— Холодно, — проговорила она, с трудом шевеля запекшимися губами, и попыталась плотнее запахнуть свою вязаную кофту. Одну руку она зажала между коленок, другую сунула в карман кофты, пытаясь согреть их.
И тут ее рука в кармане нащупала его. Ее глаза в темноте широко открылись от удивления: как она могла забыть о своем маленьком Виджи? Хороший она после этого друг. О себе подумала, жалела, что не может поговорить с Бритой, в то время как Виджи, конечно же, страдал от страха, голода, холода и жажды так же, как и сама Лотти.
— Прости меня, Виджи, — прошептала она, сжимая в руке игрушку — комочек глины, который, как подробно объяснил ей Сито, когда-то давным-давно сначала обожгли в специальной печи, покрыли глазурью, а потом положили в рождественскую хлопушку ребенку, который жил за десятки лет до рождения самой Шарлотты. Она ощупала бороздки на спинке Виджи и заостренный выступ с одного конца — его мордочку. Они с Сито увидели его однажды на витрине среди таких же крошечных фигурок в одном из магазинчиков Кэмден-Пэсидж, куда они отправились в поисках чего-то особенного в подарок маме к ее празднику — Дню матери.
— Ежик, ежик, — вскричала Лотти, указывая на крошечную фигурку. — Сито, он совсем как моя миссис Тигги-Винкл.
— Нет, Шарли, не совсем, — сказал тогда Сито.
И это была правда, потому что в отличие от миссис Тигги-Винкл у этого ежика не было полосатой юбочки, шапочки и пальтишка. У него не было ничего, кроме его ежиных иголок и самого главного — его милой ежиной мордочки. Но, несмотря на отсутствие приданого, он был все-таки ежиком, а ежики занимали в жизни Лотти совершенно особое место. Поэтому Сито купил его для нее и преподнес на раскрытой ладони. И с тех пор ежик как талисман всегда был с ней, путешествуя в ее кармане, куда бы она не отправлялась. Как это она умудрилась забыть о Виджи, ведь он был с ней все это время!
Лотти достала ежика из кармана и приложила к щеке. От этого прикосновения ей стало совсем грустно — он был холодным как лед. Она должна была согревать его. Должна была беречь его. Без нее он беззащитен, а она его подвела.
Она нашла на ощупь угол одеяла, завернула в него ежика. И, с трудом раздвигая губы — так они запеклись — проговорила:
— Вот, Виджи, ложись поудобнее. И не волнуйся. Скоро мы вернемся домой.
Потому что они должны вернуться домой. Она знала, что Сито расскажет историю, которую требует похититель, и тогда все закончится. Не будет больше ни темноты, ни холода. Не будет кирпичей вместо кровати и ведра вместо туалета. Только хорошо бы, чтобы Сито догадался попросить миссис Мэгваер помочь ему с историей, прежде чем рассказывать. Он был не очень-то хорошим рассказчиком, и его истории всегда начинались одинаково: «Жили-были один злой, уродливый, горбатый колдун и одна очень красивая маленькая принцесса с короткими темными волосами и в очках…» Если похитителю нужна какая-нибудь другая история, без помощи миссис Мэгваер Сито не обойтись.
Лотти попыталась сообразить, сколько времени прошло после того, как она сделала эту запись для Сито. Она попробовала рассчитать, сколько времени понадобится Сито, чтобы придумать историю после того, как он получит пленку. Попыталась определить, какого рода история понравилась бы похитителю больше всего; и еще она раздумывала, как сумеет Сито передать ему эту историю. Может, он тоже запишет ее на магнитофон, как она? Или расскажет по телефону?
Но она слишком устала, чтобы найти ответы на все эти вопросы. Она слишком устала даже для того, чтобы только предположить, какими могли бы быть эти ответы. Засунув одну руку поглубже в карман кофты, а вторую зажав между коленками, подтянутыми к животу, чтобы меньше ощущался голод, она закрыла глаза, стараясь заснуть. Потому что так устала. Так страшно, так кошмарно устала.
Свет и звук обрушились на нее одновременно. Они разразились, как удар молнии и гром, только в обратном порядке. Сначала раздались ужасный скрежет и оглушительный грохот, потом сквозь закрытые веки вдруг все стало красным и нестерпимо ярким, и Лотти открыла глаза.
Она охнула, потому что было очень больно от падающего на нее света. Не того искусственного свечения фонаря, а на этот раз настоящего света, идущего от солнца. Свет ослепительным потоком лился через открытую дверь, и секунду ничего другого не существовало — только свет, такой яркий, такой слепящий. Она, как крот, зажмурила глаза, отпрянула назад, вскрикнула: «А-ах!» — и свернулась в калачик.
Потом через прищуренные веки она увидела его. Он появился в дверном проеме и встал там в обрамлении света. В треугольный просвет, образованный его ногами, она увидела голубое и зеленое и подумала о дневном свете, о небе и траве. Но она не могла их различить, потому что у нее не было очков.
— Мне нужны очки, — с трудом выговорила она.
— Нет, — отрезал он. — Они-то как раз тебе не нужны. Своих очков ты не получишь.
— Но я…
— Заткни глотку!
Лотти съежилась под одеялом. Она видела его очертания, но из-за этого света сзади него — такого яркого, такого яростного, будто он хотел испепелить ее — она ничего больше не могла разглядеть. Кроме его рук. На них были перчатки. В одной руке он держал красный термос, в другой что-то похожее на трубку. Глаза Лотти с жадностью смотрели на термос. Сок, подумала она. Холодный, сладкий и мокрый. Но, вместо того, чтобы открыть термос и налить ей сока, он бросил в нее трубкой, та упала на кирпичный пол рядом с ее головой. Шарлотта изо всех сил прищурила глаза и тогда разглядела, что это газета.
— Твой отец не рассказал правды, — сказал он. — Он не рассказал ни слова. Плохи дела, Лотти.
В его голосе было что-то такое… Лотти почувствовала, как у нее защипало глаза и перехватило горло, как будто кто-то затолкнул туда ком.
— Я же пыталась вам объяснить, — пробормотала она. — Я пыталась сказать. Сито не умеет рассказывать истории, у него не получается.
— Вот в том-то и дело. Но ничего, ему нужно немножко помочь, тогда получится. Мы с тобой ему поможем. Ты готова?
— Я старалась сказать ему… — Лотти попыталась сглотнуть. Она протянула руки к термосу. — Пить, — попросила она. Ей хотелось поднять голову от пола, выбежать на свет, но она не могла этого сделать. Она уже ничего не могла. Она почувствовала, как слезы капают из ее глаз.
«Ревешь, как маленькая», — сказала бы Брита.
Он толкнул дверь ногой. Она отъехала, но закрылась не полностью. Осталась полоска света, указывающая Лотти направление. Эта полоска подсказывала, куда бежать.
Но слишком многое в ней болело, слишком многое не могло двигаться. Слишком многое изнемогало от жажды, голода и усталости. Кроме тою, он был от нее в трех шагах. В одно мгновение он сделал эти три шага, и рядом с ней оказались его ботинки и края брюк.
Он присел на корточки, и она, съежившись, отпрянула от него. Что-то твердое оказалось под головой, и она догадалась, что это Виджи. «Бедный Виджи, — подумала она. — Я была ему не очень хорошим другом». Она немного отодвинулась в сторону.
— Вот так-то лучше, — сказал он. — Когда ты не упрямишься, это лучше.
Как в тумане она увидела, что он открыл термос.
— Очки, — попросила она. — Дайте мне очки.
— Для этого тебе очки не нужны, — он подсунул левую руку ей под голову и приподнял ее.
— Отец должен был рассказать историю, — его пальцы сжались, они тянули ее за волосы. — Он нарушил правила.
— Пустите… — Лотти почувствовала, как дрожит все у нее внутри. Ноги судорожно дергались, руки вцепились в пол. — Больно… — вскрикнула она. — Не надо… Мама…
— Нет. Больно тебе не будет. Совсем нисколечко, вот увидишь. Хочешь попить?
Он все еще крепко держал се, но испуг немного прошел. В конце концов, он не собирался сделать ей больно.
Но, вместо того, чтобы налить сок из термоса в его похожую на стакан крышку, вместо того, чтобы поднести крышку ей ко рту, он сильнее сжал ее шею, запрокинул голову назад и поднес к ее рту сам термос. Наклонил его и начал лить.
— Глотай, — бормотал он, — глотай. Ты же хочешь пить. Все будет нормально.
Она кашляла, она плевалась, но глотала. Питье было холодное и жидкое, но это был не сок.
— Это не… — проговорила она.
— Не сок? На этот раз нет. Но все равно, жидкий, правда? И быстрый. Давай, давай, пей до конца.
Она попробовала сопротивляться, но каждый раз, когда она пыталась вывернуться, он только сильнее сжимал ее. И она поняла, что путь к свободе — в повиновении, нужно делать, как он говорит… Она пила за глотком глоток, а он все лил и лил.
И прежде, чем она успела что-то понять, ее подхватило и понесло, как на волнах. Она увидела сестру Агнетис, миссис Мэгваер, увидела маму, Сито и Фермайн-бей. А потом опять вернулась темнота.
Часть вторая
Глава 13
Было семнадцать пятьдесят пять, когда констебль уголовной полиции Робин Пейн, наконец, дождался телефонного звонка, которого ждал уже три недели, если считать со дня окончания специальных курсов, две недели — со дня своего официального назначения констеблем уголовной полиции и почти двадцать четыре часа после того, как он принял решение, что единственный для него способ избавиться от, как он это называл, «премьерной лихорадки» — это позвонить на дом своему новому начальнику, сержанту полиции, и потребовать, чтобы его подключили к расследованию первого же дела.
— Не терпится выслужиться? — проницательно спросил его сержант Стэнли. — Хочешь к тридцати стать начальником полиции?
— Я просто хочу использовать свои знания, сержант.
— Свои знания, говоришь? — сержант хохотнул. — Можешь мне поверить, сынок, у тебя возможностей применить свои знания будет еще хоть отбавляй, на любой вкус. Ты еще будешь проклинать тот день, когда решил подать заявление в отдел уголовного розыска.
Робин в этом сомневался, но, порывшись в своем прошлом, попробовал отыскать объяснение, которое будет понято и принято сержантом.
— Моя мать всегда поддерживала во мне желание самоутвердиться.