хитителя. Об угрозе жизни Шарлотты и о требовании, чтобы история ее рождения — включая все имена, даты и места действия — была напечатана на первой странице завтрашнего номера «Сорс» и была бы написана самим Дэнисом Лаксфордом.
Все мыслимые сигналы тревоги сработали в голове Сент-Джеймса, когда он услышал, что угрозы касаются жизни ребенка. Он твердо сказал:
— Это все меняет. Ваша дочь в опасности. Мы должны…
— Ерунда. Это Дэнис Лаксфорд хочет, чтобы я думала, что она в опасности.
— Миссис Боуин, вы ошибаетесь. Мы должны позвонить в полицию. Немедленно.
Она подошла к шкафчику, налила себе еще чашку воды из термоса, выпила ее до дна, в упор посмотрела на него и проговорила с абсолютным спокойствием:
— Мистер Сент-Джеймс, обдумайте все еще раз. Я хочу, чтобы вы поняли — мне ничего не стоит прекратить нежелательное вмешательство полиции в это дело — достаточно одного телефонного звонка. И, если вы считаете, что я не могу и не сделаю этого, занимая такое положение в министерстве внутренних дел, значит, вы не очень-то хорошо разбираетесь, кто здесь кому подчиняется.
Сент-Джеймс был крайне удивлен. Он не мог поверить, что человек, попавший в такую ситуацию, способен проявить подобное вопиющее отсутствие здравого смысла. Однако по мере того, как она продолжала излагать свои доводы, он не только понял до конца ситуацию, но также осознал, что для него остался открытым только один путь. Он проклинал себя за то, что позволил втянуть себя в эту чертову историю.
А миссис Боуин словно была свидетелем его размышлений и вывода, к которому он пришел, и тем временем продолжала:
— Можете себе представить, какой эффект на тиражи мистера Лаксфорда и на его доходы от рекламы возымела бы публикация этой истории. А то обстоятельство, что он сам является ее непосредственным участником, вряд ли сказалось бы отрицательно на читательском спросе. Как раз наоборот, его причастность к этому, вероятно, будет стимулировать интерес, и он об этом знает. О, да, сначала он будет слегка смущен, что его поймали с поличным, но в конце концов Шарлотта ведь является живым подтверждением его мужской неотразимости. Я думаю, вы со мной согласитесь — мужчины смущаются как подростки, когда публично демонстрируется их удаль в амурных делах, но потом это смущение быстро проходит. Однако женщине в нашем обществе приходится платить много большую цену за то, что ее публично разоблачают как грешницу.
— То, что Шарлотта незаконнорожденный ребенок, отнюдь не секрет.
— Безусловно. Секрет, однако, в том, кто ее отец. Именно это будет расценено как мой грех — крайне неудачный выбор любовника, бесспорно свидетельствующий о моем лицемерии. Потому что вопреки тому, что вы думаете, речь здесь идет о политике, мистер Сент-Джеймс. А не о жизни и смерти. И даже не о морали. А поскольку я политик не такого высокого ранга, как, скажем, премьер-министр, министр внутренних дел или министр финансов, публикация этой истории непосредственно после дела Синклера Ларсни с его мальчиком-на-час будет стоить мне моей карьеры. Да, я смогу какое-то время оставаться членом парламента от Мерилбоуна. В округе, где я победила с перевесом всего лишь в восемьсот голосов, меня вряд ли попросят уйти в отставку и тем самым создать необходимость дополнительных выборов. Но очень велик шанс, что я не буду выдвинута моим комитетом избирателей на следующих всеобщих выборах. Но даже если этого не произойдет, даже если правительству удастся выжить после этого последнего удара, до какого уровня политической власти, вы думаете, я смогу подняться после того, как моя связь с Дэнисом Лаксфордом станет достоянием общественности? Это совсем не тот случай. Если бы у меня был долгий роман и мое глупое женское сердечко разрывалось бы от любви к человеку, который не мог стать моим навсегда, но соблазнил как Тэсс из рода д'Эбервилей… Нет, это был просто секс, грубый, потный секс. И с кем? С открытым врагом консерваторов номер один. А теперь, мистер Сент-Джеймс, скажите, вы искренне полагаете, что за все это премьер-министр наградит меня орденом? Но зато какая история появится на первой странице! С этим вы, я уверена, согласитесь.
Сент-Джеймс видел, что ее трясет. Когда она отняла ладони от локтей, чтобы поправить очки, руки ее дрожали. Она обвела взглядом свой кабинет, как будто за множеством блокнотов, папок, докладов, писем, фотоснимков и вставленных в рамочку благодарностей уже видела границы своей политической жизни.
— Он чудовище, — сказала она. — Единственная причина, почему он не опубликовал это раньше — не было удобного момента. А теперь, после Ларсни и мальчишки, он есть.
— За последние десять лет в прессе появлялись и другие разоблачения о нарушениях общепринятых норм в сексуальных отношениях, — заметил Сент-Джеймс. — Трудно поверить, что Лаксфорд мог до сих пор выжидать.
— Взгляните на результаты опросов, мистер Сент-Джеймс. Рейтинг премьер-министра еще никогда не был таким низким. Лейбористская газета не могла выбрать лучший момент для нанесения удара по тори, рассчитывая, что этого будет достаточно, чтобы правительство пало. И, уверяю вас, ответственность за этот удар возложат на меня.
— Но если за всем этим стоит Лаксфорд, — рассуждал Сент-Джеймс, — он и сам многим рискует. Рискует отправиться в тюрьму за похищение, если нам удастся составить цепочку доказательств, ведущую к нему.
— Он газетчик, — ответила она. — Для них риск нечто само собой разумеющееся, если это сулит им сенсацию.
Желтой вспышкой мелькнувший в дверях лаборатории халат жены привлек внимание Сент-Джеймса. Он поднял голову. На фоне темного коридора, глядя на него, стояла Дебора.
— Ты идешь спать? — спросила она. — Вчера ты лег ужасно поздно. Сегодня опять засидишься?
Он положил лупу на пластиковую обложку с запиской о похищении, посланной Дэнису Лаксфорду, и, выпрямившись, поморщился от боли в затекших от неподвижности мышцах. Увидев, как он растирает себе шею, Дебора нахмурилась. Она подошла к нему и осторожно убрала его руки. Потом откинула в стороны его длинные волосы, с нежностью чмокнула в затылок и принялась за массаж сама. Подавшись назад, он позволял ей ухаживать за собой.
— Лилия, — прошептал он, чувствуя, как его мышцы начинают согреваться.
— Что — лилия?
— Твои духи. Они мне нравятся.
— Это хорошо, особенно, если они смогут заманить тебя в кровать в положенное время.
Он поцеловал ее ладонь.
— Смогут. И в любое время.
— Но все же это было бы удобнее делать в спальне.
— Многое было бы удобнее делать в спальне, — ответил он. — Хочешь, скажу что, например.
Она засмеялась, обвила руками за талию и крепко прижалась к его спине.
— Над чем ты работаешь? — спросила она. — За обедом ты все время молчал. Отец потом спрашивал, не разлюбил ли ты, случайно, его утку a l'orange. Я сказала ему, что, пока он готовит утку а l'orange из курицы, проблем не будет, все будет в порядке. Ты же знаешь, сказала я ему, Саймон никогда в жизни в рот не возьмет ни утки, ни кролика или оленятины. Отцу это не совсем понятно. Но он ведь никогда так не обожал Дональда, Тампера и Бэмби.
— Явный перебор с диснеевскими мультиками в детстве.
— М-м-да. Я и сама до сих пор не могу прийти в себя от смерти матери Бэмби.
— Не напоминай мне, — смеясь, сказал он. — Пришлось тебя, рыдающую, выводить из зала. Даже мороженое не помогло. Но, кстати, если бы ты тогда досидела до конца фильма, то увидела бы, что счастливый конец все-таки был.
— Но тогда это слишком напоминало мне о собственном горе.
— Да, потом я понял, конечно. Меньше года назад умерла твоя мама… Как я тогда сразу не сообразил? Думал: «Сделаю малышке Деборе подарок на день рождения — свожу ее на этот чудесный фильм. Я сам смотрел его в ее возрасте и был в полном восторге». Твой отец чуть не оторвал мне голову, когда я объяснил ему, почему ты так расстроилась.
— Он уже простил тебя. И я тоже. Но у тебя всегда возникали весьма странные идеи относительно празднования моего дня рождения: сходить посмотреть на мумии, посетить «комнату ужасов» в музее мадам Тюссо, посмотреть, как стреляют в маму Бэмби.
— Что говорит о моем полном неумении обращаться с детьми. Может быть, это даже к лучшему, что у нас нет… — он оборвал себя, схватил ее за руки, быстро прижал к себе. — Прости…
Она не сразу ответила, и он повернулся к ней, чтобы видеть ее лицо. Было заметно, что она мысленно анализирует его слова, проверяет их смысл и подтекст.
— Прости меня, — повторил он.
— Ты действительно так думаешь?
— Нет. Я просто болтал разную ерунду, без всякой цели. Потерял осторожность.
— Я не хочу, чтобы ты со мной был осторожным, — она отступила на шаг. Ее руки, еще так недавно согревавшие его, теребили концы пояса от халата. — Я хочу, чтобы ты был самим собой. И чтобы говорил то, что думаешь. Когда ты, наконец, перестанешь пытаться оберегать меня от этого?
Он задумался над ее вопросом. Почему люди прячут свои мысли от других? Почему не говорят прямо? Чего они боятся? Разумеется, потерь. Все этого боятся, хотя каждый старается пережить потерю, если она все же случается в его жизни. Деборе это известно лучше, чем кому-либо.
Он осторожно потянул ее за руку и почувствовал сопротивление.
— Дебора, прошу тебя. — Она приблизилась к нему. — Я хочу того же, что и ты. Но, в отличие от тебя, я не хочу этого больше всего на свете. То, чего я хочу больше всего на свете, — это ты. Каждый раз, когда ты теряла ребенка, я терял часть тебя. И я не хочу, чтобы так шло и дальше, потому что знаю, чем это может кончиться. И, если еще я мог как-то справиться с потерей части тебя, то знаю, что не справлюсь, если потеряю тебя всю. И это, любовь моя, голая и неприкрытая правда. Ты хочешь ребенка любой ценой. Я — нет. Для меня «любая» цена может оказаться слишком дорогой.
Ее глаза наполнились слезами, и он со страхом подумал, что их разговор опять пойдет по тому же болезненному кругу: они проспорят до рассвета, не придут ни к какому решению, это не принесет успокоения никому из них, а только подтолкнет ее к очередной длительной депрессии.