Профессор принялся созерцать это внезапное видение с изумлением и страхом, словно то был карточный домик, готовый рассыпаться, едва разум сделает шаг назад, чтобы оглядеть его целиком в его шатком равновесии. Однако домик устоял, и, заново запустив прогрессию, от первой пары, Бытие и Ничто, того самого fiat[11] Гегеля, он мог наблюдать, как возникали и проходили перед ним в чудесном новом порядке все категории. Он, не моргая, устремил взор в себя, туда, где беззвучно двигалась череда образов, немой фильм для единственного зрителя. Лила, следившая за еле заметным движением зрачков, увидела, как две слезы скатились по щекам из по-прежнему открытых глаз. Она нагнулась, чтобы вытереть их, и замерла, не смея дотронуться. Зрачки застыли, устремленные ввысь. Профессор скончался.
Этой лаконичной фразой завершался роман, и, хотя Мертон перевернул страницу, ожидая какого-то эпилога, за ней следовал последний чистый лист. Он откинулся на стуле, стараясь проникнуть в смысл подобного финала, припоминая все, что прочитал, как о том просил А. Эпилога не было, но зато был на первой странице эпиграф, который он пропустил, начав читать. Теша мелкое тщеславие критика, предпочитал с пренебрежением игнорировать авторские эпиграфы, эти указующие персты, позаимствованные, чтобы ткнуть носом в сближения и символы. Мертон вернулся к началу и прочитал. То была фраза из Теодора Адорно: «В философии следует, вопреки Витгенштейну, продолжать говорить все, чего нельзя высказать». Это чем-то поможет? Вряд ли. В финале романа теория профессора – решение загадки – осталась внутри его головы, ее оказалось «нельзя высказать». Должен ли он прочитать роман как свидетельство непреодолимого расстояния между созданным в уме и тем немногим, что можно восстановить или передать в письме? Как зал менин, созданный А., в котором видны лишь неясные контуры разбитого лабиринта поисков? Как вариацию фразы Честертона о неисчислимых оттенках человеческой души, «столь же невыразимых, как цвета осеннего леса», и о скудной, ограниченной механике рыка и визга, какой является язык? Или подобный финал – намек на отчаяние А., на собственную болезнь, его последний раз, ведь то, что он хотел сказать, что пытался «продолжать говорить», никто, возможно, так никогда и не прочитает?
Вскоре Мертон спохватился, что уже стемнело, а он должен покормить собаку. Он направился в сад, но не обнаружил ее ни на галерее, ни под дверью. Заглянул в сарай, где обычно псина спала, но и там ее не было. Позвал раз, другой, все громче и громче, но она не явилась. Наконец нашел: собака свернулась клубком около ворот, просунув морду на улицу сквозь проволочное заграждение, словно надеясь учуять в безбрежном внешнем мире возвращение хозяев.
Пятнадцать
На следующее утро, когда Мертон проснулся и выглянул в окно кабинета, ничего не изменилось: дом стоял пустой и закрытый, сад словно замер, лишь ветер посвистывал в роще у ворот. Он сварил себе кофе, подкрепился чем-то, что нашел в кухонных шкафах, и отправился на поиски Саши. Собака по-прежнему стоически караулила около ворот. Мертон привел ее в сарай, насыпал корму, а вернувшись в кабинет, положил в рюкзак рукопись А. вместе со списком, который принесла Мави. Поколебавшись, добавил стопку романов А., оставленную Морганой на письменном столе. Когда Мертон взвалил рюкзак на плечи, от тяжести свело лопатки. Вот, подумал он, теперь приходится таскать А. на горбу. Во всяком случае, монастырь находился действительно близко, и через несколько минут Мертон уже стоял у каменной лестницы, ведущей ко входу.
Сторож из своей будки оглядел его недоверчиво, едва распознал аргентинский акцент. Библиотека, заявил он, закрыта для публики, она не относится к тем местам в монастыре, которые можно посещать, и, в любом случае, у него должно быть разрешение на вход. Мертон, предпочитавший вообще не лгать, заверил, что сам А. послал его сюда изучить подчеркнутые места и заметки на полях в его книгах. Заявил, что сегодня же вечером возвращается в Аргентину. Он, разумеется, мог и приврать, если дело не касалось литературы, и наконец, словно выстрел наугад в тумане, произнес имя Нурии Монклус. Вероятно, неколебимая уверенность, с какой Мертон произнес это имя, будто речь шла о самой королеве Элисенде – основательнице монастыря, заставила сторожа снять телефонную трубку и спросить совета. Повесив трубку, он неохотно пропустил Мертона, объяснил, как пройти к кабинету директрисы, добавив, что она сама отведет его в библиотеку.
Мертон зашагал по дорожке, пересекавшей монастырские сады, обогнул двойное надгробие королевы – с одной стороны она представала покрытая драгоценностями и в короне, с другой – в облачении кающейся монахини, – а когда сторож крикнул, что он идет не туда, вернулся и направился к величественной двухъярусной галерее, где располагались офисы. Не успел Мертон отыскать вход, как навстречу ему вышла монахиня, в руках у нее был большой, старинный, железный ключ. Пожилая, она двигалась проворно, и глаза за стеклами круглых очков были живыми и проницательными. Она встретила Мертона радушной улыбкой, словно желая, чтобы он забыл о неприятной сцене около входа.
– Ну, раз ты соотечественник А., и Нурия Монклус тебя послала посмотреть книги, не о чем говорить, сделаем исключение, тем более, что никто и не заходит в эту библиотеку. Следуй за мной, пройдем через зал аббатисы.
Они миновали зал, похоже, заброшенный, где мебель была придвинута к стенам. Их шаги шелестели, отдаваясь приглушенными отголосками, будто шествовала целая процессия. Затем поднялись по мраморным ступенькам, изъеденным временем, и оказались перед дверью, где красовалась надпись: «Не входить», заключенная в красный кружок. Они все-таки прошли в длинный сводчатый коридор, напоминавший туннель, добрались до другой двери в самом его конце и увидели бронзовую табличку с надписью: «Библиотека Флоренса». Сбоку на стене Мертон заметил плакат с надписью на старокастильском языке внушительными заглавными буквами, до сих пор устрашающими:
«ПОДЛЕЖИТ ОТЛУЧЕНИЮ
любой человек, который
СНИМЕТ, ПЕРЕСТАВИТ или ПОХИТИТ
любую книгу из этой БИБЛИОТЕКИ,
И НЕ БУДЕТ ЕМУ ИСКУПЛЕНИЯ»
Директриса, уже вложившая ключ в замочную скважину, подождала, пока Мертон разберет старинную орфографию.
– Кара уже не кажется такой ужасной, правда? Но в старину только папа римский мог снять наказание. Ну вот, мы и пришли, – произнесла она и открыла дверь. – Я оставлю тебе ключ. Когда закончишь, зайди в мой кабинет и верни его. Книги А. у нас в отделе, где полки под стеклом.
Мертон очутился в комнате гораздо меньших размеров, чем представлял, два прорубленных в стене окна выходили в сад, посередине стояли круглый стол и несколько стульев в строгом стиле. Книги из личной библиотеки А., на первый взгляд, расставленные без какого-либо порядка, занимали почти все стены. Мертон поставил рюкзак на стол, вынул один за другим романы и, складывая их в стопку, впервые заметил, что их девять, включая рукопись, которую он только что прочитал. Осененный внезапной догадкой, извлек список заглавий и старательно пересчитал листки: их тоже было именно девять. Значит, вот в чем дело, подумал он, вот что пытался поведать ему А., вот какую хотел дать подсказку перед тем, как подъехала «Скорая помощь»: заглавия на каждой странице относились к книгам, с которыми А. сверялся, или как-то имел их в виду, когда писал каждый из своих романов. Впервые Мертон почувствовал, что уже не просто «тепло», а «горячо», и решение загадки А. у него буквально под рукой. Оставалось понять связь между каждым романом и списком заглавий. Может, скрытые цитаты? Сходные темы? Личная генеалогия? То, что на последнем листке списка фигурировали только заглавия его предыдущих романов, означало лишь одно: какой бы замысел ни осуществлял А. в каждом из своих таких разных романов, это делалось ради последнего, ключом к которому должна была служить вся серия предыдущих книг. Вероятно, поэтому он решил избавиться от библиотеки: для «последнего раза» ему хватало написанных им самим. Но в чем заключался замысел, как осуществлялся? Мертон решил начать с романа, который прочитал в самолете. Согласно дате публикации, то был четвертый из созданных А. Он развернул четвертую страницу списка и стал искать на полках заглавия, которые там значились, а они, как и во всем списке, относились к книгам очень разным – от более-менее общепризнанной классики до авторов, известных только в аргентинской традиции, и даже таких, кого Мертон практически не знал. Поиск занял немало времени, поскольку книги были расставлены как попало. Сложив на столе весь набор, Мертон принялся читать, заглядывая туда и сюда, перескакивая с одной на другую, открывая их то в начале, то в середине, в поисках записей, сделанных рукою А., или отмеченных страниц, не зная толком, на что нужно обратить внимание. Только когда остыл этот первый яростный порыв, и он погрузился в глубокие воды чтения, только когда добрался до середины первой отобранной книги, он обнаружил, или так ему показалось, первый знак, явный прообраз в пассаже, эхом прозвеневшем в его литературном слухе и сразу заставившем вспомнить один из «пейзажей» в романе А. Мертон хорошо помнил его, чтобы уловить обертоны сходства, а когда нашел именно эту сцену, вынужден был признать, что попал в точку и все-таки ошибался. То, что написал А., действительно казалось на первый взгляд почти переносом – в атмосфере, в связях, в драматическом напряжении, – но писатель тонко переиначил смысл оригинального пассажа, будто хотел высветить все по-иному, попробовать другой способ увидеть то же самое, но с противоположной точки зрения. Теперь-то Мертон проник наконец в замысел А., разглядел красный свет, неоновые огни отчаяния в последнем романе, в коллизии, сложившейся вокруг Гегеля и противоположностей. Теперь он понимал, откуда взялось странное ощущение, что отдельные места в книге ему знакомы, и порой, сбивая с толку, слышится подспудный шепот на другом языке. Откровение явилось сразу, целиком, так, как и предвидел А., но Мертон, научившийся ко всему относиться скептически, решил, что конструкция кажется несколько хрупкой, выводы – чересчур смелыми, и необходимо подкрепить все это другими примерами. Он схватил вторую книгу из списка и стал читать, просто читать, и читал более часа, самым невинным, непредвзятым образом, пока снова не опознал в рассуждениях персонажа, готового пойти на преступление, монолог, который уже встречал с очень похожими аргументами в романе А. Мертон принялся лихорадочно листать страницы в поисках соответствующей сцены, а когда перечита