— Я еще скажу, товарищи! — закричал Людников, дождавшись тишины. — Соревнование — святое дело для всех и каждого. В нем нельзя ни хитрить, ни ловчить. Нельзя ничего ни от кого утаивать. Никаких подтасовок, натяжек, самоуправства. Все должно быть чисто. Вот тогда это и будет называться соревнованием! Соревнование, внедряемое и опекаемое сверху, обречено да провал. Соревнование, которое начинается снизу, разгорается в пламя и охватывает всю страну. Где такое соревнование, там и хорошая работа, и сила, и правда, там коммунистический труд!
Клава Шорникова подбежала к Саше, бросила ему в лицо:
— Предатель!
Ошибался Людников-младший, когда полагал, что его выступление на празднике, устроенном в честь Шорникова, мгновенно восстановит попранную справедливость. Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается…
После разразившегося в цехе скандала Тестов и Шорников вошли в кабинет начальника цеха. Передняя его стена сплошь застеклена, видны мартеновские печи и работающие около них люди. Организатор неудавшегося торжества задернул штору на стеклянной стене и положил руку на плечо Шорникова.
— Извини, Иван Федорович, хотя и ни в чем я не виноват. Не ожидал я такой выходки от Людникова!
— А я разве ждал?! Сорок лет честным трудом, верой и правдой служу советской власти, а он… Так наплевать в душу!.. Нет, я этого не оставлю!
— Правильно!.. Но почему он против тебя выступил?
— Зависть… Это с одной стороны. А с другой — Клава. Надоела она ему, другую кралю себе нашел… Он давно зацепку искал, чтобы разорвать дружбу со мной и отказаться от Клавы.
— Понятно!
— Гуляка был и его родной отец. Прижил Сашку с этой… Танькой Людниковой и бросил на произвол судьбы. Ну, и сынок пошел по кривой отцовской дорожке!
Распахнулась дверь, вошел мрачный и злой Полубояров. Шорников сейчас же, поджав губы и фыркая в холеные усы, поднялся и вышел. Тестов и Полубояров выжидательно смотрели друг на друга и молчали.
— Почему безмолвствуете, Николай Петрович? Почему не даете политическую оценку безобразному событию? — спросил Тестов.
Полубояров пожал плечами:
— А что тут говорить?.. Случилось то, что должно было случиться. Я вас предупреждал, Матвей Григорьевич.
— «Предупреждал»! Ишь какой умник объявился… Вы, как я вижу, не поняли, что произошло. Политический скандал! Подрыв авторитета общественных организаций! А кто виноват? На заседании жюри вы с пеной у рта защищали этого шкурника. И ему это стало известно. По существу, вы вдохновили Людникова!
Полубояров удрученно молчал. Страдал, презирал себя, но не возражал. Тестов разошелся и уже не мог остановиться:
— Вы отлично знали, с каким настроением приехал Людников. Почему же позволили выйти на трибуну? Почему допустили его к микрофону?
Теперь Полубояров осмелился возразить Тестову:
— Это вы с Пудаловым, а не я приглашал Людникова на трибуну!
Тестов молча мечется по кабинету. Останавливается перед Полубояровым.
— Если не заставите этого щенка извиниться перед Шорниковым, рискуете остаться без партийного билета и без должности начальника цеха!.. Воздействуйте на Татьяну Власьевну, а через нее на сына. Пусть Людников завтра же, придя на работу, всенародно покается.
— Этого я вам обещать не могу…
Постучавшись, вошел Андрей Грибанов.
— Что у вас? — недовольно спросил Полубояров. — Срочное что-нибудь?
— Срочное, Николай Петрович… Прошу исключить меня из бригады Людникова. Переведите куда угодно!
Тестов радостно оживился:
— Почему исключить? В чем дело?
— Не могу с Людниковым. Бузотер. Шкурник…
— Правильно, дорогой… как тебя величают?
— Андрей Афанасьевич.
— Правильно, Андрей, очень правильно ты понял Людникова! С настоящих партийных позиций… Ну, а что ты скажешь насчет его речи?
Грибанов бросил быстрый взгляд на Тестова, потом на Полубоярова — старался понять, какого ответа ждет от него начальство. Полубояров усиленно дымил трубкой, смотрел вниз, себе под ноги. Тестов поощрительно улыбался.
— Какая же это речь?! — Грибанов презрительно усмехнулся. — Лай бешеной собаки! От зависти взбесился…
— Правильно! — одобрил Тестов. — В этом все дело.
Грибанов оглянулся на дверь, снизил голос почти до шепота:
— Эта самая черная зависть чуть не довела нашу бригаду до забастовки!
— Вот как? Николай Петрович, слышите?
Полубояров не поднял головы.
— Степка Железняк притворился больным. И всех нас подбивал на симуляцию. Агитировал за то, чтобы все мы рассчитались, уехали…
Тестов подошел к Грибанову, положил ему на плечи руки:
— Спасибо, Андрей. На таких, как ты, цех держится. Можешь ты все это, что рассказал сейчас о Людникове и его друзьях, изложить на бумаге?
— Могу и на бумаге… Привычное дело для редактора «Мартеновки»…
— Вот тебе блокнот, самописка, кресло. Садись. Пиши!..
По высокому стальному виадуку, переброшенному через всю территорию комбината с востока на запад, шла толпа молодых рабочих. Цветные рубашки. Джинсы. Узкие брюки. Начищенные полуботинки. Сандалеты. Длинные, и не очень длинные, и совсем короткие волосы. Смех. Дым сигарет. Веселые восклицания. Чечетка, лихо отчеканенная на ходу…
Молодой рабочий народ возвращался с работы. Были тут Саша Людников, Коля Дитятин, Степа Железняк, Слава Прохоров. Вся бригада в сборе. Не было Андрея Грибанова.
Прошло более часа после того, как Людников выступил в цехе на митинге. Сдал смену, помылся под душем, надел все чистое, малость остыл на свежем воздухе. Но до сих пор не мог успокоиться. Волновался, как и в ту минуту, когда стоял перед микрофоном.
Степа Железняк отлично понимал, что сейчас испытывает его друг. Пристроился к нему, шагал нога в ногу и говорил:
— Не терзайся, бригадир! Все было правильно. Авторитетно тебе заявляю. Выступил хорошо, правильно. Говорил — и становился выше, вырастал. Говорил — и умнел.
Николай Дитятин согласился с тем, что сказал Железняк, но с оговоркой:
— Верно, Саша, ты здорово говорил. Но не думай, что дело сделано.
Саша слушал и Железняка, и Дитятина, кивал, а думал о своем. Внезапно остановился, посмотрел на доменные печи и сказал:
— Мировое чудо построили в глухой степи, двести миллионов тонн чугуна выплавили, двести пятьдесят миллионов стали, а жить по-настоящему до сих пор не научились!
Степан Железняк засмеялся:
— Э, нет, бригадир, под такой самокритикой не подпишусь. Живу я хорошо. И работаю неплохо. Выполняю и перевыполняю. На чужое не зарюсь. Не приписываю себе того, чего не сделал. Ни перед кем не подхалимничаю. Пью в меру. Смеюсь и говорю много — и все от души. Книжки читаю. Лекции слушаю. Светку люблю семь дней в неделю. На чужих жен долго не заглядываюсь. В общем и целом вполне доволен работой и жизнью!
Саша слушал и не слушал Степана. Думал о Вале, о том, что неосмотрительно назначил ей свидание сразу после работы. Опаздывает. Валя гордая, не станет ждать.
Прошли перекидной мост, спустились вниз, к центральной проходной, и очутились на Комсомольской площади. Тут, на автомобильной стоянке, на временном приколе, покрытая заводской пылью, стояла бежевая «Победа». Вчетвером сели в машину и поехали.
Остановился Саша неподалеку от гостиницы «Центральная», напротив сквера. Ему хорошо видны скамейки. Все пусты. Вали нет. Эх, растяпа!..
— Ты чего застопорил, бригадир? — спросил Степан Железняк. — Вези дальше! Я лично тороплюсь в ресторан.
— А мне пора домой, — сказал Коля Дитятин. — Обещал жене в кино пойти…
— Зачем тебе кино в такой день? — с негодованием воскликнул Степан Железняк. — Нам с тобой, Коля, сейчас шампанское требуется, коньяк или, на худой конец, холодная «Столичная». Да и оратору надо залить огонь души. И Славке Прохорову хочется сегодня покуражиться в честь героического выступления бригадира. Одним словом, Саша, вези нас в ресторан.
— В ресторан?.. — переспросил Саша. — А что, ребята, это неглупая мысль. — Не пить Саше хотелось, а говорить, говорить с подручными. Посмотрел на Дитятина, своего первого подручного и главного советчика. — Как ты, Коля, не возражаешь?
Железняк ответил за Дитятина:
— Не возражает! Куда конь с копытом, туда и рак с клешней. Рули вправо!
Саша в последний раз окинул взглядом сквер…
Он и его подручные расположились у окна, за столом, заставленным бутылками и тарелками с закусками. Все навеселе. Все шумели. Один Саша трезво поглядывал на часы. Степа Железняк поднял бокал с вином:
— Друзья, выпьем за наше правое дело!
— За правду не пьют, Степа, — строго заметил Саша.
— Да?.. Тогда выпьем просто так… за чьи-то красивые глаза!
В тот момент, когда Железняк поднял бокал, пирующие были зафиксированы на пленку фотоаппарата. Но ребятам было так весело, так светло, что они даже не обратили внимания на мгновенную вспышку…
— А ты почему уклоняешься? — спросил Дитятин, заметив, что Саша не пригубил свой бокал. — Работаем вместе и пить должны вместе!
— Вы же знаете, я за рулем.
— Вечером гаишники ужинают, как и все нормальные люди. Пей!
Влас Кузьмич, весело насвистывая, вошел в подъезд своего дома, почти бегом поднялся по лестнице, нажал кнопку звонка.
Дверь открыла Татьяна Власьевна. На ней домашняя блузка, пестрый ситцевый передник, голова повязана косынкой, руки до локтей в муке и тесте.
— Ты один? — спросила она, заглядывая через плечо отца на лестничную площадку.
Влас Кузьмич, прищурившись, смотрел на дочь и тихонько насвистывал. Она рассердилась:
— Перестань! Я спрашиваю, где Саша?
— Скоро явится, не беспокойся, — отвечал Влас Кузьмич и опять стал тихо насвистывать.
— Что с тобой? В забегаловке успел побывать?
— Только собираюсь, Татьянушка! Ставь-ка лучше на стол графинчик, выпьем на радостях за Александра. Молодец, барбос! Знаешь, что он отколол сегодня?
— Знаю. Сообщили по телефону… Не ожидала, что оскандалится!..