Она вернулась в спальню и поспешно оделась. Заново накрасила губы. Причесалась. Пригладила пальцами брови. Пошла в кухню, где висел календарь. В квадратике «среда» она прочла написанное аккуратным почерком Алекса слово «Септер». Как удачно, подумала она. Этот ресторан на Мейфеар, менее чем в десяти минутах езды.
Выезжая из гаража, она видела, как насторожились за полицейским барьером репортеры. Когда те, у кого были поблизости средства транспорта, бросились к ним, чтобы последовать за ней, образовалась всеобщая свалка. У заграждения полицейский наклонился к окну ее машины:
— Лучше бы вам не ездить одной, миссис Боуин. Я могу отправить кого-нибудь с вами…
— Уберите заграждение, — приказала она.
— Вся эта толпа бросится за вами следом, как рой бешеных пчел.
— Уберите заграждение, — повторила она. — Немедленно.
Взгляд полицейского говорил: «Чертова идиотка», но вслух он произнес:
— Хорошо, — и сдвинул в сторону деревянный барьер, пропуская ее на Мерилбоун-Хай-стрит. Она пулей промчалась на своей машине к первому повороту налево и понеслась в направлении Беркели-сквер. «Септер» располагался на углу вымощенной булыжником улочки с юго-западной стороны площади. Это было нарядное кирпичное здание, увитое лозой, с обилием пышной тропической растительности при входе.
Ив приехала намного раньше репортеров, которым пришлось тратить время на то, чтобы добежать до своих машин, а потом соблюдать правила уличного движения, которыми она пренебрегла. Ресторан еще не был открыт для посетителей, но Ив знала, что штат поваров там бывает уже с двух часов или даже раньше. Вероятно, Алекс где-то среди них. Она подошла к задней двери и резко постучала своим латунным кольцом от ключей. И, прежде чем преследующие ее репортеры успели выпрыгнуть из машин, она уже находилась в помещении кладовой для сыпучих продуктов лицом к лицу с главным кондитером.
— Где он? — спросила она.
— Занимается новым айсли[25]. Сегодня у нас фирменное блюдо — рыба-меч, ион…
— Избавьте меня от подробностей, — сказала Ив и, проскочив мимо него, бросилась на кухню вдоль ряда огромных холодильников и стеллажей, где в ярком свете верхних ламп поблескивали кастрюли и сковородки.
Алекс и шеф-повар ресторана стояли у разделочного стола, что-то обсуждая над кучкой рубленого чеснока, бутылкой оливкового масла, горкой измельченных маслин, пучками пряной зелени и пока что нетронутым натюрмортом из помидор, лука и красного чилийского перца. Вокруг уже кипела работа по приготовлению блюд на вечер, помощники готовили лук, закуски, перемывали все — от аругулы до цикория. Если бы ей хотелось есть, смесь ароматов была бы умопомрачительной. Но сейчас ее мысли были далеки от еды.
— Алекс, — произнесла она. Он поднял голову. — Нам нужно поговорить, — она заметила, как после ее слов на мгновение все стихло, но потом обычный кухонный шум возобновился с прежней решимостью. Она ожидала, что во второй раз за сегодняшний день он будет разыгрывать хныкающего подростка. Что-нибудь вроде «Не видишь, я занят? Тебе придется подождать». Но он так не сделал. Он просто сказал шеф-повару:
— До завтра нам нужно еще заняться nopalitos[26]. — А уже после коротко бросил ей: — В кабинете.
На единственном имевшемся в кабинете стуле сидела бухгалтерша. Она перебирала счета на столе, видимо, пытаясь разложить их в каком-то определенном порядке. Когда Алекс открыл дверь, она подняла голову.
— Могу поклясться, нас опять обсчитали в этой лавке в Смитфилде, Алекс. Нам нужно сменить поставщиков или что-то сделать…
Кажется, до нее вдруг дошло, что Ив стоит за спиной мужа. Она положила счет, о котором шла речь, и быстро оглядела кабинет, как бы ища, куда бы спрятаться.
Алекс сказал:
— Пять минут, Джил. Если не возражаешь.
— Я уже давно хотела выпить чашку чая, — ответила Джил и, встав из-за стола, поспешно проскользнула мимо них в коридор. Ив заметила, что она не посмотрела ей в глаза.
Алекс закрыл дверь. Ив предполагала, что он будет подавленным, смущенным, раскаивающимся, может быть, даже агрессивным. Но она не ожидала обнаружить на его лице выражение суровой скорби, придававшее резкость его чертам.
— Объясни свой поступок, — попросила она.
— Что бы ты хотела от меня услышать?
— Я не имею в виду какие-то конкретные слова. Но я хочу знать, что происходит. И почему. Думаю, хотя бы это ты обязан мне сказать.
— Значит, ты уже была дома.
— Разумеется, я была дома. А ты как думал? Может, ты ожидал, что репортеры сообщат мне о том, что мой муж от меня ушел. Как я понимаю, ты подгадал отъезд таким образом, чтобы все произошло у них на глазах?
— Основное я сделал вчера ночью. Оставшееся — сегодня утром. Репортеров тогда еще не было.
— Где ты теперь живешь?
— Это неважно.
— Неважно? Почему же? — она посмотрела в сторону двери, вспомнив выражение, промелькнувшее на лице бухгалтерши, когда та заметила ее за спиной Алекса. Что это было? Тревога? Смятение? Испуг, что застали на месте преступления? Что?
— Кто она?
Алекс устало закрыл глаза. И, казалось, ему было неимоверно трудно открыть их снова.
— Ты думаешь, причина в этом? Другая женщина?
— Я приехала сюда, чтобы понять, в чем дело.
— Это я вижу. Вот только не знаю, смогу ли я объяснить тебе. Нет, не так. Я могу объяснить. Я могу объяснять, объяснять и объяснять — хоть до завтрашнего утра, если ты этого хочешь.
— Хотя бы начни.
— Но конец моего объяснения станет его началом. Ты все равно не поймешь. Поэтому будет лучше для нас обоих разойтись, закончить это неудавшееся предприятие и избавить друг друга от дальнейших неприятностей.
— Ты хочешь развода. Я правильно поняла, это так? Нет, подожди. Не отвечай пока. Я должна убедиться, что понимаю, — она подошла к письменному столу, положила на него свою сумку и повернулась лицом к Стоуну. Он стоял все на том же месте, у двери. — Я только что пережила самую тяжелую неделю за всю свою жизнь, и это еще не все, впереди меня ждут новые трудности. Мне предложили уйти в отставку с поста младшего министра. Мне было предложено освободить мое место в парламенте к следующим выборам. Историю моей личной жизни поливают грязью все бульварные газеты страны. И ты требуешь развода.
Его рот приоткрылся для глубокого вдоха. Он посмотрел на нее, но в его взгляде не было и следа понимания или сочувствия. Он смотрел так, как будто перешел в другой мир, обитатели которого были совершенно иными, чем эта женщина, стоящая перед ним сейчас в его кабинете.
— Послушай себя, что ты говоришь… — устало выдохнул он. — Черт побери, Ив. Послушай хотя бы раз.
— Послушать что?
— Кто ты есть.
Его тон не был холодным, не был обреченным. Но в нем звучала какая-то покорность, какой она никогда раньше не слышала у него. Он говорил как человек, сделавший для себя вывод, но, если она правильно понимала, этот вывод ничего для него уже не значил. Она сложила руки на груди, охватив ладонями локти, впилась ногтями в кожу.
— Я прекрасно знаю, кто я. В настоящий момент я — корм для каждой бульварной газетенки в стране. Я объект всеобщего осмеяния. Я еще одна жертва журналистского бешенства, цель которого — сформировать общественное мнение и добиться изменений в правительстве. Но я также твоя жена. И как твоя жена, я хочу получить прямые ответы на мои вопросы. После шести лет супружеской жизни ты должен мне нечто большее, чем эти невразумительные замечания, Алекс. «Послушай, кто ты есть», — этого недостаточно. На основании такого ответа можно устроить только шумную семейную ссору. Во что все это и превратится, если ты не объяснишь как полагается. Я понятно излагаю?
— Ты всегда все понятно излагаешь, — ответил ее муж. — Это я всегда все путал, не видел того, что происходило у меня перед глазами, потому что не хотел видеть.
— Ты говоришь абсолютную ерунду.
— По-твоему. Я так и предполагал. До этой последней недели я бы и сам посчитал, что это ерунда. Вздор. Мусор. Дерьмо — выбирай, как тебе больше нравится. Но потом исчезла Шарли. И мне пришлось посмотреть на нашу жизнь другим и глазами. И чем больше я смотрел, тем более отвратительной мне казалась наша жизнь.
Ив оцепенела. Расстояние, разделявшее их, казалось, было заполнено не воздухом, а льдом.
— А какой, по-твоему, должна была стать наша жизнь после похищения Шарлотты? После ее убийства? После того, как ее рождение и ее смерть стали для всей страны поводом пощекотать нервы?
— Я ожидал, что ты будешь другой. Я ожидал слишком многого.
— Вот как! И чего же ты ожидал от меня, Алекс? Что я одену на себя власяницу? Буду посыпать голову пеплом? Раздирать на себе одежду? Рвать волосы? Ты ждал какого-нибудь ритуального выражения горя, которое ты бы смог одобрить? Этого ты хотел?
Он покачал головой.
— Я хотел, чтобы ты была матерью, — сказал он. — Но я увидел, что на самом деле ты всего лишь женщина, по ошибке родившая ребенка.
Она почувствовала, как гнев горячей волной захлестывает ее.
— Как ты смеешь утверждать…
— То, что случилось с Шарли… — он остановился. Белки его глаз покраснели. Он резко откашлялся. — С самого начала, то, что случилось с Шарли — и ее смерть, и решение Лаксфорда напечатать статью — все это для тебя только события, мешающие твоей карьере. И я, и то, что я сделал, это тоже для тебя всего лишь очередной удар по твоим политическим амбициям, что-то, что придется объяснять прессе. Ты живешь в мире, где видимость вещей всегда ценится выше, чем их сущность. До смерти Шарли я был просто слишком глуп, чтобы это понять, — он взялся за ручку двери.
— Алекс, если ты сейчас меня бросишь… — но не знала, чем закончить угрозу.
Он снова повернулся к ней.
— Я уверен, ты сумеешь подобрать какой-нибудь эвфемизм, может быть, даже метафору, чтобы объяснить прессе, что между нами произошло. Можешь назвать это как тебе угодно. Мне все равно. Только, чтобы на этом все закончилось.