Но она, как это часто случалось, в очередной раз удивила его.
— Спасибо, — прошептала она, рукавом халата вытирая глаза. — Ты в самом деле самый лучший, самый замечательный.
— Признаться, сегодня я что-то не чувствую себя особенно замечательным.
— Да, я вижу. Тебя что-то мучает, я это заметила сразу, как только ты пришел. Что случилось?
— Меня все больше тревожит…
— Шарлотта Боуин?
Он рассказал ей о своем разговоре с матерью девочки, рассказал об опасности, угрожающей жизни Шарлотты. По тому, как ее ладонь медленно поползла вверх от шеи к губам, он понял, как поднимается в ней беспокойство.
— У меня не осталось выхода, — объяснил он. — Если ребенка нужно искать, это должен делать я.
— Может, позвонить Томми?
— Бесполезно. С ее положением в министерстве внутренних дел Ив Боуин может заблокировать любое полицейское расследование навечно. И она недвусмысленно дала мне понять, что так и поступит.
— Тогда что же мы можем сделать?
— Надеяться, что Боуин права, и исправно делать свое дело.
— Но ты не думаешь, что она права, да?
— Я уже не знаю, что думать.
Плечи Барбары опустились.
— О, Саймон! Боже мой, ведь это я во всем виновата, это из-за меня, правда?
Сент-Джеймс не мог отрицать, что занялся этим делом по ее настоянию, но он понимал, что мало выиграет и много проиграет, если будет гневно показывать пальцем на Дебору или на самого себя. Поэтому он сказал:
— Если смотреть на вещи здраво, следует признать, что некоторых успехов мы добились. Мы знаем, каким путем ходила Шарлотта домой из школы или с урока музыки. Знаем, в какие магазины она заходила. Мы отыскали одну из ее подруг и вышли на след другой. Но я не совсем уверен, туда ли мы держим курс, правильно ли мы выбрали направление поиска.
— Поэтому ты опять изучаешь записки?
— Я изучаю записки просто потому, что не знаю, что еще делать в данный момент. И это мне не нравится еще больше, чем то, на что я вообще потратил весь сегодняшний день.
Он потянулся к двум мощным лабораторным лампам, заливавшим стол ослепительным светом, и выключил их, оставив лишь более мягкое верхнее освещение.
— Наверное, такое состояние бывает у Томми, когда он занимается каким-то расследованием, — заметила Дебора.
— Ну и прекрасно, на то он и полицейский детектив. У него есть терпение, чтобы собирать факты, складывать их один к одному и обнаруживать улики. У меня такого терпения нет. И я сомневаюсь, что смогу его в себе выработать в моем возрасте, — Сент-Джеймс собрал пластиковые конверты, образец почерка Ив Боуин и положил все это на шкаф с папками, стоящий у двери. — И если это настоящее похищение, а не то, в чем убедила себя Ив Боуин, не мистификация, подстроенная Дэнисом Лаксфордом, чтобы с пользой для своей газеты лягнуть правительство — тогда нужно срочно разобраться, что же все-таки происходит. Но, кажется, кроме меня, никто такой необходимости не видит.
— Дэнис Лаксфорд, по-моему, видит.
— Но он так же непреклонен в своем суждении об этом деле, как и она. — Сент-Джеймс вернулся к лабораторному столу, подошел к жене. — Вот что волнует меня во всей этой истории. Я не люблю, когда меня что-то волнует и тем самым отвлекает от дела. Это мутит вокруг меня воду. И такой оборот мне уже совсем не нравится, потому что мои воды обычно так же кристально чисты, как воздух в горах Швейцарии.
— Потому что пули, волоски и отпечатки пальцев, с которыми ты привык иметь дело, с тобой не спорят, — заметила она, — у них нет своей точки зрения, которую им нужно было бы отстаивать.
— Да, я привык иметь дело с вещами, а не с людьми. Вещи, неподвижно лежащие под стеклом микроскопа или в хроматографе, помогают. А люди не хотят этого делать.
— Но в данный момент направление очевидно, не так ли?
— Направление?
— Ну да, направление действий. Мы должны заглянуть в школу Шенклинг. И потом, эти пустующие дома на Джордж-стрит.
— Подожди, о каких пустующих домах идет речь?
— Мы с Хелен тебе говорили о них сегодня, Саймон. Когда были там, в пабе, помнишь?
И тогда он вспомнил. Несколько заброшенных зданий недалеко от школы святой Бернадетты и дома Демьена Чемберса. Они обе, и Хелен, и Дебора, с энтузиазмом ухватились за эту мысль тогда в пабе, за чаем. Эти развалюхи находились вблизи возможного места похищения, подходили для того, чтобы прятать там ребенка, и в то же время имели слишком заброшенный и отталкивающий вид, чтобы случайному прохожему могло прийти в голову сунуть туда нос. Но для того, кто ищет, куда бы спрятаться, они были идеальным местом и также подходили в качестве недостающего элемента в загадке исчезновения Шарлотты. Обследование этих домов в перечне дел на сегодня не значилось, поэтому Хелен и Дебора решили оставить это на завтра, когда синие джинсы, легкие матерчатые тапочки, футболки и карманные фонарики облегчат их расследование. Сент-Джеймс недовольно вздохнул при мысли, что об этих строениях он начисто забыл.
— Вот тебе еще одна причина, почему я бы не смог стать хорошим частным детективом, — сказал он.
— Таким образом, направление действия у нас есть.
— От этого мне не легче.
Она взяла его за руку.
— Я верю в тебя.
Но голос ее выдавал тревогу, ведь шел уже второй день, как жизнь ребенка была в опасности.
Шарлотта вынырнула из сна также, как она выныривала из воды к лодке в Ферминбее, когда они поехали на каникулы в Гернси. Но в отличие от летних каникул в Гернси сейчас она вынырнула в темноту.
Рот был словно набит кошачьей шерстью. Глаза слипались, будто веки намазали клеем. Голова была тяжелее, чем куль, из которого черпала муку миссис Мэгваер, принимаясь за выпечку булочек. А руки так ослабели, что ими едва можно было ухватиться за вонючую шерсть одеяла, чтобы натянуть его повыше на дрожащее тело. Она чувствовала себя совершенно разбитой. Ей даже показалось, что она слышит, как ее бабушка говорит дедушке: «Питер, пойди-ка посмотри на ребенка. По-моему, она захворала».
Сначала было так: у нее закружилась голова, потом начали дрожать ноги. Она не захотела сидеть на кирпичном полу и попыталась пробраться к ящикам, чтобы сидеть на них. Но каким-то образом сбилась с направления и споткнулась об одеяло, которое оставила на полу. Она про него совсем забыла. Его края намокли от воды, что она выплеснула из ведра, когда решила использовать его вместо унитаза.
При мысли о воде Лотти попробовала сделать глотательное движение. Если бы она не вылила ее тогда, сейчас у нее было бы, что пить. А теперь как знать, когда ей дадут воды, яблочного сока или хотя бы этого супа, чтобы прогнать изо рта кошачью шерсть.
Это Брита виновата. Лотти старалась заставить свой мозг ухватиться за эту мысль, а не проваливаться опять в темноту. Это Брита во всем виновата. Когда Лотти вылила воду, она это сделала, потому что так бы поступила Брита. Это было какое-то озорство, наглость, необдуманное действие.
Она всегда считает, что все знает, эта Брита. Всегда говорит: «Ты ведь хочешь, чтобы я была твоей лучшей подругой, правда?» Потому что, когда Брита говорила: «Сделай это, Лотти Боуин» или «Сделай сейчас же» — Лотти слушалась. Потому что это так здорово — быть чьей-то лучшей подругой. Лучшая подруга — это приглашения на дни рождения, игры в «давай притворимся, что…», хихиканье поздно вечером, когда по какому-то особому случаю остаешься у нее ночевать, это поздравительные открытки по праздникам и общие секреты. Больше всего на свете Лотти хотелось, чтобы у нее была лучшая подруга. Поэтому она всегда делала то, что требовалось, чтобы у нее была такая подруга.
Но, может, Брита не стала бы выливать ведро с водой. Может, она бы пописала прямо на его глазах в этот осминожий рот, который он перед ней поставил на пол. Писала бы и смеялась ему в лицо. Или, может, она бы стала искать что-нибудь подходящее, когда он ушел. Или ни о чем бы вообще не стала беспокоиться. Просто присела бы у тех деревянных ящиков и сделала. Если бы Лотти поступила таким образом, у нее была бы сейчас вода для питья. Эта вода, конечно, могла быть грязной. Могла быть противной. Но, по крайней мере, она прогнала бы кошачью шерсть изо рта.
— Холодно, — прошептала она. — Хочется пить.
Брита бы спросила, почему это она сидит на полу, если ей холодно и хочется пить. Брита бы сказала: «Что-то это не очень похоже на прогулку с пикником, Лотти. Так чего же ты сидишь, тихоня? Чего же ты такая послушная-препослушная?»
Лотти знала, что бы сделала Брита на ее месте. Вскочила бы на ноги и обследовала комнату. Нашла бы дверь, через которую он входил и уходил. Начала бы кричать, орать во все горло. Молотить кулаками в дверь. Она бы сделала все, чтобы ее заметили.
Лотти почувствовала, как закрываются ее глаза. Они слишком устали от борьбы с окружающей ее темнотой. Все равно, искать нечего. Она же слышала, как он запер дверь, когда уходил. Выхода нет.
Брита, конечно, никогда бы с этим не согласилась. Она бы сказала: «Нет выхода? Вот еще, глупости! Он же как-то вошел сюда. Он вышел. Найди эту дверь и сломай ее. Нельзя просто лежать и скулить, Лотти».
«Никто и не скулит», — подумала Лотти.
На что Брита сказала бы: «Нет, ты скулишь как младенец».
Лотти натянула на себя одеяло. Его мокрые от воды, холодные края коснулись ее ног. Она поджала ноги к животу, свернулась калачиком. Сжала пальцы в кулаки и спрятала их под подбородком. Прижала кулаки к горлу, чтобы не чувствовать, как хочется пить.
«Как младенец», — слышался ей насмешливый голос Бриты.
«Нет, не как младенец».
«Нет? Тогда докажи. Докажи, Лотти Боуин».
«Докажи» — именно так Брита добивалась всего, чего хотела. Докажи, что ты не маленькая, докажи, что хочешь быть моей лучшей подругой, докажи, что я тебе нравлюсь больше всех, докажи, что можешь хранить секреты. Докажи, докажи, докажи. Вылей весь шампунь в ванну, и пусть пена перетекает через край как снежная лавина. Стащи у мамы ее самую лучшую губную помаду и накрась ею губы в школе. Спусти в унитаз свои трусишки и бегай до вечера без них. Стащи для меня оди