Да здравствует седоголовый Голота в облике кудрявого Саши Людникова! Да здравствует будущее Саши Людникова в облике сегодняшнего Голоты! Человек переходит в человека — и этим он бессмертен. В этом тайн на жизни. Власть времени не только в настоящем. И в прошлом, и в будущем.
— Ну, братцы, мне пора на аэродром, — говорит Петя Шальников.
Я предложил ему свои «Жигули».
— Доставлю тебя к самому трапу. Поехали!
— Как же плавка?
— Успею вернуться…
Мне хочется вволю насмотреться на Петю, наговориться с ним. Люблю хороших людей.
Рвемся ехать, а топчемся на одном месте. Стоим рядом с Сашей, смотрим на огонь, бушующий в печи. Молочно-голубоватый факел гудящего пламени, смесь воздуха с газом и мазутом, с огромной силой хлещет из боковой горелки, омывает огнеупорные станы и свод печи, лижет кипящую сталь. Добро дело — красота!
— Ну что, поехали? — говорит Петя. — Перед смертью, как говорится, не надышишься. Бывайте, ребята! Заходите в «Комсомолку», когда будете в Москве.
Всю дорогу, до самого аэропорта, он рта не закрыл. И меня втянул в разговор. Дошли и до героя дня — Людникова.
— Вы, кажется, подружились с Сашкой? — спросил Петя.
— Вроде бы. Во всяком случае, считаю себя его другом.
— Он не рассказывал вам, почему поссорился с Валей?
— Не ссорились они… Насильно мил не будешь, Петя.
— Кто кому не мил?
— Он ее полюбил, а она нет. Вот и разбежались.
— А мне показалось, что Сашка ей понравился.
Петя тяжело, по-стариковски, вздохнул. Лицо его стало печальным, задумчивым.
— Давно ее любишь?
— Сто лет… С первого курса. И сразу понял, что безнадежно… А вам она нравится?
— Ну, знаешь… Я теперь и к самым хорошим девчатам не приглядываюсь. Видел ее мельком.
— Напрасно вы считаете себя стариком!.. Будь я девушкой, я бы влюбился в вас. Вы здорово похожи на Жана Габена.
— Жаль, что ты не девушка, — засмеялся я. — Будь я таким, как Жан Габен, Валя заметила бы меня, когда мы летели вместе. Мы сидели почти что рядом, а она не обратила на меня никакого внимания…
Три года несчастен Петька в любви, а живет как счастливый человек: всегда веселый, энергичный, доброжелательный. Это ли не мужество?
Приехали на аэродром. Оставляю машину на стоянке, иду провожать Петю.
Улетел. Все меньше и меньше становится большая серебристая птица. Вот и совсем скрылась…
Проходя мимо газетного киоска, накупил центральных газет. Сижу в машине за рулем, просматриваю их. Металлургические заводы Урала и Юга выплавляют сверхплановую сталь. Предприятия Ленинграда снова блеснули трудовыми достижениями. Автозавод на Волге, в Тольятти, выпустил полуторамиллионную машину. Страна и народ трудятся, живут, летят в будущее.
Глаза мои закрываются, голова опускается на руль. Тело приобретает невесомость. Куда-то легко и стремительно лечу. Далеко внизу — города, реки, леса, моря, степи, горы. Рядом, рукой подать, — ноготок луны, звезды. Лечу и понимаю, что это сон… Сплю и слышу, как гудят на аэродроме самолеты, как объявляют по радио, что начинается посадка на очередной рейс. Сон человека, выбившегося из сил…
Отрываю голову от руля, протираю глаза, оглядываюсь по сторонам. Много людей вокруг. Но мое внимание почему-то привлекла к себе тоненькая девушка в белом платье с короткими рукавами. Она стояла под навесом аэровокзала между колоннами и поглядывала в мою сторону. Вот она спустилась по ступенькам на асфальт, направилась к стоянке такси. Пристроилась в хвост громадной очереди. Не скоро уедет. Ни одного такси нет. Похожа на Валю Тополеву! Она? Или только похожа? Выходит из очереди и решительно идет… Что такое? Неужели выбрала мои «Жигули»? Подошла. Поздоровалась, застенчиво улыбнулась и спросила:
— Вы не подвезете в город?
— Садитесь.
Я открыл заднюю левую дверцу, ко девушка села рядом со мной.
— Отсюда лучше видно, — сказала она.
Я включил мотор, и мы поехали. По обе стороны отличной, залитой солнцем дороги тянулись уже высокие, сплошь укрывающие землю разливы хлебов. Ни облачка. Безветрие. Тишина. Свежайший воздух.
Приблизилась окраина города — наши знаменитые сады, прикрывающие индустриальную крепость с запада. Бесконечные аллеи яблонь, груш, вишен, слив. Не продуваемый даже сильным ветром зеленый массив. Легкие рабочей столицы. Шестьсот гектаров комбинатского сада. И около двух тысяч индивидуальных.
— Улица Гагарина. Вам куда?
— В город.
— А куда именно? Наш город громадный — старый и новый. Правобережный и левобережный, четырнадцать поселков-спутников…
— Да, я знаю, — сказала она.
— Знаете? А я почему-то подумал, что вы нездешняя.
— Так и есть. Впрочем… — она взглянула на меня и покраснела, — здешняя и нездешняя…
Краснеет она, как и разговаривает, тоже своеобразно. На ее щеках поверх обычного румянца проступает более жаркий и постепенно заливает лицо.
— «Здешняя и нездешняя»… Не ясно… Живете вы все-таки или не живете в нашем городе?
— Я родилась здесь. Меня увезли отсюда, когда мне был год…
Валя! Теперь я уверен в этом.
— Я вас, оказывается, знаю. Вы Тополева Валентина. Инженер-строитель. Работаете на правом берегу.
— Откуда вы знаете?
— Я видел вас, когда вы летели сюда. Сидел сзади. И слышал ваш разговор с Сашей Людниковым.
Горячая кровь опять хлынула к ее нежным щекам. Она отвернулась. Замолчала. Ладно, подойдем к деликатной проблеме с другой стороны. Я сказал:
— Жаль, что вы разминулись с Петей Шальниковым.
Она резко повернулась ко мне:
— Петей?.. И его вы знаете?.. Я приехала на аэродром — хотела проводить его, да вот опоздала. Мы с ним давние друзья. Был он у меня в гостинице…
— Рассказал, зачем прилетал?
— Да. Выручать из беды Сашу Людникова. Но беда уже была ликвидирована… — Помолчав, тихо сказала: — Если увидите Сашу, передайте ему… — И еще тише: — …что я жалею… очень жалею, что не поддержала его в трудные для него дни… Это ужасно! Ненастоящий я человек — ни любить людей, ни сочувствовать им не умею…
Я понял ее признание по-своему и в открытую спросил:
— Вы не поверили в его любовь?
— Себе я не поверила! — Взглянула на меня большими серыми глазами, полными слез. — Вот об этом, пожалуйста, ему ничего не рассказывайте.
— Не буду. Он сам все поймет, как только увидит вас.
Высадив Валю у гостиницы, я по автомату позвонил в главный мартен, на первую печь, попросил к телефону сталевара Людникова. Ждать пришлось недолго.
— Слушаю вас, — отозвался Саша.
Я назвал себя и спросил:
— Как дела с плавкой?
— Нормально. Только что выдали. А почему вы не приехали?
— Задержался в аэропорту… Случайно встретил Валю. Привет тебе передала.
— Этого не может быть! Не передавала она привета. Она… она не такой человек, чтобы за неделю сменить гнев на милость.
— Должно быть, сменила. Позвони ей, узнай… Она сейчас дома, в гостинице.
После работы, не заезжая домой, еще с мокрым чубом, Саша Людников помчался в гостиницу «Центральная». Интересно! Ну, и как ты вел себя? Давай рассказывай, дорогой мой друг!..
«Раньше я бегом без передышки одолевал все восемь маршей лестницы. Сейчас не одолел и трех. По-стариковски стою на площадке. Сильно стучит сердце. Душа труса празднует… А вдруг все, что говорил товарищ Голота, неправда? Вдруг она опять укажет на дверь? Ну и пусть! По крайней мере буду знать — не на что надеяться.
— Укатали сивку крутые горки? Добегался до этого самого… до фарта лысого? Такой молодой!..
Сверху с ведром и шваброй в руках, в синем халатике спускалась женщина. С жалостью взглянула на меня.
Какой там инфаркт? Просто отдыхаю…
Взбежал на самый верхний этаж. Свернул направо, в полутемный длинный коридор. Замелькали таблички на дверях: 58, 59, 60, 61… Вот и 77-й. Сердце мое так колотится, что его слышно, наверно, всем жильцам четвертого этажа. Да, так оно и есть. Открылась дверь семьдесят седьмого номера, хотя не стучал в нее. На пороге — Валя. На щеках вспыхнул и не хочет гаснуть, наоборот, разгорается все больше и больше румянец. Нет ни смущения, ни гнева. Неужели?.. Выходит, точную правду сказал мне дорогой мой товарищ Голота!
— Здравствуйте, Саша… Я услышала шаги в коридоре и сразу подумала, что это вы… Заходите. Рада вас видеть…
Перешагнул порог ее номера. Надо было протянуть руку, поздороваться как следует, что-то сказать. А я, чучело огородное, потерянно стою посреди комнатушки, оглядываюсь по сторонам и молчу. Платья, кофточки, брючки висят на спинке кровати, брошены на диван. Пудреница, большая расческа, флакон с духами, крошечные ножницы выложены на тумбочку перед зеркалом. Несколько пар летних туфелек выстроились у шкафа.
Молчу две, три минуты и не стыжусь молчать. Хорошо мне молчать. И ей, чувствую, не в тягость мое молчание. Даже лучше, догадываюсь, что ничего не говорю. Потом все-таки спрашиваю, сам не слыша своего голоса:
— Валя… вы, наверно, еще не успели пообедать?
— Нет, — отвечает. — А вы?
— Я тоже… Давайте вместе пообедаем. Моя мама мастерица готовить украинские борщи!
— А она… и на мою долю сварила борщ?
— Моя доля — ваша доля. Поехали!..
Вышли из номера. Быстро, чуть ли не бегом, пошли по коридору. Сели в машину, поехали. Выехав на Кировскую, я свернул не направо, а налево. Самая короткая дорога к моему дому лежит через центральный переход. Я же выбрал длинную — через северный. Мне хочется подольше побыть наедине с Валей.
— Куда же вы, Саша?
— Домой.
— А разве и так можно?
— Можно и вокруг земного шара объехать и попасть на улицу Горького, семь…
Проехали мимо автобазы, мимо Октябрьского райкома партии, мимо второй проходной, именуемой еще и доменной, мимо конного двора, мимо огромного пустыря, лежащего между горой и комбинатом. Я оглянулся назад и посмотрел вправо.
— Вот где-то здесь, в одном из пяти тысяч бараков, и родился Сашка Людников.
Валя посмотрела в ту сторону, куда я указал. Перевела взгляд на меня, улыбнулась: