млях хроноаборигенам или еще дальше в Россию.
Из остатков толстой стальной плиты 100 мм (ее на предприятиях оказалось очень мало и она расходовалась только по личному указанию заместителя главы города по промышленности и планированию) сварили станину большого прокатного стана. На новом стане начали катать 80 — 100 мм. плиту шириной 1 м. что развязало руки для производства таких же станов на ширину побольше и на прутково-профильный сортамент. Только после этого собрали прокатный стан, способный катать рельсы. Хотя добиться гостовских параметров рельсов не получилось: сталь качеством похуже и рельсы короче, по достроенной железной дороге пошли составы с готовой продукцией, сырьем а раз в день пассажирский поезд.
Совсем недалеко от Мастерграда, в степях располагались природные очаги оспы. Летом прошлого, 1690 г. в городе провели массовую компанию по прививкам от оспы. К этому времени удалось получить от зараженных коровьей оспой животных достаточно прививочного материала. Это уменьшило эпидемиологическую опасность, но на территорию Мастерграда хроноаборигенов по-прежнему допускали крайне неохотно.
Еще три события обсуждались всем городом. Два приятных. На стенах домов появились яркие афиши с объявлением, что Объединенный городской дом культуры наконец представил на суд горожан новую любительскую постановку по книге А Толстого «Петр первый». Народ, соскучившийся по новым зрелищам по вечерам валом валил на представление. Самодеятельных актеров, несмотря на огрехи в игре, почти боготворили.
Улучшилась транспортная доступность металлургического кластера города пришельцев из будущего: железная дорога наконец пришла в район будущего Магнитогорска. К этому времени металлургический завод, раскинувшийся у подножия горы Магнитная на несколько квадратных километров, в основном достроили. Пропитанный едкими запахами железного угара и дыма, с лесом торчащих в небо труб это был настоящий город. Две поистине чудовищного размера трубы доменных печей вздымаются ввысь. Рядом с домнами восемь огромных, увенчанных круглыми крышами башни — кауперы, предназначенные для циркуляции нагретого воздуха. Безостановочно шумит нагнетаемый в поддувало воздух и тогда кажется, что это дышит сам завод. Между громадами домен, всякая мелочь: ремонтные мастерские, литейные, мартеновские печи, литейный двор, длинные линии транспортеров, электростанция и многое другое. Небольшие паровозы снуют по путям между зданиями, пронзительно свистят, все кипит, грохочет. Десятки подвод, автомобилей и сотни металлургов снуют между зданиями. Непривычный человек поразится. Толи будущее перед ним, толи филиал ада.
Последнее событие обеспокоило горожан. По сведениям от лазутчиков казахского хана джунгары зализали раны, нанесенные поражением в битве у Джунгарских ворот и готовили на осень новое вторжение в земли западного соседа. Хан просил, как и двумя годами раньше, помочь казахскому войску. Решением временного военного совета, утвержденным Собранием депутатов летом на восточную границу ханских владений отправлялся сводный отряд вооруженных сил города, включавший мотодельтаплан для разведки, минометы и два орудия. Правителю казахов оставалось заплатить за помощь, как и в прошлый раз, скотом. Город готовился к массовому забою и консервированию мяса.
Когда окончательно потеплеет, ожидался богатый урожай кок-сагыза или горного одуванчика. Уже в прошлом году местные жители, прослышавшие что пришельцы покупают траву, телегами везли растение на продажу в город. Мастерград стоял у границ Казахстана и каждую весну окрестные поля белели от отцветшего кок-сагыза. Каучук, получаемый при несложной переработке корней растения по качестве не уступал выработанному из сока гевеи. Полукустарное производство резиновых прокладок, шин и много другого значительно облегчило жизнь производственникам. По мере увеличения производства каучука планировалось начать производства одежды и обуви из резины: плащей, обуви, вначале для мастерградцев, затем и на продажу аборигенам.
Глава 7
Поселок мастерградцев: здание посольства, школа, дома живущих в Москве специалистов, двухэтажный торговый центр, здание банка и кинотеатра, церковь, спит. Лишь из сарая с электростанцией привычно доносится негромкое тарахтение движка. В дневное время москвичи ходят по поселку, удивляются. Избы деревянные, но богатые, на улицах ни куч мусора, ни вонючих конских катышей, все подметено. Люди веселые и приветливые. Словно и не в России, дивно, будто во сне…
На улице пустынно, лишь далеко впереди, у ограды отделяющей поселок от Москвы пылает яркий костер. Охранники мастерградского поселка греются около него. Новорожденная луна спряталась, утонула в черных тучах. Таинственную тьму прогоняет лишь свет электрических фонарей горящих на вершинах стоящих напротив зданий столбов. Ветер тревожно воет в голых, почки едва распустились, ветвях деревьев. Со стороны близкой Москвы-реки тянет влажным холодом. Александр Петелин зябко поежился и повыше поднял воротник кожаной куртки. С четырех ночи он безостановочно меряет шагами бревенчатый настил вдоль фасада высокой и узкой двухэтажной избы, новой посольской поликлиники. По весне ее всего за десяток дней построила бригада местных плотников. Медчасть за последний год значительно расширилась и включала помимо врача с стоматологом двух юных медсестричек. Всего неделю тому назад медики отпраздновали новоселье.
Из окна второго этажа больницы льется тусклый свет. Время от времени младший посол останавливается и бросает на окно возбужденный взгляд. Суетные движения выдают нешуточное волнение. Александр остановился напротив красивого крыльца резного дерева, тревожно замер. Из-за плотно закрытых дверей едва слышно доносится приглушенный женский стон и успокаивающий мужской басок. «Он невольно вздрогнул и до боли прикусил губу. Полтора часа прошло… Неужели что-то пошло не так? Или осложнения? Той техники и медикаментов, какие были в двадцать первом веке здесь нет.» Ночью его разбудила жена. Под потолком зажегся неяркий свет. Глаза у супруги от страха и возбуждения в пол-лица.
— Ой, кажется началось! — испуганным тоном произнесла женщина. Этого дня ожидали, но и боялись и неизвестно еще кто больше Петелин или его супруга. Александр позвонил врачу и помог жене застегнуть на огромном животе пальто. Как-никак девять месяцев беременности. Помог дойти, благо недалеко через три избы до поликлиники, и вот уже полтора часа бродил вдоль фасада здания. Доктор велел идти домой, досыпать, но какое там ложиться! Александр посмотрел на него с удивлением, затем упрямо боднул головой. Здесь станет ожидать!
На востоке появилась тонкая красная полоска, предвестница расцвета, когда дверь открылась. Выглянувший врач устало прищурился, со света ничего не видно.
— Александр! — негромко крикнул он в пространство.
— Я! — по армейской привычке ответил Петелин, выходя на узкий, освещенный пятачок около дверей. Врач оглядел измученного ожиданием парня, по-доброму улыбнулся:
— Поздравляю, ты теперь папаша, у тебя сын! Богатырь! Четыре кило!
Сын, повторил про себя слово Александр. Счастливая и даже слегка глуповатая улыбка расплылась по его лицу. Завтра, точнее сегодня, позвоню Петру, похвастаю, что и мы оба теперь папаши.
На улице студено и ветрено, а в натопленной палате жарко, даже душно. Царственное дите сидело на расстеленном на полу пестром туркменском ковре и негромко, почти беззвучно хныкало. На скамейке у стены — Петр. Рядом с ним расплылась царица Евдокия, не сводит с супруга глаз. Простоволосая, как любит муж, в одном розовом летнике. Лицо довольное, словно у кошки, удачно своровавшей сметану. Жмурится, супруг ласковый приехал. Петр еще вечером примчался в Преображенское, куда подальше от глаз строгой свекрови уехала царица Евдокия. Ночевал у нее. Мужа не ожидала, но получилось, как нельзя удачно. За последний год царь ощутимо изменился. Евдокия не могли нарадоваться на свет души Петеньку. Благодаря лечению нового медика он стал гораздо спокойнее, прекратились пугающие приступы падучей. И неважно что у царя появилась Маруська, девка мастерградская, перебесится, как любой мужик.
Сочные, как на подбор, сенные девки с длинными, тщательно заплетенными косами, пытаются утешить совсем не похожего на отца ребенка[25]: худенького, большелобого с темными плаксивыми глазами. Стараются на совесть: ползают на карачках, отклячивая пышные зады, мяукают, гавкают, но по лицу ребенка продолжают неспешно катиться слезинки, а плечи содрогаться от горьких рыданий. Евдокия наконец обратила внимание на безобразия, рассердилась, взмахнула рукой:
— Дите орет, а вы и утешить не можете! Корми вас дур стоеросовых!
— А вот мы тебя! — поднявшийся с скамьи Петр подхватил ребенка на руки, закружил, подбросил к потолку. Царевич зарыдал в голос. Петр сконфузился, положил ребенка обратно на ковер и разочарованно развел руками. Дескать не умею я с детьми обращаться.
Евдокия с упреком взглянула на мужа, подняла ребенка. Закачала, тихо шепча на ухо сыну что-то ласковое, напевное. Царевич прислушался начал успокаиваться.
В палату зашел стольник, бойко поклонился. В руке черная коробка рации.
— Государь, посол мастерградский.
Евдокия едва не фыркнула, опять эти мастерградцы! Петр нахмурился и протянул руку за рацией. Нажал тангетку:
— Да слушаю!
Послышался голос молодого мастерградского посла. Евдокия украдкой обмахнулась крестом. Свят, свят! Бесовские затеи!
— Герр Питер! У меня сегодня сын родился. Богатырь! Вечером обмывать буду, приедешь?
— Поздравляю! Конечно буду! Как назвал?
— Не решили еще!
— А крестного отца выбрал?
— Нет, Герр Питер!
— Меня возьмешь?
— Почту за честь!
Петр вскочил, подошел к царице. Обнял за талию поднявшуюся Евдокию, крепко поцеловал в губы. Евдокия ахнула, но ответила. Муженек споро собрался, вышел из палаты. Во дворе обступили приехавшие с ним приятели, генералы, собутыльники. Громкие голоса, хохот. Вместе ушли смотреть на потешный яузский флот. Оттуда в Москву. Царица прижалась к стеклу. Лицо болезненно сморщилось, с тоской смотрит вслед мужу. Ах Петр, Петр, на кого покидаешь!