Барбара тоже встала.
— Не думаю, — ответила она. И добавила, когда Селия направилась к двери: — Вы ошибаетесь, на самом деле. Между нами ничего нет.
— Может быть, пока нет, — сказала Селия и начала спускаться по ступенькам.
Чернокожий полицейский со смешанным акцентом был занят и не мог отвезти ее домой, поэтому Линли распорядился, чтобы полицейская машина без соответствующих опознавательных надписей подхватила Ив Боуин в подземном гараже и домчала ее до места. Ив думала, что смена машины — после бросающегося в глаза серебристого «бентли» этот невзрачный и не слишком чистый бежевый «гольф» — собьет со следа газетных ищеек. Но она ошибалась. Ее водитель сделал несколько уклоняющихся маневров, покружив в районе Тотхила, Дартмута и Оулд-Куинстрит, но он имел дело с мастерами преследования высокого класса. Пока он отрывался от двух машин, водители которых ошибочно полагали, что они направляются в министерство внутренних дел, третья засекла их, когда они мчались на север к парку Сент-Джеймс. Этот водитель говорил в радиотелефон, из чего следовало, что, прежде чем они доберутся до Мерилбоуна, на хвост им сядут и другие.
События сегодняшнего дня развивались следующим образом. Вскоре после полудня премьер-министр «со ступеней своей резиденции на Даунинг-стрит» объявил о принятии ее отставки. Выглядел он при этом мрачно-торжественным. Перед ним стояла нелегкая задача балансировать на тоненьком шнуре между необходимостью высказать свое порицание, поскольку именно этого от него ждут как от человека, повесившего свою шляпу на вешалку «приверженности к основополагающим ценностям британского общества», и признанием заслуг «уважаемого младшего министра», своего товарища по партии, верой и правдой служившего ему столько лет. Премьер сумел найти правильную тональность, выражая сожаление и одновременно дистанцируясь от нее. У него, надо признать, были очень приличные составители речей. Четырьмя часами позже полковник Вудворт произнес речь у главного входа в помещение ассоциации избирателей. Она была короткой, но в высшей степени подходящей, чтобы нанести ей еще один болезненный удар в вечерних телевизионных новостях: «Мы ее избрали, и мы ее оставляем. Пока». И с тех пор, как два этих оракула определили ее участь, репортеры лезли из кожи вон, чтобы запечатлеть ее реакцию — в словах или в жестах — как угодно.
Она не спросила у констебля, сидевшего за рулем «гольфа», известно ли репортерам, что в здании Скотланд-Ярда состоялась ее встреча с Дэнисом Лаксфордом. В данный момент это не имело особого значения. Ее связь перестала быть новостью, как только бульварный листок Лаксфорда опубликовал эту информацию для общественного потребления. Единственное, что сейчас интересовало репортеров, это найти новый угол освещения ее истории. Лаксфорд опередил все лондонские газеты, и сейчас от Кенсингтона до Собачьего острова не было редактора, который не устраивал бы разноса своим подчиненным в связи с этим фактом. И поэтому, пока следующая сенсация не овладела вниманием читателей, репортеры неотступно преследовали ее, вынюхивая какой-нибудь новый поворот, который они смогли бы продать своей газете. Она могла попытаться перехитрить их, но не могла надеяться, что они проявят к ней какую-то жалость.
Благодаря стараниям премьер-министра и председателя ее ассоциации избирателей, у них было достаточно материала на завтра. Достаточно, чтобы сделать их теперешнее преследование ее почти излишним. Но всегда оставался шанс, что еще более лакомый кусочек попадет к ним в зубы. И, конечно, они бы не упустили случая бросить в нее лишний ком грязи.
Констебль продолжал попытки оторваться от преследователей. Его знание улиц Вестминстера было настолько совершенным, что Ив подумала, не работал ли он раньше лондонским таксистом. Но все же он в этом не мог сравниться с представителями «четвертой власти». Как только газетчикам стало очевидно, что, какие бы окольные пути он не выбирал, машина направляется в Мерилбоун, эти проныры-репортеры просто позвонили своим коллегам, околачивавшимся вокруг Девоншир-плейс-Мьюз, и когда «гольф» с сидящей в нем Ив, наконец, сделал нужный поворот с Мерилбоун-Хай-стрит, их встретили сомкнутые ряды оснащенных фотокамерами, блокнотами или просто кричащих индивидуумов.
Хотя на словах Ив всегда выражала преданность и уважение к королевской семье — она ведь была тори и другое поведение для нее было бы невозможно — в то же время в душе ее жила внутренняя невысказанная уверенность, что это не что иное, как неразумная трата денег, обуза для бюджета. Однако сейчас она обнаружила в себе страстное желание, чтобы один из них — любой, неважно, кто — сделал бы сегодня что-то такое, чтобы заслужить безумное внимание прессы. Все, что угодно, лишь бы сбросить их со своей спины.
Переулок, ведущий к ее дому, был перекрыт по-прежнему, и у заграждения прохаживался дежурный полицейский, следивший, чтобы ее дом был вне пределов досягаемости. Несмотря на ее отставку, и любые возможные последствия этой отставки в течение нескольких дней, пока не улягутся страсти, заграждение еще сохранится. Хотя бы это сэр Ричард Хентон ей обещал.
— Я не отдаю своих на съедение волкам, — сказал он.
Да, не отдает. Он просто выкидывает их в непосредственной близости от волков, пришла к выводу Ив. Но такова политика.
Водитель спросил, не хочет ли она, чтобы он вошел в дом вместе с ней, чтобы, как он выразился, «обезопасить помещение». Она сказала, что этого не требуется — ее ждет муж. Наверняка он уже слышал о последних событиях. Ей хотелось уединения.
Нырнув из машины в дверь дома, она услышала за спиной щелчки камер фотографов, торопившихся сделать мгновенные снимки. Из-за барьера что-то кричали репортеры, но их вопросы тонули в общем грохоте проезжающего по главной улице транспорта и шуме голосов завсегдатаев паба, сидевших со своими пивными кружками за выставленными на тротуаре столиками у «Девоншир Армз». Она старалась не смотреть на все это. А закрыв за собой дверь, получила возможность еще и не слышать. Заперев замок изнутри, она крикнула:
— Алекс! — и пошла на кухню. Ее часы показывали 5.28 — для чая поздно, для ужина рано. Но не было видно признаков ни уже съеденной, ни готовящейся еды. Хотя особого значения это для нее не имело — она не была голодна.
Ив поднялась по лестнице на второй этаж. По ее подсчетам она не меняла одежду уже восемнадцать часов, с того момента накануне ночью, когда вышла из дома, тщетно пытаясь предотвратить катастрофу. Она ощущала влажное прикосновение платья к подмышкам, ее трусы противно и мокро липли к промежности. Хотелось принять ванну, надолго погрузиться в горячую воду с ароматным маслом и наложить на лицо маску, чтобы отскрести грязь с кожи. А после — бокал вина. Белого, прохладного с мускусным привкусом, который напомнил бы ей о пикниках с хлебом и сыром во Франции.
Может быть, туда они и отправятся, пока все не уляжется и она не перестанет быть самой привлекательной мишенью для сплетников с Флит-стрит. Они полетят в Париж, возьмут там напрокат машину. Она будет сидеть, откинувшись на сиденье, закрыв глаза и предоставляя Алексу везти ее, куда он хочет. Было бы хорошо уехать отсюда.
В спальне она сбросила туфли.
— Алекс! — снова окликнула она, но ответом была тишина. Расстегивая на ходу платье, она вышла в коридор и снова позвала его. Потом, вспомнив о времени, поняла, что он, должно быть, в одном из своих ресторанов, где он обычно бывал во второй половине дня. Сама она никогда не возвращалась домой в такое время. Несомненно, дом, казавшийся таким противоестественно тихим, на самом деле был вполне нормальным. И все же в воздухе витала какая-то особая тишина, комнаты как будто, затаив дыхание, ждали, когда она обнаружит… Что? — думала она. И почему она ощущает такую уверенность, что что-то не так?
Это все нервы, подумала она. Ей пришлось многое пережить. Ей сейчас необходима эта ванна, необходимо это вино…
Ив перешагнула через оставшееся лежать на полу платье и подошла к шкафу за халатом. Она распахнула дверцы и тут увидела… Увидела то, о чем пыталась рассказать ей тишина дома.
Его одежда исчезла — не было ни рубашек, ни костюмов, ни одной пары брюк или туфель. Все было убрано с такой тщательностью, что не осталось ни единой ниточки, напоминавшей о том, что кто-то когда-то использовал эти пустые вешалки, болтающиеся на перекладине, этот ряд полок и деревянную стойку для одежды и обуви.
В комоде было то же самое. И в тумбочке у кровати, и в ванной — на туалетном столике и в аптечке. Она не могла представить, сколько времени понадобилось ему, чтобы уничтожить всякое свидетельство своего присутствия в этом доме. Но именно так поступил ее муж.
Она еще раз убедилась в этом, проверив кабинет, гостиную и кухню. Все, что раньше говорило о его присутствии в этом доме, как и в ее жизни — исчезло.
Подонок, подумала она. Подонок. Выбрал момент, как нельзя лучше. Чтобы завершить этим ее публичное унижение. Нет сомнения в том, что эти пожиратели падали, караулящие на Мерилбоун-Хай-стрит, видели, как он уезжал, набив до отказа свой «вольво». А теперь ждут, чтобы запечатлеть ее реакцию на эту кульминацию ее уничтожения.
Подонок, опять подумала она. Грязный подонок. Выбрал для себя легкий путь, тайком сбежал от нее как сопляк-подросток, когда ее не было дома, чтобы задать вопрос и потребовать ответа. Ему несложно было это сделать. Всего лишь упаковать вещи и уехать, оставив ее одну перед сворой репортеров, выкрикивающих вопросы. Казалось, она уже слышит их сейчас: «Это официальный развод? Связан ли каким-то образом отъезд вашего мужа с утренними разоблачениями Дэниса Лаксфорда? Знал ли ваш муж о вашей связи с мистером Лаксфордом до появления статьи в сегодняшней «Сорс»? Изменилась ли за последние двенадцать часов ваша убежденность в святости супружеских уз? Назревает ли развод? Не хотели бы вы сделать какое-либо заявление относительно…»
О, да, подумала Ив. Она хочет сделать заявление, много заявлений. Но только не для прессы.