Когда машина с президентом БДИ подъезжала к его вилле, водитель неожиданно заметил на своем пути детскую коляску, затормозил и открыл дверцу. Злоумышленники, находившиеся в машине, стоявшей рядом, открыли огонь из автоматов, а затем быстро уехали, прихватив с собой самого Шляйера либо его труп.
Растерянность полиции объяснялась просто. Сообщение дежурного вахмистра слишком долго оставалось без ответной реакции начальства. Высшие чины местной полиции находились не то на дне рождения, не то на каком-то другом торжестве у полицай-президента Кёльна. Злоумышленники оказались на данный счет хорошо осведомлены.
Это были террористы из группы Баадера — Майнхоф, объявившей «партизанскую войну» существующему строю. Похитив Шляйера, они хотели добиться освобождения из тюрем своих товарищей. Шляйер впоследствии был убит, поскольку власти отказались выполнить условия террористов. Но зато по всей стране прокатилась волна полицейского террора, жертвами которого стали не только анархисты, но и многие простые граждане, заподозренные в причастности к терроризму.
Однажды, когда мой коллега и я посетили редакцию «Шпигеля» в Гамбурге, при входе нас подвергли своеобразному таможенному досмотру, заставив пройти через специальный пропускник, фиксирующий наличие металлических предметов а карманах одежды.
Страх был настолько велик, что привел к созданию специальных военизированных отрядов полиции — ГСГ-9, предназначенных для борьбы с терроризмом. Впоследствии, после того, как отряду ГСГ-9 удалось осуществить освобождение заложников из самолета «Люфтганзы», захваченного террористами в Могадишо, после того, как Ульрика Майнхоф и несколько других главарей анархистов покончили с собой в западногерманских тюрьмах, а полиция сумела схватить еще нескольких партизанских вожаков, остававшихся на свободе, страхи несколько улеглись. Но хотя террористам уже не удавалось проводить таких крупных акций, как похищение Шляйера, верховного прокурора Бубака или банкира Пронто, на бензоколонках еще долго продолжали висеть портреты разыскиваемых террористов рядом с теми, кто уже вышел из игры — покончил с собой, убит в перестрелке или сидит в тюрьме. Страхи улеглись, но атмосфера полицейского террора, подозрительности, слежки остается неотъемлемой частью внутриполитической жизни Федеративной республики.
После того как была раскрыта афера с подслушиванием на квартире ученого-физика Клауса Траубе, заподозренного в помощи террористам, последовала целая серия новых случаев подслушивания с помощью электронной аппаратуры. Утверждают, что в компьютерах секретных служб хранятся сведения о трех миллионах граждан. Страх перед осведомителями настолько велик, что становится предметом научных изысканий. «Слежу за всем, что выбрасываю в корзину для мусора», «Не осмеливаюсь принять участие в демонстрации», «Избегаю делать покупки в книжных магазинах левого направления» — такие сведения были приведены в документации о «моральном облике нации», которую опубликовало «германское общество психотерапии». Даже малейшее проявление политической активности, говорится в документации, например посещение демонстрации, заставляет молодых западных немцев задуматься над тем, не повредит ли это их дальнейшей карьере.
Министр внутренних дел Баварии Зайдль подтвердил факты массовой слежки за школьниками. Контакты между руководителями школ и агентами ведомства по охране конституции существуют в Баден-Вюртемберге. В земле Северный Рейн — Вестфалия действует указ министерства по делам культов № 111 А6. 32–25. 12489/73, согласно которому учащиеся должны подвергаться постоянной слежке. Иногда по соображениям «профилактики» в картотеку «подозрительных» заносят четырнадцатилетних. В этих целях, по распоряжению полицай-президента Кёльна, составлен «каталог» мест, которые посещает молодежь: дискотек, кафе и даже скверов.
Вилла полицай-президента Кёльна находилась в том же самом тихом Мариенбурге — квартале фешенебельных особняков, дипломатических представительств и консульств, где располагалось и наше бюро. Там помещалась редакция журнала «Советский Союз сегодня», издаваемого на немецком языке агентством печати «Новости» совместно с нашим посольством. Двухэтажный домик бюро, а точнее половина его, потому что другую занимала некая таинственная дама, бывшая подруга одного из промышленных тузов, выглядел гораздо скромнее и был, пожалуй, наиболее «многонаселенным» и шумным местом в Мариенбурге. Там чуть ли не круглосуточно стучали телетайпы и пишущие машинки, работал ротатор, стрекотали телефоны и без конца наигрывал нехитрую мелодию дверной звонок. Наше существование, очевидно, доставляло некоторые неудобства окружающим, в том числе и самому полицай-президенту, однако, с точки зрения властей, это окупалось тем, что мы как бы постоянно находились под надежной охраной и… присмотром.
На улицах нашего квартала всегда было тихо. Благочестивый Мариенбург, который, как и вся Федеративная республика, почти поровну делился на католиков и протестантов, гордился этой тишиной и еще «самой чистой водой в Кёльне», потому что она поступала в кухни мариенбургских фрау не из Рейна, до крайней степени загрязненного промышленными стоками, а из глубоких артезианских скважин. В пору цветения розовых каштанов мостовые квартала напоминали розовые ковры, рисунок которых меняли только редкие «мерседесы» или чей-нибудь непослушный пудель.
Идиллию нарушало не совсем приятное соседство. На соседней улице только что возвели новый современный комплекс радиостанции «Немецкая волна», ежедневно отравляющей эфир передачами о мнимых «нарушениях прав человека» в социалистических странах. Мы знали, что такие передачи готовятся группой отщепенцев и предателей. В составе русской редакции, например, были те, кто в годы войны запятнал себя сотрудничеством с нацистами. Когда «Немецкая волна» решила устроить прием для прессы по случаю открытия нового комплекса, я позвонил и редакцию и спросил, будут ли приглашены туда советские журналисты.
— Минуточку, соединяю вас, — бодро произнес молодой женский голос, не сообщив, с кем меня собираются соединять.
— Слушаю вас, с кем имею честь? — осведомился после довольно длительной паузы уверенный баритон, обладатель которого решил почему-то не называть себя.
Я представился.
— Видите ли, — насколько можно любезнее произнес представитель «Немецкой волны», — для аккредитованных иностранных журналистов мы организуем прием позже. И обязательно пригласим вас.
Но руководство «Немецкой волны» все же сочло нежелательным присутствие советских журналистов в стенах своего учреждения, видимо, опасаясь нежелательных дискуссий и нежелательных вопросов. Приглашения так и не последовало.
Однажды тишину Мариенбурга неожиданно прорвала сирена, напоминавшая сигнал воздушной тревоги. Позже я узнал, что это действительно была учебная тревога, которую объявляют периодически в разное время года, чтобы проворить, насколько быстро приводятся в состояние готовности силы «внутренней безопасности».
И тотчас же вслед за сиреной я услышал под окнами бюро детский возглас: «Давай сыграем в третью мировую войну!»
Группа мальчишек лет 10–11, вооруженная пластмассовыми пистолетами неизвестного мне образца, мчалась в направлении ближайшего сквера. Что-то в их боевом кличе резануло слух. Но что? Ведь миллионы мальчишек на всем земном шаре играют в войну, в «казаков-разбойников» и «пиратов». И в этом нет ничего странного: наверное, еще не было такого поколения, при жизни которого в мире не велась бы война. Но игра игре рознь. Военные игры, развивающие смелость и ловкость, любят и наши дети. Но вряд ли кому из них придет в голову сыграть в третью мировую войну. И здесь возникает вопрос: может ли ребенок самостоятельно перейти невидимую грань, которая отделяет условность игры от имитации действительности?
В Федеративной республике такие имитации, к сожалению, возможны. И совсем не потому, что местные Гансы и Гретхен наделены какой-то патологической фантазией, а потому, что взрослые «заботливо» подбирают для них игры и игрушки, «максимально приближающие малышей к реальности». Многие здешние педагоги, психологи и врачи искренне убеждены в том, что игры с маленькими танками и пушками не пробуждают в детях милитаристских настроений. Что это: спасительное благодушие, заставляющее прятать голову под крыло, чтобы не вчитываться в тревожные цифры статистики, говорящие о росте детской преступности и агрессивности, об усилении неонацистских тенденций в молодежной среде? Скорее равнодушие к судьбе юного поколения, которое «пусть лучше позаботится само о себе». Равнодушие улиток ко всему, что остается за пределами их удобных и благоустроенных раковин.
Разумеется, в ФРГ есть люди, которые думают иначе, которые по-настоящему озабочены и встревожены тем, что дети играют сегодня не просто в войну, а в войну «мировую» или «космическую», пользуясь при этом точными копиями настоящих «леопардов» или «старфайтеров».
С Вилли вон Хойеном, председателем «Немецкого общества мира» во Франкфурте-на-Майне, мы познакомились на одном из мероприятий местных демократов. «Немецкое общество мира» считается пацифистской организацией. В нее входят парни, отказавшиеся служить в бундесвере, а также те, кто по различным причинам отвергает войну. Но называть их пацифистами было бы все же не совсем верно. Ибо они не просто отрицают идею войны, но активно выступают против военных приготовлений у себя в стране.
Вилли ван Хойей как-то рассказал мне, что его организация собирается провести несколько акций протеста против продажи таких детских игрушек, которые способствуют распространению милитаристских идей.
«Да, мировую войну сегодня нетрудно разыграть в детской комнате, ведь к услугам детей уменьшенные до масштабов Лиллипутии армии всех стран мира с необходимым оснащением, — подтвердил мне Вилли. — Именно это и заставляет нас бить тревогу. Мы, правда, не ставим перед собой цель уничтожить все военные игрушки. Мы понимаем, что это нереально. Хотя они и составляют всего 12 процентов от общего числа производимых игрушек, но прибыли дают немалые. Запретить их производство у нас никто не решился бы. Поэтому мы поставили перед собой более конкретную задачу: доби