Крамаренко замолчал, поднял голову. Неподалеку от нас прошел мостовой кран с небольшой бухтой стального каната на крюке.
— Видал? Даже такую мелочь сегодняшние доменщики не переносят вручную. Разбаловались. Техничные люди с ног до головы. Что ни горновой — специалист: техникум окончил, или школу мастеров, или профессионально-техническое училище да еще десятилетку в придачу. Что ни фамилия — история! Что ни человек — личность! Башкир Бадалов Самигулла Мансурович когда-то на шлаковом откосе чернорабочим был. Ковши для меня готовил. Мой ученик. Когда впервые появился около печи, то ребята сказали ему с подначкой: «Зря ты, Бадалов, в доменщики подался. Ты в степи, на прохладном ветру, родился, пастушил, рыбачил. Жарко тебе покажется около горна». — Бадалов не обиделся, засмеялся. «Ничего, стерплю! Доменщиком хочу стать. Первым доменщиком-башкиром». И стал. Двадцать шесть лет отлично плавит чугун. Был я как-то в гостях у его отца-рыбака в деревушке на берегу озера Ташбулатово. Гордится сыном-горновым. И башкирский народ гордится. Да. Это ж надо понимать! Как же теперешним техничным, да гордым, да умным, не обогнать старых наставников? Здорово работают. Во много раз лучше нас, первачей.
— А я бы на твоем месте, Леонид Иванович, глядя на этих молодцов, чувствовал себя отцом многочисленного семейства, старым фельдмаршалом, делающим смотр сыновьям-солдатам.
Он хлопнул себя ладонями по бедрам, потом по груди, запрокинул голову, расхохотался.
— Что ты! Не такой я плодовитый, чтобы столько сыновей иметь. Одного породил — и все. И не фельдмаршал я, а всего-навсего наставник.
Пошла новая плавка. Оранжевый свет озарил самые дальние углы литейного двора.
Думаю, надеюсь, что в недалеком будущем, хотя бы к пятидесятилетию комбината, в центре правобережного города, напротив завода, будет воздвигнута мраморная или гранитная колонна с фигурой раскованного Прометея. Его могучая правая рука держит факел с вечным огнем. Такой монумент я когда-то видел в городе металлургов — Днепродзержинске.
Появится или не появится у нас такая колонна, но все равно Леонид Иванович Крамаренко останется для меня Прометеем эпохи пятилеток.
Мы вышли на железную галерею, соединяющую первую и вторую домны. После адской, ослепительной жары литейного двора тут было прохладно и даже несколько сумрачно, но лицо Леонида Ивановича по-прежнему светилось: оно все еще чувствовало пламень т о й, давней плавки. Самой первой.
Давно растаял булатовский лед, а Прометей все больше и больше раскочегаривает огонь в своей душе.
Прекрасна власть прошлого. В нем мы черпаем то, чего нам порой в трудные минуты и дни недостает: силу, вдохновение, веру в себя и в будущее. Слово не закон, оно имеет и обратную силу.
— Теперь я тебе, Саня, расскажу, как я был вознесен на седьмые небеса и как оттуда свалился в самую последнюю лужу. Летом тысяча девятьсот тридцать третьего к нам приехал Серго Орджоникидзе. В то время уже работали три доменные печи. Вот-вот должны были пустить мартен. Завершался монтаж блюминга. Было на что посмотреть наркому тяжелой промышленности. В первую очередь Серго пришел к нам в доменный. Ребята на первой печке старались показать себя в наилучшем виде. Пробили лётку в тот самый момент, когда нарком появился в цехе. Серго смотрел то на хлынувший чугун, то на горновых и улыбался в усы. До чего же он был красивым, когда улыбался!..
Ну, пошла плавка. Горячая, полнокровная, веселая. Благополучно миновала верхнюю канаву, а на нижней, не успевшей как следует просохнуть, встала на дыбы. И надо же было так аккуратно подгадать. Жидкий чугун не любит ни воды, ни сырости. Словом, грянул взрыв. Перепуганное начальство в две и в три шеренги закрывало наркома, чтобы не пострадал от шального огня, от осколков скрапа, кирпича. А Серго плечами и руками разбрасывает телохранителей. Желает своими глазами видеть аварию — взрывающийся чугун и горновых. Перестал улыбаться. Страх появился на лице. Страх за жизнь доменщиков. Сильно переживал, но сдержался. Ни на кого не набросился с гневными криками. Никому ничего не выговаривал. Не было даже грозных взглядов. Все время, пока доменщики обуздывали аварию, молчал. И только когда все вошло в норму, снял военный, со звездочкой, картуз, вытер большой лоб платком, спросил:
«И часто такое у вас происходит?»
«Бывает, товарищ нарком», — уклончиво ответил начальник доменного.
«Утешили. Спасибо. А когда прекратятся подобные безобразия?»
«Стараемся, товарищ Орджоникидзе, чтобы этого не было, но…»
«Плохо стараетесь. Больше года прошло со дня пуска первой домны, а вы все еще не научились сушить канаву. Такого простого дела не освоили».
«Виноват. Недосмотрел».
«Не ваше это дело — канава. За ней должны смотреть горновые. Ладно, пойдем дальше, на вторую печь. Посмотрим, чего там недосмотрели».
На второй старшим горновым в этот день работал я. Серго подошел прямо ко мне, подал руку, поздоровался, назвал себя, повернулся ко мне левым ухом и спросил:
«Как вас величают, товарищ?»
«Крамаренко».
«А имя, отчество у вас есть?»
«Леонид Иванович».
«Вот с этого, с имени и отчества, начинается человек. Ну как вам работается, Леонид Иванович?»
«Ничего. В прошлом году было хуже».
«Перестали бояться домны-уникум?»
«А я никогда ее и не боялся. Уважал. Любил. Как невесту-красавицу. Короче говоря, освоили мы ее, недотрогу уникум. От пяток до косы. Все ее секреты разгадали».
«Так-таки все?»
«Честное комсомольское, товарищ нарком! — И тут же я спохватился, поправил себя; — Честное коммунистическое!.. Выбыл я уже из комсомола. По привычке комсомолом клянусь».
Серго повеселел, внимательно рассматривал меня добрыми, умными глазами.
«Я верю вам, Леонид Иванович. Коммунисты слово на ветер не бросают. Плавку скоро будете выдавать?»
«Как поспеет, так и выдадим. Через час».
«Хорошо. Я еще вернусь. Хочу посмотреть плавку коммуниста. Вашу, Леонид Иванович!»
С тем и ушел на соседнюю, третью домну.
Пока его не было, ребята накинулись на меня:
«И чего это ты, Леша, так расхвастался?»
«Правильно! Ну и понесло же тебя!»
«Набрехал целых три короба».
«Да разве мы такие красивые, как ты нас обрисовал?»
Выслушал я своих подручных и засмеялся. Целую речь перед ними произнес.
«Хлопцы, не прибедняйтесь! Вы и в самом деле бедовые. Ручаюсь за каждого из вас. Выдадим такую плавку, что Серго ахнет. По местам, братишки!»
Примерно так я говорил. Говорун я в то время был — оторви да брось!
Дальше дело было так. Пробили мы лётку в один прицел. Чугун пошел светлый, жидкий: не закозлился в чугуновозе, не взрывался на канаве — она у нас была сухой да звонкой. Выдали полновесную плавку. Без сучка и задоринки. Любо было глянуть со стороны на моих ребят. Серго смотрел на них и улыбался. Забыл про то, как горновые оскандалились на первой печи. И на меня он тоже часто поглядывал. Один раз даже, как мальчишка, подмигнул веселым своим глазом. Честное слово. Было и это. Ну, пришло время запечатывать лётку. Самый ответственный момент наступил. Серго хорошо знал, что это за штука — заокеанская пушка Брозиуса. За полтора года прославилась она, проклятая, на всю страну своей норовистостью. Не одного горнового сгубила. Мои все бригадники притихли, бледнолицыми стали: за меня, братишки, переживают. Все начальство тоже на меня умоляющими глазами смотрит: не подведи, мол.
Ну! Обротал я капризную пушку, развернул ствол, вогнал в лётку, выстрелил, припечатал государственной, гербовой печатью. Серго не удержался, захлопал в ладоши. Забыл, что не в театре находится, а на заводе. Подошел ко мне, руку мою схватил, долго тряс, улыбался, в глаза заглядывал. Но и этого ему показалось мало. Обнял, поцеловал, как друга.
Все это было утром. Вечером мы еще раз встретились. В кинотеатре «Магнит». На слете ударников. Я сидел в первом ряду, Серго стоял на трибуне. Даже произнося речь, он переглядывался с мной, улыбался. Да! Вот как ему пришлась по душе моя пушечная пальба.
Уехал нарком на другой день. А недели через две в мой адрес поступила железнодорожная платформа с правительственной посылкой. Автомобиль! Нашенский! Газик. Нарком тяжелой промышленности премировал меня машиной за успешное освоение техники доменного производства. Вот как отрыгнулась мне выдрессированная пушка Брозиуса. Да!
Машина для того существует, чтобы на ней ездить. А ездить мне было некогда: все работа и работа. Взял отпуск, нашел себе подходящего попутчика, и мы рванули с ним в большое путешествие. Решили перемахнуть Уральский хребет, Каму и Волгу. В Москву нацелились. Вот оно как! Дорог порядочных тогда ведь не было. Ехали куда глаза глядят. Навпростець, як кажуть у нас в Донбассе. По старинным большакам, проселкам. Лесными просеками. По горным кручам. Вброд преодолевали речки. Пересчитали тысячи ухабов и бугров. Плавали по грязи. Всего хлебнули. Но ничего не потеряли. Ни разу не накололись даже на гвоздь. Вот какой я был дальнозоркий водитель.
Он с удовольствием рассмеялся — от того, что сказал, и от того, что собирался сказать.
— Ну. Добрались мы до Москвы. И тут укусила меня бешеная муха. Не гуляка я вообще, а загулял. Вино ударило в голову. Стал я делать смотрины всем московским ресторанам. «Метрополь»!.. «Националь»!.. «Арагви»!.. Дальше «Арагви» не пробился — деньги кончились. Прогулял даже новенький пиджак. Вот как раскупечился. Да! Это ж надо понимать! Отрезвел и на свежую голову стал думать и гадать, как домой добираться, где достать денег на бензин и хлеб. Случись такая беда со мной в Макеевке или Магнитке, я бы дал сигнал бедствия — и друзья бы выручили. А в Москве — ни друга, ни товарища, ни знакомого. Как же быть? Жене телеграмму отбить: прогулялся, мол, бесшабашник, вышли деньжат? Стыдно!
И меня осенила шальная мысль. Пойду к Серго! Слышал я, что он привечает дома и директоров заводов, и нашего брата рабочего. Ну, пробился на дачу к нему. С шиком на автомобиле подъехал. Серго сразу узнал, кто я, откуда.