— Миссис Боуин католичка?
— Миссис Ив всегда исполняла свой христианский долг, но она не католичка. По воскресеньям она всегда ходит в церковь святого Мерилбоуна.
— В таком случае странно, что она выбрала для своей дочери католическую школу.
— Она считает, что Шарли нужна дисциплина. А где же еще найдешь дисциплину, как не в католической школе.
— А вы что об этом думаете?
Прищурившись, миссис Мэгваер смотрела на ложку. Потом потерла ее выпуклую часть большим пальцем.
— Что я думаю?
— Шарлотте нужна дисциплина?
— Если ребенка воспитывать в строгости, какая ему еще нужна дисциплина, мистер Сент-Джеймс? Разве не так было с моими пятью детьми? Разве не так было с моими братьями и сестрами? Нас было восемнадцать душ в трех комнатах в Кантри-Керри. И нас не надо было шлепать по заднице, чтобы мы не свернули на кривую дорожку. Но времена изменились, и я не стану швырять камнями в честную благородную женщину за то, что она уступила своей человеческой слабости и родила этого ребенка. Господь прощает нам грехи наши, и он уже давно ее простил. Кроме того, что-то дается женщине от природы, а что-то — нет.
— Что именно?
Миссис Мэгваер с утроенным вниманием полировала ложку. Она провела коротко подстриженным ногтем большого пальца вдоль ручки ложки.
— Миссис Ив делает все, что может, — сказала она. — Делает все, что считает правильным. И всегда делала.
— Вы давно у нее работаете?
— С тех пор, как Шарли исполнилось полтора месяца. И такая она была малышкой крикунья, будто Господь послал ее на землю специально, чтобы испытывать материнское терпение. Она так и скандалила до тех пор, пока не научилась говорить.
— А как ваше терпение?
— Я пятерых одна вырастила — тут научишься терпению. Так что капризы Шарли мне были не в новинку.
Эмоции этой женщины казались вполне искренними, но Сент-Джеймс знал, что его дело — изучать улики, а не давать оценки свидетелям и возможным подозреваемым. Он вернул миссис Мэгваер к прежней теме, попросив вспомнить, не встретился ли им по пути кто-нибудь, наблюдавший за Шарлоттой, кто-то, показавшийся ей странным.
Прежде чем ответить, она какое-то время смотрела на шкатулку с серебром. Нет, она никого подозрительного не заметила, наконец сказала она. Но они шли по главной улице, а там всегда люди ходят туда-сюда, так ведь? Разносчики, велосипедисты, служащие спешат на работу, торговцы открывают свои лавки, кто бежит по утрам для здоровья, кто торопится на автобус или на метро. Она не заметила. Она об этом не думала, не старалась замечать. Она следила за Шарли и убедилась, что девочка дошла до школы. А еще она думала о том, что сегодня надо сделать, что приготовить Шарли на обед… И да простит ей Господь, что она недосмотрела, что не заметила дьявольских козней, что не уследила за Шарли, как должна была бы, за что ей и деньги платят, и доверяют, и за что…
Уронив вилку и тряпочку, миссис Мэгваер извлекла из рукава носовой платок и громко высморкалась.
— Господи, прошу тебя, не дай упасть волоску с ее головы. Мы уразумеем, что ты хотел нам этим сказать.
Сент-Джеймс не мог понять, какое более важное значение нужно усматривать в исчезновении ребенка, кроме ужаса самого исчезновения. Религия, как он давно решил для себя, ни в коей мере не объясняет тайн величайшей жестокости или бессмысленности жизни.
— До исчезновения Шарли, вероятно, была в компании с другой девочкой. Что вы можете сказать мне о девочке по имени Брита?
— Да немного. А хорошего — еще меньше. Буйный ребенок из разбитой семьи. Из того, что выболтала мне Шарли, я поняла, что ее мать больше интересуют танцульки в дискотеках, чем воспитание ребенка. Ничему хорошему от этой Бриты Шарли не научится.
— В каком смысле «буйная»?
— В смысле всяких проделок. И всегда старается втянуть в это дело Шарли, — объяснила миссис Мэгваер, — такая озорница, эта Брита. То стащит конфетку у уличных торговцев на Бейкер-стрит, то проскользнет без билета в музей мадам Тюссо. То в метро на стене фломастером распишется.
— Она подруга Шарлотты по школе?
— Да, разумеется. Дни Шарли с утра до вечера расписаны по минутам — миссис Ив и мистер Алекс об этом позаботились, так что единственное место, где она может завести подруг, это школа. Когда еще ребенок мог бы с ней общаться? — спросила миссис Мэгваер. И, как бы продолжая отвечать на следующий вопрос, добавила, что сама она не знает фамилии Бриты и даже не знакома с ней, но готова поспорить, что она из семьи иностранцев. — И живут, небось, на пособие. Всю ночь танцуют, весь день спят и получают помощь от государства без капли смущения.
Сент-Джеймс размышлял над этими новыми странными, вызывающими беспокойство фактами из жизни юной Шарлотты Боуин. В его собственной семье, когда он был ребенком, родители знали не только имена, адреса и номера телефонов всех его друзей, но, наверное, даже и их группу крови. И когда он однажды возмутился таким пристальным вниманием к его знакомым, мама сказала ему, что это прямая обязанность родителей как людей, отвечающих за его безопасность. А как же справлялись со своими обязанностями по отношению к Шарлотте Ив Боуин и Александр Стоун?
Как будто прочтя его мысли, миссис Мэгваер сказала:
— Миссис Ив следит, чтобы Шарли не болталась без дела. По понедельникам она идет после школы на урок танцев, по вторникам — к психоаналитику, в среду — музыка, в четверг — внеклассные занятия в школе. А в пятницу сразу после уроков она идет к маме в офис избирательного округа и остается там до вечера. Так что для подружек времени нет — только в школе, да и то под присмотром сестер-воспитательниц, так что это надежно. Должно быть надежным.
— Когда же Шарлотта играет с этой девочкой?
— Когда сумеет ухватить минутку. В школе во время «игровых дней». Перед дополнительными занятиями. Дети всегда находят время для друзей.
— А по выходным?
— Шарли проводит выходные с родителями, — объяснила миссис Мэгваер. — Или с ними обоими, или с мистером Алексом в каком-нибудь из его ресторанов, или с миссис Ив в офисе на Парламент-сквер. Выходные существуют для семьи, — сказала она, и по ее тону было ясно, насколько строго выполняется это правило. И, как бы подводя итог мыслям Сент-Джеймса, продолжила: — Они очень занятые люди. Им бы надо знать, с кем дружит Шарли. И чем она занимается, когда не с ними. А они не знают, поэтому так все и вышло. Прости их Господи, потому что не знаю, как сами они смогут себя простить.
Католическая женская школа святой Бернадетты располагалась на Блэндфорд-стрит, немного к западу от главной улицы и, пожалуй, в четверти мили от Девоншир-плейс-Мьюз: четырехэтажное кирпичное здание с крестами в качестве архитектурных украшений на фронтонах и статуей святой в нише над широким портиком. Школой руководили сестры ордена Святых мучеников. Это были женщины, чей средний возраст приближался к семидесяти годам. Они носили грубые черные одеяния, подпоясанные крупными четками, белые нагрудники и замысловатые головные уборы, чем-то напоминающие обезглавленных лебедей. Сестры поддерживали в школе безукоризненный порядок, в ней все сияло как отполированная церковная чаша. Стекла окон сверкали, стены были белоснежно чисты как душа примерного христианина, покрытые серым линолеумом полы блестели, а в воздухе пахло полиролью и дезинфекцией. И если атмосфера чистоты была чем-то, что дьяволу противопоказано, у него не оставалось никаких надежд на сделки с обитателями этой школы.
После короткой беседы с главой школы, монахиней по имени сестра Мария, которая слушала Сент-Джеймса, благочестиво сложив руки под нагрудником и буравя его острыми черными глазами, он, в ее сопровождении, поднялся на второй этаж и прошел по молчаливому коридору с закрытыми дверями, за которыми постигались азы наук. Сестра Мария остановилась у предпоследней двери и резко постучала, прежде чем войти. Весь класс — около двадцати пяти девочек, сидевших ровными рядами — скрипнув стульями, вскочил на ноги. В руках у всех были ручки-самописки и линейки.
— Доброе утро, сестра! — хором приветствовали они ее, на что монахиня ответила холодным кивком. Девочки неслышно опустились на стулья и продолжили свои занятия. По всей видимости, они были заняты педантичным вычерчиванием схем предложений. Их пальцы были перепачканы чернилами, вытекающими из вышеупомянутых ручек при вычерчивании надлежащих линий.
Сестра Мария тихонько поговорила с монахиней, проковылявшей ей навстречу к двери класса походкой человека, недавно перенесшего операцию по замене тазобедренного сустава. У нее было лицо цвета сушеного абрикоса и толстые, без оправы, очки. После обмена короткими фразами вторая монахиня кивнула и направилась к Сент-Джеймсу. Выйдя к нему в коридор, она закрыла за собой дверь, в то время как сестра Мария исполняла обязанности заменяющей учительницы.
— Я сестра Агнетис, — представилась монахиня. — Сестра Мария объяснила мне, что вы пришли по поводу Шарлотты Боуин.
— Она исчезла.
Монахиня поджала губы. Ее пальцы потянулись к четкам, опоясывавшим ее талию, и упали вниз.
— Очень на нее похоже, — сказала она. — Это меня не удивляет.
— Но почему же, сестра?
— Она стремится привлечь к себе внимание. В классе, в столовой, во время игр, за молитвами. Несомненно, это очередная ее проделка, чтобы оказаться в центре внимания. И это уже не в первый раз.
— Вы хотите сказать, Шарлотта убегала и раньше?
— Она и раньше выкидывала номера. На прошлой неделе, к примеру, принесла в школу косметику и накрасилась в туалете во время ленча. Когда она появилась в классе, у нее был вид клоуна, но ей этого и хотелось. Все, кто идет в цирк, хотят посмотреть на клоунов, разве не так? — сестра Агнетис замолчала, чтобы как в пещеру спуститься рукой в бездонную глубину своего кармана. Достав оттуда скомканную бумажную салфетку, она приложила ее к обеим сторонам рта, промокая собравшуюся в уголках слюну. — Она не может спокойно просидеть за партой и двадцати минут. То листает книги, то тычет чем-нибудь в клетку хомячка, то трясет банкой для пожертвований…