— От моей красоты рожки да ножки остались, от нее всякий нос воротит. Давайте лучше выпьем так… за ясно небо да за землю зелену!
Опрокинула рюмку в рот, остатки водки выплеснула в потолок.
— Закусывайте, Григорьич. Ешьте чего душа желает. Все сами стряпали — и пироги, и студень, и колбасы, и пиво, и бражку, и первач. Только портвейн и коньяк покупали.
— Живем, как деды наши жили, по старинке, — добавил Шорников.
— По старинке, говоришь? — Тестов хлопнул ладонью по телевизору. — А это что такое? Предмет эпохи научно-технической революции и зажиточности рабочего класса. Всегда ты, Иван, сидел на пьедестале жизни!
— От такого долгого сидения у него штаны протерлись!
Баба Марина собрала грязные тарелки, ушла на кухню. Словам ее не придали значения. Привыкли к ее чудачествам. Проводив бабу Марину трезвыми глазами, Тестов сказал:
— Ну, Иван, малость погуляли, пора и за дело приниматься!
— Клавдия, айдате сюда! — крикнул Шорников.
Вошла Клава. Села, настороженно посмотрела на гостя. Тестов достал из портфеля чистый лист бумаги, авторучку.
— Бери, Клавонька, канцпринадлежности и расшифруй загадочное свое слово «предатель», которое ты бросила в лицо Людникову при всем честном народе. На мое имя пиши заявление.
— Ничего я не буду писать, — отозвалась Клава.
— То есть как это не будешь? — Тестов в недоумении повернулся к хозяину пиршественного стола. — Иван Федорович, ты же говорил…
Шорников положил тяжелую руку на плечо дочери.
— Пиши, Клавдия! Всю правду как есть. Фулиган и предатель должен получить свое сполна!
— Я сказала: ничего писать не буду…
— Что же получается, Клавдия Ивановна? — грозно вопрошал Тестов. — Вы клеветали на Людникова? Выходит, он не предатель?
— Думайте что хотите, а я никому жаловаться на свою судьбу не желаю! И довольно меня учить! Не девочка я несмышленая…
Вскочила, выбежала из комнаты.
Вошла баба Марина с тарелкой, полной свежей клубники. С откровенной издевкой посмотрела на мужа и почетного гостя.
— Не выгорел вам счастливый номер, друзья-приятели. Так-то оно лучше… Моя дочка оказалась умницей. Обрадовала, миленькая! Все свои грехи смыла. Ешьте клубничку. Подсластите горькие пилюли.
С улицы послышался стук в ворота, собачий лай. Баба Марина пошла к воротам, отодвинула засов и открыла окованную железом калитку. Перед ней стоял Полубояров.
— Здравствуйте. Дома Иван Федорович?
— Заходите. Прибыли в самый раз…
Тестов и Шорников с мрачноватым удивлением смотрели на гостя: они уже знали о его визите к Пудалову. Баба Марина осталась гостеприимной хозяйкой:
— Чем прикажете потчевать? Чистоганом прозрачным или золотистой брагой?
— Я пришел не выпивать. Хочу сказать… — Взглянул прямо, глаза в глаза, на Тестова и Шорникова. — Нехорошо мы поступаем с Людниковым!
Тестов осуждающе покачал головой.
— Здорово, начальник, обработала тебя Татьяна Власьевна, — сказал он. — Медовый месяц, медовые речи…
— На эту удочку вы меня не подцепите, Тестов. И не запугаете. Хватит!.. Я все равно скажу, что хочу.
Тестов заерзал на стуле, схватил нож, рубанул тупой стороной по столу.
— Предисловие интересное. И все-таки желательно ближе к цели. Как твое мнение, Иван Федорович?
— Не мешай ему, Григорьевич!
— Иван Федорович, поскреби свою душу, и ты увидишь, что Людников работает лучше тебя. Он рука об руку с наукой идет, а ты больше нутром тянешь, на глазок. Тебе — привилегии, а ему — трудности. Откажись от премии, будь человеком!
Тестов без нужды со звоном передвинул тарелки.
— Иван Федорович, да как ты терпишь?.. Дай отпор демагогу!
Шорников спокойно, с достоинством, разгладил годами ухоженные, роскошные усы.
— Рано вы меня в шлаковые отходы сливаете. Я еще поработаю, дам Родине сталь. Вот так. Больше нам не о чем калякать. Прощевайте.
— Нет, я еще не все сказал, Иван Федорович!.. Вы отбиваете у молодых желание честно работать, бороться за первые места.
— Ого! — воскликнул Тестов. — Лихо!
— Вы, Тестов, создаете рабочую аристократию, которая находится на иждивении у рядовых рабочих!
Тестов не дал дальше говорить Полубоярову. Закричал:
— Шорников и такие, как он, — становой хребет комбината!
— Помолчи, Григорьевич! Я и сам дам ему сдачи…
Иван Федорович прикоснулся, будто набираясь сил, к бархатной подушечке с орденами и медалями, лежавшей на столике у стены. Грузный, головастый, дыша водочным перегаром, подошел к Полубоярову.
— Все нам ясно и понятно. Вам милее Сашка Людников: как-никак он пасынок, а я — пришей кобыле хвост!
Тестов отодвинул кресло, выскочил из-за стола и попытался добить противника из пушки самого крупного калибра:
— Вышестоящие организации поручили нам провести юбилей Шорникова! Почему же вы саботируете?
— Все, что я вам сказал, скажу и самым вышестоящим…
Влас Кузьмич сидел у открытого окна, приколачивал набойки к своим рабочим башмакам, насвистывая старинный вальс «На сопках Маньчжурии». Саша лежал на диване, курил и раздумчиво смотрел на портрет седой женщины в черной кружевной накидке.
— Дед, ты по любви женился на бабушке?
— Один петух женится без разбору. — Бросил взгляд на портрет, висящий на стене. — Строга была Ефросинья Петровна!.. Ни на кого, кто в юбке, не имел я права зыркнуть. До последнего своего дня строжилась: «Прокляну, говорила, Влас, тебя и на том свете, если женишься…» Вот жена была, вот любила!
— Ну а если бы она, когда была в девушках, не полюбила тебя, что бы ты делал?
— Хм!.. Я бы носом землю рыл, жар-птицу поймал — и доказал бы, что я стоящий жених!
В передней раздался звонок. Саша встал, открыл дверь и с радостным криком бросился к человеку, стоявшему у порога с чемоданом в руке:
— Здравствуй, Шальников! Откуда? Куда?
— Из Москвы прилетел… Может, пригласишь в дом?
Саша потащил Шальникова в столовую.
— Дед, посмотри, кто объявился!
— А, Петя! Привет! За чем пожаловал в родные края?
— Редакция «Комсомольской правды» поручила своему специальному корреспонденту написать очерк о самом молодом и самом лучшем сталеваре. Так сказано в командировочном удостоверении. — Достал из кармана бумагу, развернул ее перед Сашей. — Вот!.. Теперь смотри в мою душу и читай, что там написано! Увидал?
— Мелковатый почерк. Ничего не понял…
— Эх, ты, грамотей! Слушай! Написано: Шальников командируется в родные края по сердечному делу — повидать ту, которую… Ясное дело?
Влас Кузьмич покачал сивой, стриженной под бобрик головой.
— Столичный житель, высшее образование получил, а все такой же балабошка, каким был здесь!
— Какое же удостоверение настоящее, первое или второе? — улыбаясь, спросил Саша.
— И то, и другое. Выполню оба задания с честью и в срок. Приступаю к первому. Ты, Саня, вроде бы самый молодой сталевар комбината. И, говорят, лучший. Выходит, я должен писать о тебе.
— Ошибаешься. Самый лучший сталевар Иван Федорович Шорников. О нем и строчи.
— Старики не интересуют мою газету.
— Зря. Поговори с ним — и ты получишь великолепный материал о молодом сталеваре Людникове. Не теряй времени, Петя! Поезжай.
— А как же та, которая… Валентина Тополева?
— По дороге к Шорникову заедешь к той, которая… Она живет в гостинице «Центральная». Комната семьдесят семь.
— Вот это информация! Ты ее знаешь? Когда успел познакомиться?
— Успел уже и раззнакомиться…
— Что ты хочешь этим сказать? — Шальников шутливо замахнулся на Сашу кулаком. — Если что-нибудь плохое, уложу наповал!
— Напрасно ты бомбардировал ее телеграммами, благословлял ее первые шаги по святой земле. Она и без твоего барабанного боя марширует будь здоров — красиво, покоряет всех и каждого…
— И тебя, значит, не миновала чаша сия? Ну и ну! Саня, будь другом, проводи меня к Вале. Одному страшновато…
— Попроси о чем-нибудь другом… В общем, я не поводырь.
— Я понял тебя, несчастный! Не первая и не последняя жертва!..
Побывал Шальников и в главном мартене. Поговорил с Иваном Федоровичем Шорниковым. Встретился с Тестовым. Часа три рылся в документах планового отдела и делал выписки. Посетил Пудалова. Послушал магнитофонную запись речи Людникова. И с Клавой успел побеседовать. До позднего вечера работал. Вернулся на квартиру к другу около полуночи, сел пить чай и заявил:
— Завтра, Саня, улетаю. Материал для очерка собран…
— Что-то больно быстро, Петя. Пришел. Увидел. Победил… И чья же голова затрещит? Моя? Шорникова?
— Об этом узнаешь в самое ближайшее время. Читай «Комсомолку»!
— Чего темнишь, Петька?
— Не тяни жилы, Саня! Не имею права выдавать тайну спецкора. Может быть, редакция не согласится с моей позицией.
— Ну и гад же ты, Петька! Полосатый… Валю видел?
— А как же… Ну и натворил ты делов!
— Что натворил? Что она тебе сказала?
— Ты, Саня, должен знать это лучше меня…
Андрей Грибанов, подручный Людникова, босой, в трусах, с огромным шестом в руках, на конце которого пламенела тряпка, стоял на крыше сарая и, пронзительно посвистывая, гонял голубей. Увидев машину, остановившуюся у ворот его дома, спрыгнул на землю.
Из «Волги» вышел Николай Петрович Полубояров. Андрей подбежал к начальнику цеха, вытирая о штаны ладони.
— Милости просим! Вот не ждал!..
— Ну как? — держа руки за спиной, сухо спросил Полубояров.
Грибанов не понял, чем интересуется начальство. На всякий случай бодро и весело отрапортовал:
— Порядок!
— Голубей приголубливаешь? Сам себя голубком чувствуешь? Спишь спокойно? Аппетит не потерял? Совесть не грызет?
Глаза Андрея настороженно ощупывали Полубоярова: чего это он с подковыркой разговаривает?
— Я спрашиваю: где твоя совесть?
— Совесть?.. Разве я сделал что-нибудь плохое?
— Сделал! И себе, и мне, и всем. Оклеветал Людникова.
— Так вы, оказывается, за него?! А я-то думал…