случилось». Ну, я и отстал. А зря. Надо было допытаться, что да к чему. Глядишь, и уберёг бы парня.
— Только раз так было?
Хлебников неторопливо прихлебнул из чашки.
— Так — только раз. Хотя ребята сказывали — по ресторанам он хаживал.
— Говорят, был чемпионом города по боксу?
— Да, славу имел. Но она ведь не только радость. Иных и отравить может. Не каждый перед ней устоит, особенно когда ему ещё восемнадцать… Я потом с тренером его схватился. Как же, мол, ты допустил, чтобы споткнулся парень. Так ведь Скляр меня и слушать не стал. Мол, авторитет его подрываю. По-моему, дрянной он человек!
Я промолчал, хотя был полностью согласен с такой аттестацией.
— А вы, собственно, почему интересуетесь Игорем? Он что-нибудь опять выкинул? — спросил Хлебников.
— Нет-нет, — поспешил я успокоить. — Просто кое-что осталось невыясненным в его деле. Вот и хотелось бы поговорить об этом. Он ведь не один был в тот злополучный вечер. А вот назвать соучастника — не захотел. Как считаете — почему?
Хлебников отставил в сторону чашку.
— Всякое может быть… — ответил задумчиво. — Парень-то он душевный, даром что сиротой рос. Может, пожалел кого, вот и умолчал о нём. Я Игорька знаю: горе у кого или забота большая — всего себя этому человеку отдаст. Уж очень отзывчивый. И помяните моё слово — здесь тоже что-нибудь такое случилось… Вы с ним будете говорить?
— Буду.
— Имейте это в виду. И привет от меня передайте. Скажите, Пал Палыч на него хоть и в обиде за ЧП, но в любое время готов принять на участок. Да и ребята по-хорошему о нём вспоминают. Я, правда, писал ему об этом, да он на письма не отвечает. Верно, стыдится за себя. Только зря замыкается. Вы и это передайте. Мол, верим в него, в его рабочую струнку верим. Так и передайте, ладно?
— Так и передам, — заверил я. — Спасибо вам, Пал Палыч.
— За что же спасибо?
— И за прямоту вашу, и за радушный приём… За всё!
Я допил чай, поднялся из-за стола.
— Ну… Мне надо идти.
Он несколько растерянно протянул руку. Крупную, жилистую… Я с чувством пожал её:
— До свидания!
— А может, посидим ещё?
Я качнул головой и вдруг поймал себя на мысли, что не выяснил ещё один вопрос.
— А с кем дружил Игорь?
Хлебников пожал плечами, задумался.
— Да вся бригада уважала его, — ответил он через минуту.
— А Эдик у вас на участке есть?
— Нет такого. Ни на участке, ни в цехе.
Я ещё раз попрощался с ним и гостеприимной хозяйкой и покинул квартиру.
На улице уже стемнело, стало прохладнее. Неторопливо двигался к своему дому и медленно проигрывал в памяти сегодняшние встречи… Как хорошо, что на свете есть Хлебниковы! Обязательно скажу Пикулину, чтобы держался своего Пал Палыча.
Я шёл, и с каждой минутой всё, прежде скованное заботами и тревогами напряжённого трудового дня, словно оттаивало во мне.
На углу улицы, под ярким фонарём, какая-то дородная тётя всё ещё торговала фиалками. Правда, в корзине осталось лишь несколько букетиков. Купил все. Для Лены. И сделал это с превеликим удовольствием. Давно хотелось осыпать её цветами. А тут — вот они!..
И в радужном настроении продолжал шествовать к дому. Нёс фиалки, а видел изумрудные глаза Елены, её нежные белые руки, милую улыбку… И вдруг заметил у подъезда дома знакомую долговязую фигуру Славика Румянцева. Слоняется туда-сюда… Я быстро спрятал фиалки за спину: только бы он не увидел их.
Румянцев тоже узнал меня, остановился.
— Здравствуйте, — сказал он, почему-то счастливо улыбаясь.
— Привет, — нехотя ответил я. — А где же ваши цветы?
— Цветы? Ах, цветы!.. Они у Лены. Она всегда так радуется им.
— Значит, вы уже от неё? — злость буквально распирала меня. — Тогда что же всё у подъезда топчетесь?
Румянцев вспыхнул и, запинаясь, ответил:
— Вот… Уходить не хочется…
— Ну-ну. Побродите под окнами, спойте серенаду…
В глазах Румянцева проявилась растерянность. Он озадаченно спросил:
— Зачем вы так?
А мне и самому уже было неудобно за издёвку. Парень как парень… Чего на него взъелся? И какое мне дело, кто кому дарит цветы и почему их принимают.