в несколько лапшинок на вилку, спокойно сказала:
— Ты переварил свою лапшу, Алекс. Не ожидала, что ты способен на такую оплошность.
— Ответь мне, — настаивал он.
— Думаю, я только что это сделала.
— Значит, ошибкой была беременность, но не выбор партнера, — продолжал он. — Ты отлично знала, кто он такой, когда спала с ним. Ты не могла не знать.
— Да, знала. Ты хочешь, чтобы я тебе сказала, что для меня это не имело значения?
— Я хочу, чтобы ты сказала правду.
— Хорошо. Для меня это не имело значения. Я хотела заниматься с ним любовью.
— Почему?
— Он завладел моим разумом. Это то, чем большинство мужчин предпочитает не утруждать себя, когда они стараются соблазнить женщину.
Алекс ухватился за это слово, как за соломинку.
— Он соблазнил тебя.
— В первый раз — да. А потом — нет. Потом желание было взаимным.
— Значит, ты трахалась с ним не один раз?
Вопреки его ожиданиям, ее не задело это слово.
— Я трахалась с ним каждую ночь, пока шла конференция. И почти каждое утро — тоже.
— Великолепно.
Он собрал разложенные газеты, положил их обратно в плетеную газетницу. Потом подошел к плите, схватил сковороду с соусом, вывернул ее в раковину и стал смотреть, как соус с бульканьем утекает в измельчитель. Она все еще стояла рядом с сушилкой для посуды. Он чувствовал ее близость, но был не в силах взглянуть на нее. Он испытывал такое ощущение, будто разуму его был нанесен смертельный удар. Все, что он сумел из себя выдавить, было:
— Значит, это он, Лаксфорд, украл Шарли.
— Он это подстроил. И если он публично признает, что является ее отцом — на первой странице своей газеты — тогда ее вернут.
— Почему ты не хочешь позвонить в полицию?
— Потому что я хочу заставить его раскрыть карты.
— Используя для этого Шарли?
— Используя Шарлотту? Что ты хочешь этим сказать?
При этих словах он снова обрел способность чувствовать, и это обрадовало его.
— Куда он ее упрятал, Ив? Понимает ли она, что происходит? Как она там — голодная, холодная, испуганная до смерти? Ее похитил на улице совершенно незнакомый человек. Ты хоть можешь думать о чем-нибудь другом, кроме спасения своей репутации? Кроме того, каким образом переиграть этого подонка Лаксфорда и заставить его раскрыть карты?
— Только не надо устраивать референдум по проблемам материнства, — спокойно сказала она. — Я в своей жизни совершила ошибку. И заплатила за нее. Я все еще расплачиваюсь за нее. И буду расплачиваться до самой смерти.
— Мы сейчас говорим о ребенке, а не об ошибке в суждениях и взглядах. О десятилетнем ре-бен-ке.
— И я намерена найти ее. Но сделаю это по-своему. И провалиться мне на этом месте, если я сделаю это так, как хочет он. Алекс, ты только взгляни на его газету, если не можешь разгадать, чего он от меня хочет. И прежде чем обвинять меня в вопиющем эгоизме, попытайся спросить себя, как скажется на Шарлотте газетная шумиха по поводу громкого сексуального скандала.
Он, конечно, это понимал. Одним из самых больших кошмаров в жизни любого политика было внезапное появление из шкафа скелета, который, как он полагал, давно и надежно похоронен. И после того, как этот скелет, отряхивая пыль и гремя костями, предстает перед публикой, он бросает тень подозрения на каждое действие, каждое замечание или намерение своего владельца. Его существование — даже если он всего лишь имеет косвенное отношение к владельцу — требует, чтобы отныне все мотивы его действий подвергались сомнению, комментарии изучались под микроскопом, предпринятые шаги отслеживались, письма анализировались, речи препарировались и все остальное как можно тщательнее разнюхивалось на предмет обнаружения запаха лицемерия. И эта слежка не прекращалась с кончиной владельца скелета. Она распространялась на каждого члена семьи того, чье имя и чья жизнь были запачканы грязью благодаря Богом данному читателям праву на информацию. На себе испытал это Парнелл. Также и Профьюмо. Йоу и Эшби обоим довелось почувствовать, как скальпель чересчур пристального внимания кромсал плоть их, как они полагали, частной жизни. Поскольку ни один из предшественников Ив в парламенте и среди членов королевской семьи не избежал публичных разоблачений и осмеяния, она знала, что и ее ждет та же участь. И уж, конечно, такой человек, как Лаксфорд, движимый двумя страстями — жаждой увеличения тиража и личной ненавистью к консерваторам, не упустит свой шанс.
Алекс чувствовал, будто на него давит огромная тяжесть. Его тело требовало действия. Мозг жаждал понимания, а сердце нуждалось в свободе. Он оказался зажат между отвращением и состраданием и чувствовал, что его раздирает в клочья внутренняя борьба между этими противоречивыми чувствами. Он попытался хотя бы на мгновение подчиниться чувству сострадания.
Дернув подбородком в сторону столовой, он спросил:
— Так кто это были? Эти мужчина и женщина?
По выражению лица жены он понял, что она восприняла его слова как свою победу.
— Он когда-то работал в Скотланд-Ярде. А она… Не знаю. Что-то вроде его помощницы.
— Ты уверена, что им это можно поручить?
— Да, уверена.
— Почему?
— Потому что, когда он попросил у меня расписание уроков Шарлотты, он заставил написать его дважды. Один раз обычным почерком, а второй раз печатными буквами.
— Не понимаю.
— Алекс, у него обе записки от похитителя: одну получила я, другую — Дэнис. Он хочет взглянуть на мой почерк. Хочет сравнить его с почерком записок. То есть, он допускает, что я могу быть к этому причастна. Он не доверяет никому. А это, я думаю, означает, что мы можем доверять ему.
Глава 4
— Было минут пять шестого, — сказал Дэмьен Чемберс. По его манере произносить гласные в нем безошибочно угадывался уроженец Белфаста. — Иногда она задерживается — знает, что другого урока до семи часов у меня нет, поэтому любит немного поболтаться здесь. Ей нравится, когда я играю на дудке, а она в это время — на ложках. Но сегодня она решила уйти сразу. Ну и ушла. Было примерно минут пять шестого.
Тремя тонкими пальцами он откинул назад редкие пряди рыжеватых волос, стянутых сзади в длинный хвост. Он ожидал следующего вопроса Сент-Джеймса.
Когда они нагрянули к учителю музыки Шарлотты, им пришлось буквально вытащить его из постели, однако он не проявлял недовольства их вторжением. Только переспросил:
— Пропала? Лотти Боуин пропала? Черт!
И извинившись, что оставит их на минутку, быстро поднялся наверх. Послышался звук сильной струи воды, бьющей о ванну. Дверь открылась, затем закрылась опять. Прошла минута. Снова открылась и закрылась дверь. Шум воды прекратился. Он шумно сбежал по лестнице вниз. На нем был одетый на голое тело длинный халат в красную клетку, из-под которого виднелись голые щиколотки. На ногах были рваные кожаные шлепанцы.
Дэмьен Чемберс жил в одном из крошечных домишек квартала Кросс-Киз-Клоуз с лабиринтами узких, выложенных булыжником мостовых, со старинными уличными фонарями и сомнительной атмосферой, заставлявшей случайного прохожего оглядываться через плечо и ускорять шаг. Сент-Джеймс и Хелен не смогли проехать сюда на машине — для их «эм-джи» здесь не хватило бы места, и если бы даже он въехал сюда, то потом не смог бы развернуться. Поэтому они оставили машину на Булстроуд-плейс, у выезда на главную улицу, и пешком, пробираясь по запутанным переулкам, не без труда нашли дом номер 12, в котором проживал учитель музыки Шарлотты.
Сейчас они сидели с ним в его столовой, размером не превышавшей купе старого железнодорожного вагона. На ограниченном пространстве комнаты уживались спинет, электронный синтезатор, виолончель, две скрипки, арфа, тромбон, мандолина, цимбалы, два кривобоких пюпитра. И все было в пыли. Сент-Джеймс и Хелен присели на скамеечку для пианино, Дэмьен Чемберс примостился на краешке металлического стула. Он сидел, глубоко запрятав руки под мышки, в результате чего казался еще меньше своих пяти футов и пяти дюймов.
— Она хотела учиться играть на тубе, — сказал он. — Ей нравилась ее форма, она говорила, что тубы похожи на золотые слоновые уши. На самом деле они, конечно, не золотые, а латунные, но Лотти не любит обращать внимание на мелочи. Я бы, конечно, мог учить ее играть на тубе — я могу учить играть почти на любом инструменте — но ее мама не согласилась. Сначала она сказала — на скрипке, и мы попробовали, — полтора месяца, пока Лотти не довела родителей до помешательства своим визгом. После этого ее мама согласилась на фортепиано, но у нее в доме не нашлось места для фортепиано, а Лотти отказалась готовить домашние задания по музыке в школе. Тогда мы перешли на флейту — маленькая, ее легко переносить и не очень громкий звук. Мы с ней уже почти год прозанимались на флейте. Успехи, правда, невелики, потому что она мало работает. И ее лучшая подружка — девочка по имени Брита — терпеть не может слушать, а всегда только хочет, чтобы Лотти играла. Я имею в виду играла с ней, а не на флейте.
Сент-Джеймс достал из кармана пиджака список, составленный для него Ив Боуин, пробежал его глазами.
— Брита, — произнес он.
Этого имени в списке не было. С некоторым удивлением он обнаружил, что в нем значатся только взрослые, с которыми встречалась Шарлотта, и указаны их профессии — учитель танцев, психотерапевт, руководитель хора, учитель музыки. Сент-Джеймс нахмурился.
— Ну да, Брита. Я не знаю ее фамилии. По словам Лотти, это такая плутовка, что вам ее нетрудно будет найти, если захотите с ней поговорить. Они с Лотти все время замышляют какие-нибудь каверзы: то конфеты стащат, то надоедают пенсионерам, лезут в букмекерские конторы, куда им входить не положено, а то и проскользнут в кино без билета. Разве вы не знаете о Брите? Миссис Боуин вам не рассказывала?
Его руки зарылись глубже под мышки. В результате плечи еще больше ссутулились. В такой позе Дэмьен Чемберс, которому, должно быть, было не меньше тридцати, выглядел скорее сверстником Шарлотты, а не мужчиной, по возрасту годившимся ей в отцы.