а тоже умудрилась каким-то образом вышвырнуть на пол, когда из спальни матери вышел Робин. Он осторожно притворил за собой дверь.
Увидев, чем она занимается, он поспешно проговорил:
— Оставьте это, Барбара. Я сам все сделаю.
— Но ведь это я устроила весь этот хаос.
— Вы спасли жизнь моей матери, — он подошел к ней и протянул руку. — Ну-ка, встать, — сказал он. — Это приказ. — И, чтобы смягчить слова, добавил с улыбкой: — Если вы не возражаете, чтобы вами командовал какой-то ничтожный констебль уголовной полиции.
— Ну уж, ничтожным тебя не назовешь.
— Приятно слышать.
Барбара взяла протянутую им руку и позволила поднять себя на ноги. Она мало что успела сделать.
— Примерно такой же разгром я учинила и в ее спальне. Да ты, наверное, и сам видел.
— Я все уберу. И там, и здесь. Вы сегодня обедали?
— Я собиралась разогреть готовую еду из магазина.
— Это не то.
— Нет, отличная еда, правда. Хрустящая запеканка.
— Барбара… — произнес он ее имя как вступление. Его голос прозвучал низко и был окрашен каким-то чувством, природу которого она не могла определить.
Она быстро затараторила:
— Я купила запеканку в магазинчике Элвиса Пейтела. Ты там бывал? Такое название — я просто не могла не остановиться и не зайти. Иногда мне кажется, я должна была бы родиться в пятидесятые годы, потому что мне всегда нравились синие замшевые туфли.
— Барбара…
Она продолжала говорить с еще большей решимостью:
— Я несла ее на кухню, чтобы разогреть… И тут как раз с твоей мамой случился приступ. Я сначала никак не могла найти ингалятор. Поэтому весь дом кверху дном перевернула — можно подумать, что… — она на мгновение задумалась. Его лицо стало напряженным. Таким напряженным, что, наверное, другая, более опытная женщина, сумела бы понять за этим очень многое, но Барбара поняла лишь то, что она заплыла в воды более глубокие, чем предполагала раньше. Он произнес ее имя в третий раз, и она почувствовала, как горячая волна захлестнула ее грудь. Что, черт побери, может означать этот пристальный взгляд? А что может означать это «Барбара», сказанное так нежно, как она обычно произносила «мне еще топленых сливок». Она поспешила продолжить: — Во всяком случае, приступ у твоей мамы случился минут через десять, после того как я приехала. Так что разогреть свою запеканку я не успела.
— Значит, вы сейчас не прочь поужинать? — резонно заключил он. — Я бы тоже не прочь.
Он взял ее за локоть, и она поняла, что осторожным давлением своей руки он как бы направляет ее к ступенькам лестницы.
— Я хороший повар. И я привез с собой несколько бараньих котлет и сейчас их поджарю. Кроме того, у нас есть свежая брокколи и несколько очень приличных морковок.
Он остановился и посмотрел ей в лицо. В его взгляде читался какой-то вызов, и она не знала, как это понимать.
— Вы разрешите мне приготовить для вас, Барбара?
Может быть, «приготовить для вас» на современном жаргоне означает что-то еще, кроме основного значения, подумала она. Если так, то до нее это значение не дошло. По правде говоря, она была сейчас так голодна, что могла бы умять дикого кабана, поэтому решила, что если она позволит ему состряпать на скорую руку для нее ужин, это вряд ли повредит их деловым отношениям.
— О'кей, — кивнула она. И все-таки чувствовала, что не сможет принять от него ужин с чистой совестью, если не расскажет сначала обо всем, что произошло между ней и его матерью. Совершенно ясно, что он смотрит на нее как на спасительницу Коррин и, возможно, испытывает благодарность за ту роль, которую она сыграла в сегодняшней драме. И хотя правда, что она спасла Коррин, но правда и то, что она сыграла роль аллергена, спровоцировавшего ее приступ астмы. Он должен об этом знать. Тогда это будет по-честному. Барбара убрала его руку со своего локтя и начала:
— Робин, нам нужно кое о чем поговорить.
Он сразу же насторожился. Барбаре было знакомо это чувство. «Нам нужно поговорить» обычно не предвещает ничего хорошего, а в данном случае это может относиться к одному из двух: к их отношениям по работе или к их личным отношениям, если допустить, что таковые между ними существуют. Ей захотелось как-то успокоить его, но она была слишком неопытна в ведении таких разговоров между мужчиной и женщиной, чтобы сделать это и при том не выглядеть идиоткой. Поэтому она просто бухнула:
— Я сегодня разговаривала с Селией.
— С Селией? — похоже, это еще более насторожило его. — С Селией? Зачем? С какой стати?
Блестяще, подумала Барбара. Она всего лишь произнесла первую фразу, а он уже строит оборонительные укрепления.
— Я должна была поговорить с ней по делу…
— Какое отношение Селия имеет к делу?
— Как выяснилось, никакого, но я…
— Зачем же тогда с ней разговаривать?
— Робин, — Барбара дотронулась до его руки. — Дай мне сказать то, что я должна сказать, ладно?
Он выглядел смущенным, но кивнул, хотя и настойчиво повторил:
— Можем мы поговорить внизу? Пока я готовлю ужин.
— Нет. Я должна досказать тебе об этом сейчас. Потому что, может быть, после этого тебе расхочется готовить для меня ужин. Может быть, ты решишь, что тебе нужно уделить время Селии, чтобы исправить ваши с ней отношения.
Он растерянно смотрел на нее, но, не давая ему возможности задавать вопросы, Барбара быстро продолжила. Она рассказала ему о своих сегодняшних разговорах — сначала в банке с Селией, потом в «Небесном жаворонке» с его матерью. Он выслушал все до конца, помрачнев лицом вначале, выругавшись: «Черт!» — в середине и молча слушая в конце. Прождав тридцать секунд после окончания своего рассказа и не услышав от него замечаний, она продолжала:
— Так что, я думаю, будет лучше, если я уберусь отсюда после нашего ужина. Если у твоей мамы и у твоей девушки возникают какие-то мысли…
— Она не моя… — резко бросил он, но осекся, не закончив фразы. — Послушайте, давайте поговорим об этом внизу.
— Больше говорить не о чем. Давай уберем этот разгром, а потом я сложу свои вещи. Я с тобой поужинаю, но после мне нужно будет отсюда выметаться. Выбора нет.
Она опять присела на корточки и начала собирать рассыпавшиеся карточки и «деньги» от игры «Монополия», которые перемешались с флажками от старинной игры «Змеи и лестницы».
Он снова взял ее за локоть. На этот раз его пальцы сжимали ее руку достаточно крепко.
— Барбара, посмотри на меня, — его голос, как и его хватка, совершенно изменились, как будто бы место мальчика вдруг занял мужчина.
Она вдруг почувствовала, что сердце ее бьется со странными перебоями. Но сделала то, что он просил. Он опять поднял ее на ноги и сказал:
— Ты видишь себя не так, как видят тебя другие. Я сразу это понял. Думаю, ты вообще не видишь себя как женщину. Как женщину, которая может быть привлекательна для мужчины.
«Господи, черт побери, царица небесная!» — пронеслось у нее в голове, но вслух она произнесла:
— Надеюсь, я знаю, кто я и что я.
— Я в это не верю. Если бы ты знала, кто ты и что ты, ты бы не стала мне рассказывать, что мама думает о нас, что Селия думает о нас — рассказывать так, как ты это сделала.
— Я просто изложила факты, — ее голос звучал ровно. Ей даже хотелось думать, что беззаботно. Но она остро чувствовала его близость и все, что эта близость предполагала.
— То, что ты мне рассказала, это больше, чем факты. Ты рассказала мне, что не веришь.
— Не верю во что?
— В то, что мама и Селия вовсе не ошибаются. В то, что ты мне не безразлична.
— Ты мне тоже не безразличен. Мы же вместе работаем. А когда работаешь с кем-то рядом, возникает чувство товарищества и, может быть…
— То, что испытываю я, это гораздо больше, чем чувство товарищества. И не говори мне, что ты этого не замечала, я все равно не поверю. Мы нравимся друг другу, и ты это знаешь.
Барбара не находила слов, чтобы ответить. Отрицать, что какая-то маленькая искра проскочила между ними, она не могла. Но настолько невероятным ей представлялось, что из этого может что-то получиться, что она сначала просто не обратила внимания на эту искру, а потом, как могла, старалась загасить ее. Такое ее поведение вполне логично, убеждала она себя. Ведь они товарищи по работе, а товарищей по работе не должны связывать какие-то сложные отношения. Но даже если бы они и не были коллегами, она не настолько тупа, чтобы хоть на мгновение забыть о своих малопривлекательных чертах — прежде всего это ее лицо, фигура, ее манера одеваться, ее грубые ухватки и ее колючий как дикобраз нрав. Разве есть на земле такой мужчина, который сумел бы разглядеть за всей этой шелухой то, кем на самом деле она была?
Он словно читал ее мысли.
— Важно, какой человек внутри, а не снаружи. Ты смотришь на себя и видишь женщину, которая никогда не сможет понравиться мужчине. Верно?
У нее перехватило дыхание. Он так и не отошел от нее. Он ждет какого-то ответа, и рано или поздно ей придется дать ему ответ. Или бегом бежать в свою комнату и захлопнуть дверь. «Ну, скажи хоть что-нибудь, — уговаривала она себя. — Ответь ему. Потому что, если ты этого не сделаешь… он же придвигается все ближе… он же может подумать, что…»
— Это было так давно, — вырвалось у нее, — я не была с мужчиной уже много… Я хочу сказать… Я просто не гожусь для этого… Может, тебе лучше позвонить Селии?
— Нет, — ответил он. — Я не хочу звонить Селии.
Он преодолел короткое расстояние, разделявшее их, и поцеловал ее.
«О, Господи, черт возьми, проклятье», — промелькнуло у нее в голове. Потом она ощутила его язык у себя во рту и его руки на своем лице. Они опустились на ее плечи, потом ниже, ища ее груди. И она уже была не в состоянии о чем-то думать. Он еще приблизился к ней, прижал ее спиной к стене. Он стоял так близко, что она ощущала прикосновение всего его тела и не оставалось сомнений в его намерениях. Ее рассудок говорил: «Нет, лучше убеги, лучше спрячься». Ее тело отвечало: «Наконец-то, какое блаженство!»