Провалы сенотов казались отсюда маленькими, не больше злота, кругляшами, щедро разбросанными по серому камню меж крошечных островков травы. За спиной сплошной стеной вставали склоны третьего кольца Полуночных гор; сверкали алмазами ледников и снежных шапок вознёсшиеся ввысь острые вершины. Приглушённо рокотали вытаявшие из нагретого солнцем льда камни, скатываясь вниз.
— Пятеро долина, по числу владыка, — перехватив мой взгляд, пояснила Тиа. — Каждый следить за свой кланом, редко заходить к соседний.
— Почему? — недоуменно спросила я.
Ответил мне совсем другой голос.
— Драконы одиночки по своей природе. Доведись им разделить одну пещеру на всех, и они перегрызли бы друг другу глотки. Ta vere tunу, Tia.
— Kuta, sia Vladius, — поспешно пробормотала номадка, зашуршали быстрые шаги и вскорости затихли вдалеке.
Влад поравнялся со мной, скрестив руки на груди, задумчиво уставился вдаль, на владения отца.
— Пять долин для пятерых владык, у каждого — свой клан. Поэтому уцелевшие драконы и выбрали Гардейл — удобное место для добровольного заточения.
— Почему они ушли?
Влад вздохнул.
— Время драконов закончилось, t’aane. После Войны Душ их осталось всего пятеро, всё — мужчины. Некому стало даже просто продолжить род.
— А ты? Ты ведь сын дракона, значит, род не пресёкся… — начала я и тотчас прикусила язык.
Влад, ещё мгновение назад спокойно смотревший вдаль, сделался вдруг мрачным, словно туча, набежавшая на солнце. Он долго молчал, прежде чем ответить.
— Когда-то таких, как мой отец, объявляли изгоями — за то, что выбрали себе в пару женщину людского племени, а не драконьего. А потом случилась Война, и все драконицы погибли.
Я растерянно смотрела на сына владыки: губы его были сжаты в ниточку, на лбу пролегли глубокие складки, на скулах заиграли желваки.
— Человеческие женщины почти не несут от владык, — продолжил он. — А если и несут, то…не драконов. Поэтому такие союзы и считались раньше противоестественными.
— А кого несут? Людей?
— Оборотней, — пожал плечами он. Движение, долженствовавшее быть спокойным, на деле вышло скованным и напряжённым. — Чудовищ, в совершенстве умеющих притворяться людьми, и не имеющих ничего общего с блистательными владыками неба.
— Не сказала бы, что твой… гм… облик похож на притворство, — нахмурилась я. — В твоём отце я признала дракона сразу, несмотря ни на что, а ты…
— Отец с матерью прожили вместе больше полутора тысячелетий — драконы умеют до бесконечности продлевать жизнь своим женщинам, — Влад продолжал говорить, будто не услышал меня. — Сначала как изгои, потом, после Войны, как равные. И как пример остальным владыкам. Потом появился я. Я долго не понимал, что со мной что-то не так. Думал, вырасту и стану истинным драконом, владыкой неба. Грезил о полётах. Но шли годы, а ничего не менялось.
Прикрыв глаза, он стоял какое-то время молча, собираясь с мыслями. Порывистый ветер трепал туго увязанные в хвост волосы, дёргал за рукава рубахи, но Влад, казалось, не обращал на это никакого внимания. Наконец, он продолжил:
— Когда мать погибла, на похороны собрались все пять кланов. Тогда я впервые увидел такого же, как я. Янира, сына Кайруса, владыки долины плодородных земель. Драконы прибыли в своих истинных обличьях, он же пришёл по земле, во главе клана своего отца. Не человек и не дракон. Тогда-то я и понял, что никогда не буду как отец. И сбежал. Думал, там, за внешним кольцом гор, среди людей, найду своё место. Наивным мальчишкой был.
Он снова замолчал и долго стоял, не говоря ни слова, пребывая в плену воспоминаний.
— Жизнь среди людей оказалась не такой уж сладкой, как я себе представлял, но она пришлась по душе, в отличие от той, что осталась в Гардейле. Я почти забыл о том, кто я есть — не было нужды вспоминать. Потом попал к Ночным Теням, научился убивать и не мучиться кошмарами, научился быть хитрым и изворотливым, вживаться в любые маски так, что не отличить от подлинного лица. Уже тогда я был сильнее, быстрее и выносливее любого из вас, короткоживущих. Когда я покидал твердыню Теней, то самонадеянно решил, что уж теперь-то окончательно могу забыть, кто я на самом деле. Задумался о семье, начал копить деньги — знаешь, мне ведь не вечно служить Теням, ночные убийцы ставят своим воспитанникам двадцатилетний срок, а потом всё, живи, как хочешь. Но от себя не убежать, Аэр. Как ни пытайся.
Я непонимающе подняла брови, глядя на него.
— Ты слышала про чудовище, обитающее в развалинах замка у прибрежного большака? — спросил он, и, не дожидаясь ответа, продолжил. — Знаешь, откуда пошли эти слухи?
— Швель рассказывал, но…
— Там было моё логово, — перебил он. — Тайники с оружием, деньгами, разной снастью — в общем, со всем тем, что могло понадобиться для работы. Большак тогда был торный, караваны ходили один за другим: торговые, баронские, да и простых путешественников не счесть. Ну и разбойники, понятное дело, вдоль всего пути сидели, чуть ли не по лигам территорию делили, не то что сейчас. Банды были не чета теперешним — сильные, многочисленные, лютовали точно волки голодные. Торговцев до исподнего обирали, девок, на свою голову в дорогу отправившихся, насильничали без совести. Баронские дружины там почти постоянно дежурили, да толку от них. Я однажды с задания вернулся, оружие в развалинах прятал… И вдруг слышу — девчонка верещит, надрывается, будто режут её. Ну и бросился к большаку, надеялся успеть. А там трупы кругом в баронских ливреях, десятка два, да карета дорогущая, вся в вензелях и завитушках, четвёркой коней под аксамитовыми попонами запряжённая. Вокруг разбойники ходят, добычу собирают. А главарь их в стороне дело своё делает, внимания ни на что не обращая. Девчонка под ним, совсем молодая ещё, тоненькая, как тростинка, уже и не орёт, так, плачет беззвучно.
Влад снова замолчал. А когда продолжил, в голосе его слышалась такая ярость, что я содрогнулась:
— У меня точно пелена на глаза упала, красная, липкая, будто кровь. Номадов вспомнил, которые насильнику за такое дело сразу елду режут. Отца, как он рассказывал, что к матери притронуться не смел, пока во взаимности не уверился. А потом помню только, как глотки им грыз, как гонялся за ними вокруг повозки. Всех порешил, главаря так вообще на куски порвал. Медленно всё делал, следил, чтоб раньше времени не помер. А в себя пришёл от того, что девчонка меня палкой подобранной по спине колотила, визжа с перепугу. А как заметила, что на неё смотрю, палку выронила, обрывки юбок подобрала и бежать бросилась, голося что-то про чудовище. Я сначала и не понял ничего, не стал догонять, в лес ушёл. А там речка. Умыться наклонился, а из воды на меня такая образина посмотрела, что сам с перепугу отпрянул. Так я и узнал, наконец, какое наследство получил от отца. Второе обличье, только вот совсем не драконье. Я тогда-то переживать из-за этого не стал, подумал, что хоть для доброго дела оно сгодилось, девчонку пусть не от насильника, но от смерти-то спасти успел. Перебоится, проревётся, а потом поймёт, что защищал я её, а не нападал.
Он невесело вздохнул и продолжил, очень спокойно и отрешённо:
— Она отцу своему, барону, про разбойников напавших ни слова не сказала. Только про тварь кошмарную, что и чести её лишила, и на жизнь покушалась. Три месяца облавы длились. Дружины баронские, стража городская, мужики крестьянские из тех, что покрепче да посмелее. Даже разбойникам, точь-в-точь таким же мерзавцам, что и те, что на девчонку напали, пообещали, что, коли чудовище словят, так все преступления им простятся. Не поймали, конечно, отсиделся я в Тамре, но слух по всему Альтару пошёл. Вот с этих-то пор большак и опустел.
— Зачем судить себя по обвинениям перепуганной баронской дочки? — тихо спросила я. — Она, небось, замуж за наследного отпрыска другого барона собиралась, а у тех, я слышала, девственность в цене. Коли нет её, так и всё, порченая невестушка. Станут они разбираться, снасильничали её или сама отдалась. Вот девка, пораскинув мозгами, и решила всё представить так, чтоб не осудили: шум подняла, чудовище увиденное обвинила. Не зря ж она про разбойников-то промолчала.
Влад лишь усмехнулся нехорошо.
— Я тоже сначала подумал, что у девки той свой интерес меня обвинить был. Решил, пусть Отец-Небо и Мать-Земля её судят, не я. Да только… Не раз мне впоследствии доводилось людей от смерти спасать, бывало, что и перекидываться приходилось — когда лицо своё скрывал, когда с яростью не мог справиться. Думаешь, хоть кто-то сообразил, что я им помогал? Крестьяне, охотники, солдаты — все разбегались с криком, со страху штаны обмочив. И все, как один, потом про чудовище страхолюдное, чуть живота их не лишившее, вопили. Тогда-то я и понял, что нигде мне места не будет, ни среди драконов, ни среди людей. Для всех я чужой.
— Неужели ни у кого разума не достало хоть на миг задуматься, что, будь ты чудовищем, не жили б они более и не рассказывали другим страшилки?
Влад равнодушно пожал плечами.
— Разума, может, и достало, а сердцу мужества не хватило. Впрочем, мне трудно осудить их за слабодушие. Ты и представить не можешь, каково оно, моё второе обличье.
— Так покажи.
— Нет, — сухо отрезал он. — Ты не знаешь, чего просишь.
— Я знаю тебя. Этого достаточно, чтоб не броситься в ужасе прочь.
Влад обернулся ко мне, придавил тяжёлым взглядом. Я упрямо вздёрнула подбородок, не отводя взгляда.
— Хорошо, — вдруг согласился он, и в голосе его послышалось отчаяние человека, бросающего всё, что имеет, на одну чашу весов в безумной надежде, что, заполненная, она перевесит другую чашу, которую с непреодолимой силой тянет вниз лежащая в ней пудовая гиря. — Только не пожалей потом о своей просьбе, t'aane.
Он отступил на шаг, выдохнул, прикрыв глаза. И тело его стало меняться: вздулись, овившись венами, гротескно увеличенные бугры мышц, кожа закаменела, вздыбившись мириадами твёрдых остроконечных чешуек; вдоль позвоночника поднялась гряда обтянутых кожей костяных наростов, с треском прорвала рубаху, такие же гребни во множестве протянулись среди волос и на задней стороне рук. Пальцы разбухли в суставах, ногти потемнели и удлинились, обретя бритвенную остроту; скулы раздались вширь, покрывшись короткими шипами, челюсть выдвинулась вперёд, из-под губ сверкнули клыки. Уголки глаз поднялись к вискам, веки набухли, белки покрылись сеточкой налившихся кровью сосудов. Последними изменились зрачки — вытянулись вертикально. И только цвет самих глаз — серо-стальной, — остался прежним.