еть и мило беседовать, когда Рой… там? Я извинился и взял такси. Я просто не сообразил позвонить и предупредить.
— Все нормально. Но ты знаешь, что я ничего не могу сделать. Ситуация изменилась.
Стедман поднял глаза.
— В чем она изменилась? — Он, конечно, знал, но хотел услышать.
— Брось, Дэн. До сих пор у них ничего на него не было. Он дружил с арабом. Ну и что? Многие дружат, израильтяне тоже. Он был недалеко от места взрыва — даже в самом месте — но у него было правдоподобное объяснение. Ничего официального полиция не предпринимала.
— Они забрали у него паспорт.
— Нет, не забрали. Ты знаешь, что это так, я знаю, и они знают, что это так, но официально они просто затеряли его и не отправили вовремя.
— Да уж…
— Но теперь его взяли при попытке пересечь границу. В любой стране это всегда преступление. Но в воюющей стране это может быть серьезным преступлением. А если это переход на вражескую территорию, оно может быть чертовски серьезным.
— Но он не знал, что пересекает границу, — закричал Стедман.
— Я сказал, что это он так говорит, — поправил Донахью. — По его словам этот Абдул пригласил его в гости к дяде — на какое-то там грандиозное веселье, которое продлится несколько дней. Они поехали на север, где, якобы, живет этот самый дядя. И когда почти добрались до места, бросили машину, чтобы срезать путь. Рой не совсем понял, почему именно они ее бросили — то ли поломалась, то ли Абдул заехал в канаву. Видишь ли, история немного неубедительна, Дэн, — ты должен это признать. Я хочу сказать, что у твоего малыша нормальные мозги, иначе он не учился бы в университете. Но тут — оставить машину и срезать путь через лес, проехав, черт побери, такое расстояние, — он должен был знать, что они страшно близко к границе.
— Почему он должен был знать? Скорее всего, он никогда там не был раньше. А если за рулем был другой, он мог спать.
— Да, но он чертовски быстро все понял, когда увидел вокруг израильских солдат. — Он вдруг задумался. — Странно, вообще-то — целый отряд именно в этой точке.
— Думаешь, это западня?
— Вполне возможно. Я бы не удивился. Во всяком случае твой мальчик впервые проявил здравый смысл, когда остановился и поднял руки. Араб пытался убежать, и они его подстрелили.
— Убили?
— Нет, только ранили в ногу. Думаю, он им нужен для допроса.
— И конечно, он впутает Роя, — с горечью сказал Стедман.
— Не обязательно. Зачем? Легче ему от этого не станет. А если и попытается, они, скорее всего, проигнорируют. Все это дело выглядит немного странно. Тут попахивает Шин Бет. У меня впечатление, что на самом деле их волнует не переход границы. Это вопрос пограничной службы, которая относится к министерству полиции, но не похоже, что им занимаются они. Дело, кажется, контролирует Иерусалим. Как по мне, на самом деле их интересует возможная связь со взрывом. И если так, для твоего мальчика это станет обвинением в убийстве. Прости, Дэн, но нет смысла приукрашивать ситуацию.
— Да, никакого, — устало сказал Стедман.
— А вот адвоката взять надо.
— Это в последнюю очередь. Даже если адвокат сумеет выиграть дело, ты представляешь, что это будет значить для Роя? Этот араб — герой для его народа, и даже израильтянам в какой-то степени понятны его мотивы. Но американец и еврей! Даже если он выйдет сухим из воды, как жить потом с этим? Я не могу допустить, чтобы он предстал перед судом. Должно быть что-то, что ты можешь сделать!
— Образумься, Дэн. Адвокат сейчас…
Стедман спокойно кивнул.
— Когда плохой вариант превратится в худший, я, конечно, возьму адвоката. Но давай начнем с хорошего — именно для этого я и пришел к тебе.
Донахью налил себе глоток.
— Я ничего не смогу сделать, если это убийство. Не смог бы и сам посол. Нельзя прийти к руководству независимого государства и сказать: да, он убил одного из ваших подданных, но я хочу, чтобы вы его отпустили.
— Ты прав.
— Но тогда…
— Послушай, ты можешь выяснить, кто занимается этим в Иерусалиме?
— Думаю, могу, но что это тебе даст?
— Не знаю. Попробую встретиться с ним и постараюсь убедить. Больше ничего.
— Хорошо, я попытаюсь.
Стедман поднялся и направился к двери.
— Дэн.
Стедман остановился.
— Ты уверен, что он не делал этого?
— Не знаю. Не хочу думать об этом. — У двери он остановился. — Мне кажется, на самом деле я совсем не знаю своего сына.
Глава XLVI
Хотя ежемесячник «Хаолам» писал о науке и политике и регулярно посвящал статьи литературе, искусству и тенденциям моды, по сути это был иллюстрированный журнал — эффектные, выразительные снимки появлялись наряду с другими, сопровождающими статьи. Волнения по поводу взрыва на Мазл Тов-стрит давно улеглись, а на первой странице обложки вдруг появилась фотография мертвого Мимавета, лежащего на полу в гостиной.
Никакого комментария к происшедшему не было, только маленькая подпись в рамочке. Ракурс придавал снимку поразительный драматизм. Мимавет лежал на левом боку с подтянутыми как у эмбриона коленями. Вытянутая поперек тела правая рука сжимала бутылку бренди как булаву. Открытые глаза уставились в пространство, с правого виска стекала струйка крови. На переднем плане в центре нижней части снимка находилась радужная дуга донышка бутылки, фигура в результате оказалась причудливо укороченной. Указательный палец лежал вдоль расширяющегося горлышка бутылки, и его кончик был направлен прямо на зрителя. Выше были видны костяшки пальцев, охвативших горлышко, остальная часть руки была скрыта перспективой, а в самом центре — поднятое кверху лицо мертвеца с открытыми застывшими глазами.
— Впечатляет, — признал Адуми. — И есть в ней что-то такое… покоя не дает.
— Я знаю, — согласился Иш-Кошер. — Мне тоже. Как ты его ни держи — подальше, поближе, с одной стороны, с другой — кажется, что палец указывает прямо на тебя, и глаза тоже. Я спросил у ребят из фотолаборатории, они объяснили, что фокус наведен на кончик пальца. В этом весь эффект.
— Интересно, кто его сделал.
— Не указано. Мог быть кто угодно — даже простой турист. У них камеры всегда с собой. Прежде, чем мы отгородили место после взрыва, на Мазл Тов-стрит уже было человек сто, у половины были камеры, и все щелкали. У какого-то парня получился необычный снимок, он и послал его в редакцию. Думаю, за него хорошо заплатили. А может, и фоторепортер-газетчик…
— Это я все понимаю, но почему они решили поместить его сейчас? Как ты думаешь, может, что-то пронюхали?
Иш-Кошер решительно покачал головой.
— Невозможно. Арестовали этих двоих несколько дней назад, а материалы номера должны были уйти в типографию по крайней мере недели две тому.
— Ты хочешь сказать, что они не могли поменять обложку в последнюю минуту?
— Вообще-то, наверное, это возможно, — осторожно сказал Иш-Кошер. — Я не силен в полиграфии и издательском деле, но что они на этом выигрывают?
— Может, решили, что мы собираемся дать делу ход, и выступили с сенсацией? Мне не хочется думать, что это могло просочиться из нашего круга, Хаим.
— Поверь, Авнер, моим людям, которые знают об этом, я доверяю абсолютно. Тебе нечего бояться с этой стороны. Я уверен, что это просто совпадение.
— Лучше бы так.
Стедман увидел фотографию на стеллаже с журналами в вестибюле отеля. Он купил экземпляр и взял в номер. Он тоже ломал голову, почему снимок появился именно сейчас. Что это, часть искусной кампании, чтобы возродить интерес к теме? Или чтобы пробудить общественное негодование? Появятся ли статьи о взрыве в ежедневных газетах? Он решил было зайти в редакцию и навести справки, но передумал, так как сами его вопросы могли спровоцировать ненужный интерес. Но если это кампания, а он бездействует…
Он понял, что ходит по кругу, что необходимо поговорить с кем-то, кто свежим взглядом оценит ситуацию целиком.
Глава XLVII
В пятницу Гитель приехала пораньше, чтобы помочь Мириам приготовить обед.
— Право, Гитель, это очень любезно с твоей стороны, но я прекрасно могу справиться одна.
— Послушай, Мириам, никаких церемоний. Я не хочу вмешиваться. Я видела сотни и тысячи семей, где невестка и свекровь живут в одной квартире, и мне не надо рассказывать, что для двух женщин кухня всегда маленькая. Я собиралась просто тихо посидеть и составить тебе компанию.
Она сидела тихо, только давала советы:
— А лук, Мириам? Всегда готовь суп с луком. Ури говорит, что это придает супу домашний вкус.
Мириам заметила, что Дэвид не любит лук.
— Но в луке вся прелесть супа, потом его можно выбросить. Он придает аромат. — Позже, за столом, когда рабби похвалил суп, она поймала взгляд Мириам и победно кивнула: «Я же говорила».
— Нет, Мириам, рыбу не крутят в мясорубке. Ее рубят. Да, я знаю, в Америке вы перемалываете рыбу как печенку, потому что это легче. У вас есть даже электрические мясорубки — кладешь рыбу и нажимаешь кнопку. Но после этого она выходит похожей на пасту, и ее трудно готовить.
Она порылась в шкафчиках, нашла секач и большую деревянную миску, пристроила ее на коленях и, несмотря на обещания, вскоре уже ритмично рубила рыбу — «просто показать, как это делается». Во время работы она без остановки говорила — про хозяйку квартиры, которую посетила на прошлой неделе и которая хорошо ладит со своей сестрой, про нового инспектора в ее отделе — вряд ли он ей понравится, про Сару Адуми, к которой заскочила на пару минут в «Хадассу» перед приходом сюда и по поводу лечения которой у нее имеются серьезные сомнения. Когда она раздражалась, ритм ускорялся.
Но больше всего она говорила об Ури и тогда уже рубила в бешеном темпе, выражая изумленное разочарование.
— Он высокий, как его отец, и красивый. Это я говорю не только как мать. Ты сама убедишься, когда он придет. И пользуется успехом. Девушки сходят по нему с ума. У него был богатый выбор. А он увлекся девушкой из бедной семьи, они из Туниса — или из Марокко или вроде того, разницы никакой.