Сказал тост и начальник аэропорта:
— Сан-Франциско может похвастаться своими двумя висячими мостами. Они являются действительно чудом мировой техники. Но советские летчики, которых мы сейчас чествуем, перекинули третий мост, не менее замечательный, чем наши мосты, — мост, связывающий Советский Союз и Соединенные Штаты Америки через Северный полюс.
Затем говорил Чкалов. В своей речи он выразил уверенность в том, что американские летчики не замедлят сделать ответный визит и через Северный полюс прилетят в СССР из Америки.
Мы уезжали из Торговой палаты с приятным сознанием того, что познакомились не только с представителями власти, но и с летчиками. Среди них были и те, которые летали через Тихий океан из США в Китай. Было очевидно, что этот летный мир с большим уважением относится к успехам советской авиации.
Наше настоящее земное путешествие по Америке началось вечером 23 июня. Именно в этот теплый летний вечер, когда сумерки еще единоборствуют с дневным светом и автомобили мчатся еще без зажженных фар, мы выехали из Сан-Франциско в Чикаго по Южной Тихоокеанской железной дороге.
Предстояло пересечь Америку по параллели. В Чикаго наш вагон должны прицепить к другому поезду, который пойдет до Вашингтона. Там мы должны были нанести визит американскому правительству.
Расстояние до Чикаго — 3600 километров — поезд преодолел за 64 часа, со средней скоростью 60 километров в час. Но этот экспресс не самый скорый, В Америке был поезд обтекаемой формы, носящий название «Стрим-ляйн». Его средняя скорость более 100 километров в час.
Американская железнодорожная колея несколько уже, чем колея в СССР. Поэтому и вагоны несколько другие: в них теснее, чем в наших.
Поезд, в котором мы ехали, был составлен из двадцати металлических вагонов. Однако их без труда тянул один мощный паровоз.
Всю ночь поезд карабкался в гору, извивался змеей, объезжая глубокие ущелья и крутые склоны, покрытые густым хвойным лесом. На рассвете я увидел снежные вершины. Это был хребет Сьерра-Невада. Из-за горы поднимался багряный солнечный шар, причудливо озаряя снежную даль.
Вскоре поезд пошел под уклон. Горы вначале точно не хотели отставать от поезда. Они мелькали в окнах — высокие, угрюмые, темно-зеленые. Но с каждой сотней миль горы становились все ниже и ниже, переходя в холмы с чахлой растительностью.
Вскоре раскинулось однообразное, светло-коричневое выжженное солнцем плоскогорье. Поселки попадались реже. Мы ехали по пустыне Сьерры-Невады.
В нашем вагоне семь человек: мы — трое летчиков, полпред со своим секретарем, военный атташе и представитель кинопромышленности. Каждый занимал отдельное купе.
Прислуживал в вагоне проводник-негр. В американских поездах проводники — негры. Капиталисты ставят на черную работу тех, кого считают низшей расой. Проводник-негр обязан выполнять малейшие прихоти белого и обладать выдержкой безропотного слуги.
В пустыне, которую мы пересекали, было нестерпимо жарко: вероятно, градусов 28–30 в тени. Но в нашем вагоне прохладно. Окна в купе и коридоре плотно закрыты. Охлажденный воздух непрерывно подается через особые камеры, которые на станциях заполняют искусственным льдом. Вся эта система охлаждения воздуха называется «Эйр кондипш».
В железнодорожных вагонах действует сравнительно простая система. В городах же для получения кондиционированного воздуха существуют более усовершенствованные системы. В дни нашего путешествия по Америке мы видели кафе, кино, театры и магазины с большими вывесками: «Эйр кондишн». Слова «Эйр кондишн» часто были написаны более крупным шрифтом, чем название кинокартины.
Охлажденный воздух — один из рекламных способов привлечения покупателей и зрителей.
Я вспоминаю, с каким удовольствием в жаркий полдень заходили мы, бывало, в прохладное помещение магазина и иной раз, сами того не желая, покупали какую-нибудь мелочь.
Я подхожу к окну вагона. Иногда около дорожной насыпи вижу ремонтных рабочих в кепи и синих комбинезонах. Они меняют шпалы.
Скоро наступит ночь, я вызову проводника, и он соорудит из мягких кресел, между которыми сейчас стоит столик, широкую кровать. А пока можно продолжать работу.
Мне нужно отправить статьи в «Правду», «Известия», привести в порядок записи, сделанные во время полета.
Я раскладываю на столике бортовой и радиожурнал, карты, счетную линейку и начинаю заниматься подсчетами.
Валерий сидит с нашими спутниками в соседнем купе. Они играют в преферанс.
«Почему же получился излишний расход горючего?» — говорю я самому себе и начинаю по графику искать часовой расход.
Записываю: «Израсходовали 5600 килограммов за 63 часа 15 минут». Но шум в соседнем купе прерывает мои занятия.
К концу дня вижу из окна вагона унылые берега озера, покрытые белым налетом. Показалось, что это соль. И действительно, вскоре мы подъехали к железнодорожной станции города Большое Соленое Озеро.
Здесь, поблизости, на аэродроме в 1929 году садился самолет «Страна Советов». В те годы это был триумф советской авиации. Как же далеко вперед шагнула моя страна!
Самолет «Страна Советов» летел тогда через Сибирь и Тихий океан. Наш же АНТ-25 — через Северный полюс, и мы собирались идти на посадку в районе Сакраменто или Большого Соленого Озера, если западное побережье будет закрыто низкой облачностью.
Проехав озеро, поезд остановился в городе Огдэн — центре района, в котором живут ковбои.
Я слышал, что в Огдэне ковбои ежегодно устраивают пышные празднества, показывая борьбу и искусство верховой езды. Я рассказал об этом моим товарищам, и мы вышли из вагона на перрон, надеясь увидеть какого-нибудь ковбоя.
Нас встречал мэр города. К нашему удовольствию, он был одет в синий ковбойский костюм — короткую рубашку, отороченную кожей, и брюки с лампасами и бахромой.
— Не покажет ли он нам искусство ковбоев? — попросил Валерий спросить у мэра.
Но мэр города нас огорчил. Он оказался не настоящим ковбоем и чистосердечно в этом признался.
Мы вернулись в вагон. Поезд тронулся дальше. Я начал устраиваться на ночлег.
Постель помещалась у окна, вдоль стены, по движению поезда. Но уснуть на ней было трудно. На поворотах меня бросало то в одну, то в другую сторону. Поезд развил большую скорость. Я долго перекатывался на пружинной кровати, пока наконец не уснул тревожным сном. Утром разбудили друзья.
День 25 июня был похож на предыдущий. Зато вид местности совершенно изменился. В окнах мелькали фермерские участки, огороженные заборчиками, каменные и деревянные домики с мезонинами и служебными постройками. На каждом участке обычно возвышалась металлическая башенка с многолопастным ветряком. Кое-где на полях работали тракторы, чаще виднелись лошади. Мы ехали по стране мелких фермерских хозяйств. Я вспомнил 360 тысяч тракторов, работающих на полях Советского Союза, и чувство гордости за мою Родину охватило меня. Наш тракторный парк производит работу, гораздо большую, чем тракторы или комбайны в Соединенных Штатах, где любой из них неизменно упирается в границу принадлежащей соседу земли.
Кукурузные и пшеничные поля с редкими группами деревьев долго, почти весь день, тянулись по сторонам железнодорожного полотна. По широким асфальтовым дорогам параллельно рельсам мчались автомобили. Многие из них не отставали от поезда.
В полдень поезд прибыл в Чикаго. В этом городе мы могли пробыть не более шести часов — до отхода поезда, отправлявшегося в Вашингтон.
На вокзале в Чикаго нас встретила огромная толпа русских рабочих и работниц. Увидя нас, они запели «Интернационал». Сердце мое забилось частыми ударами. Кто-то одобрительно хлопал меня по плечу. К Чкалову и Байдукову тоже тянулись сотни рук. Вдруг из толпы вышла старушка, напомнившая мне мою мать. Она бросилась к нам и стала всех нас по очереди обнимать и целовать.
Что она переживала? Соскучилась ли по родному языку? Или тосковала по стране, которую давным-давно покинула?..
— Какие же они хорошие да молодые! — говорила она по-русски, всхлипывая и ковыляя за нами, пока мы пробирались по вокзальной площади к своим автомобилям.
В потоке машин мы помчались осматривать достопримечательности города. Иногда наши машины ныряли под эстакады — тогда к шуму улиц примешивался грохот поездов, проносившихся над головой.
Над серыми громадами небоскребов в безоблачном небе кружился самолет. На длинном выпущенном тросе он тянул за собой гигантскую рекламу.
Какой-то пешеход подошел к автомату, бросил в отверстие мелкую монету, и автомат выкинул завернутую в конфетную бумажку резиновую жвачку. Эта жвачка — весьма выгодный продукт потребления, дающий фабрикантам большие прибыли. Пешеход положил «конфетку» в рот и отправился дальше.
Мы прибавили шагу и продолжали идти по шумному стриту, заполненному пестрой толпой.
Из-за угла показалась реклама, рекомендующая освежающий напиток «кока-кола». Я опустил в первый попавшийся автомат пять центов и получил стакан «кока-колы». Сам напиток, говорят американцы, стоит одни цент, второй цент — нажива, три цента обходится реклама.
У нас уже пестрело в глазах от ярких реклам вина, виски, жвачки, отелей, мыла, фотоаппаратов, холодильников, меблированных комнат, пылесосов. Мы проголодались и направились в небольшой ресторанчик-кафетерий, где нам дали завтрак, состоящий из дыни, курицы и чан.
Георгий Филиппович от холодной воды отказался и приступил к дыне и курице. Мы с Валерием решили соблюсти американский обычай — сначала выпили холодную воду, закусили дыней, а потом разделались с курицей, запив ее стаканом горячего чая.
Сегодня мы были свободны от «дипломатической» работы и поэтому, позавтракав, поехали осмотреть Технический музей, где демонстрировался механизированный способ добычи каменного угля.
Лифт опустил нас на огромнейшую, как нам показалось, глубину, и мы очутились в шахте. Экскурсовод начал показывать механизированную погрузку и откатку угля. Потом он предложил нам сесть в вагонетку и объехать шахту.