анавески балконной двери свет подсказал ей, что у нее гость. И этим гостем мог быть только один человек.
Держа в руке ключ, она постояла в нерешительности перед дверью, взвешивая слова Саймона. Действительно, как просто было бы привлечь к делу Скотланд-Ярд, не сообщая об этом Ив Боуин и не имея на то ее согласия, особенно если учесть, что инспектор уголовной полиции этого ведомства сейчас ждет ее за этой тяжелой дубовой дверью.
Достаточно сказать одно слово Томми — и больше ничего не надо. Дальше он всем займется сам — позаботится, чтобы были приняты необходимые меры; там, где полиция сочтет нужным, будут установлены подслушивающие устройства; проведут проверку всех, кто хоть как-то связан с младшим министром, редактором «Сорс» и их дочерью; подвергнут скрупулезному анализу оба письма, завтра же утром целая армия констеблей из уголовной полиции высыпет на улицы в Мерилбоуне, опрашивая возможных свидетелей исчезновения девочки, прочесывая каждый дюйм квартала в поисках ключа к разгадке случившегося с Шарлоттой Боуин накануне. Описание девочки будет введено в главный полицейский компьютер. Делу будет придан статус первостепенной важности, и к операции подключат лучшие силы. Сам Томми, возможно, и не будет в этом задействован. Несомненно, дело передадут более влиятельным, чем он, лицам в Скотланд-Ярде. Как только он сообщит им, что похищена дочь Ив Боуин. Что, разумеется, означает, что Скотланд-Ярд приступит к расследованию в соответствии с заведенным порядком. А это, в свою очередь, означает, что средства массовой информации будут немедленно проинформированы.
Хелен, сдвинув брови, смотрела на лежащий в ладони ключ. Если бы она могла быть уверена, что этим будет заниматься Томми и только Томми… Но вряд ли она может быть в этом уверена, не так ли?
Распахнув дверь, она окликнула его по имени.
— Я здесь, Хелен, — отозвался он, и она пошла на звук его голоса в кухню.
Без галстука, в рубашке с закатанными по локоть рукавами и расстегнутым воротом, он дежурил у тостера. Рядом, на кухонном столе, стояла наготове открытая банка «Мармайта»[3]. В руке Томми держал пачку бумаг, читая одну из них, и свет кухонной лампы поблескивал на его светлых разлохмаченных волосах. Он взглянул на нее поверх очков, когда она вошла и швырнула туфли на пол.
— Ты так поздно, — сказал он, кладя бумаги на столик, а на них сверху — очки. — Я уже почти отчаялся тебя дождаться.
— Надеюсь, это не твой обед?
Плюхнув сумку с плеча на стол, она просмотрела дневную почту, вытащила письмо от своей сестры Айрис и подошла с ним к Томми. По своему обыкновению он запустил руки ей в волосы — его теплая ладонь легла ей сзади на шею — и поцеловал ее. Сначала в губы, потом в лоб, потом опять в губы. Она разорвала конверт, одновременно спрашивая:
— Ведь не обед, правда? — И когда он не ответил ей сразу, продолжила: — Томми, скажи мне, неужели это весь твой обед? Ты просто невозможный человек. Почему ты не ешь как следует?
Он прижался губами к ее виску.
— Я не замечаю, как летит время, — его голос звучал устало. — Почти весь день и часть вечера я провел с государственными обвинителями по делу Флемминга: дача показаний всеми сторонами, зачитывание обвинений, предъявления требований защитой, представление отчетов, организация пресс-конференции… Я просто забыл.
— Забыл поесть? О, Боже, ну как такое возможно? Ты что, не замечаешь, что проголодался?
— Людям свойственно забывать, Хелен.
— Г-мм. Мне — нет.
— Да, уж это мне доподлинно известно.
Подрумяненный ломтик хлеба выскочил со щелчком из тостера. Томми поймал его вилкой и намазал «Мармайтом». Облокотившись о кухонный стол, какое-то время он молча жевал, после чего воскликнул с искренним удивлением:
— Боже правый, какая гадость! И как только я мог это есть в Оксфорде?
— В двадцать лет вкусовые ощущения другие. Если бы у тебя была сейчас бутылка дешевого портвейна, ты бы почувствовал себя снова как в молодости.
Хелен развернула письмо.
— Что нового? — спросил он.
Она пробежала несколько строк глазами, потом пересказала ему:
— Пишет, сколько телят уже родилось на ранчо в этом году. Рада без памяти, что пережила еще одну зиму в Монтане. Отметки в школе у Джонатана могли бы быть и получше, и не думаю ли я, что его следует отправить в Англию учиться в школе-интернате. Ни в коем случае! Мамочка погостила отлично, но только благодаря присутствию Дафны, которая не давала им вцепиться друг другу в горло. Спрашивает, когда я их навещу. При этом, кажется, я могу и тебя взять с собой, потому что, как она пишет, «теперь эти ваши дела приобрели официальный статус». Спрашивает, когда наша свадьба, так как минимум три месяца перед этим ей придется сидеть на диете, прежде чем она сможет показаться в обществе.
Хелен сложила письмо и сунула его обратно в конверт. Она опустила неумеренные восторги своей сестры по поводу помолвки Хелен с Томасом Линли, восьмым графом Ашертоном, а также жирно подчеркнутые слова «наконец, наконец, наконец» с дюжиной восклицательных знаков и довольно неприличное замечание о том, как теперь изменится ее жизнь, по выражению Айрис, «с Линли на поводке».
— Вот и все, — закончила она.
— Я, вообще-то, имел в виду сегодняшний вечер, — прожевав, заметил Томми. — Что нового?
— Сегодняшний вечер? — Хелен хотела, чтобы ее слова звучали безразлично, но получилось, по ее же мнению, нечто среднее между наигранной беззаботностью и признанием вины.
Лицо Томми чуть заметно изменилось. Она старалась уверить себя, что это скорее смущение, чем подозрительность.
— Ты что-то сегодня заработалась, — заметил он. Его карие глаза внимательно смотрели на нее.
Чтобы спрятаться от их испытующего взгляда, Хелен пошла за чайником, потом возилась, наливая его водой и подключая шнур в розетку. Резко поставив его на стол, она смахнула рукой капли воды, выплеснувшиеся из носика, взяла жестяную коробочку с чаем и положила несколько ложек в заварной фарфоровый чайник.
— Кошмарный день, — вздохнула она, засыпая заварку. — Следы инструментов на металле. Я смотрела в микроскоп, пока круги не пошли перед глазами. Но ты же знаешь Саймона. Зачем заканчивать в восемь вечера, если можно еще поработать часа четыре, пока не упадешь от усталости? Хорошо еще, что мне удалось уломать его на два перерыва, чтобы поесть, но это только благодаря тому, что Дебора была дома. Он по отношению к еде такой же разгильдяй, как и ты. В чем дело, почему мои знакомые мужчины с таким отвращением относятся к еде?
Хелен чувствовала, как Томми следит за ней, пока она закрывает крышкой коробку с чаем и ставит ее обратно в буфет. Она поставила две чашки на блюдца, достала из ящика буфета две чайные ложки.
— Дебора сделала несколько отличных снимков, — рассказывала она. — Я даже хотела захватить с собой один, чтобы ты посмотрел, да забыла. Ну, неважно, возьму завтра.
— Завтра тоже работаете?
— Боюсь, у нас там еще куча дел. Может быть, на несколько дней. А что? У тебя были какие-то планы?
— Корнуолл. Я думал, когда с этим делом Флемминга будет покончено…
Ее сердце радостно забилось от перспективы поехать в Корнуолл — солнце, морской ветер и Томми, мысли которого не прикованы к работе.
— Это так замечательно, дорогой!
— Ты сможешь освободиться?
— Когда?
— Завтра вечером. Или послезавтра.
Хелен не представляла, как она сможет это сделать. Но она также не представляла, как сможет сказать об этом Томми. Ее работу у Саймона можно было в лучшем случае назвать работой по свободному графику. Даже когда время поджимало или нужно было срочно представить в суд результаты экспертизы, прочитать в университете лекцию или подготовить курс, Саймон был самым сговорчивым работодателем — если вообще его можно было назвать работодателем по отношению к Хелен. За последние несколько лет работать вместе в его лаборатории стало для них привычкой. И это никогда не оформлялось официально. Так что едва ли это прозвучит убедительно для Томми, если она заявит, что Саймон не пойдет навстречу ее желанию поехать в Корнуолл на несколько дней. При обычных обстоятельствах он бы и слова не сказал, и Томми это было отлично известно.
Конечно, обстоятельства, с которыми они столкнулись сейчас, не были обычными. Потому что при обычных обстоятельствах она бы не стояла посреди кухни с нетерпением ожидая, когда закипит вода, чтобы у нее появился еще один повод увильнуть от необходимости придумывать такой вариант правды, который не был бы явной ложью. Потому что мысль о необходимости лгать Томми была ей невыносима. Потому что она понимала, что он распознает ее ложь и будет гадать о причинах, побудивших ее к этому. Потому что у нее было прошлое, почти так же богатое событиями, как и его собственное, а когда любовники начинают хитрить — любовники, обладающие сложным прошлым, в котором, к сожалению, не нашлось места друг для друга — всегда есть опасность, что что-то из этого прошлого неожиданно проскользнет в их общее настоящее. Не так ли происходит сейчас? И не об этом ли сейчас думает Томми?
«О, Боже, — подумала Хелен. У нее закружилась голова. — Закипит этот чайник когда-нибудь?»
— Мне понадобится полдня, чтобы поработать с документами на право наследования, если мы когда-нибудь до них доберемся, — говорил тем временем Томми, — но после этого все время — наше. И ты могла бы провести эту половину дня с мамой, да?
Могла бы, конечно, могла бы. Она не виделась с леди Ашертон — как бы сказала Айрис — с тех пор, как их «дела с Томми, наконец, приобрели официальный статус». Правда, они разговаривали по телефону. И обе согласились, что следует многое обсудить относительно будущего. Представлялся удобный случай это сделать. Мешало только одно — она не могла уехать. Во всяком случае завтра, а скорее всего, и послезавтра — тоже.
Что ж, пришел момент сказать Томми правду: «Мы тут расследуем одно дельце, дорогой, — Саймон и я. Что за дельце, спрашиваешь? Да ничего особенного, так, пустяки. Не о чем особенно беспокоиться. Правда».