Робин сказал:
— Газетчики? И как это они сумели так быстро пронюхать?
— Хорошо еще — не телевизионщики, — ответил Стэнли, — но тем не менее… — и пошел с ними разбираться.
Дэнис Лаксфорд притронулся рукой к покрасневшей щеке сына. Она была мокрой от слез. Он поправил одеяло у него на плечах, испытав при этом острое болезненное чувство. Это было отчасти сознание собственной вины, отчасти раздражение. Почему этому ребенку нужно всегда все усложнять, думал он.
Лаксфорд прошептал его имя, погладил светлые волосы Лео и присел на край его кровати. Лео не пошевелился. Он или крепко спал, или умел притворяться лучше, чем Лаксфорд предполагал. В любом случае продолжение разговора исключалось. Что, возможно, было и к лучшему, учитывая то, чем обычно кончались их дискуссии.
Лаксфорд вздохнул. Он подумал о коротком слове «сын» и обо всем том, что стоит за этим понятием: ответственность, требовательность, слепая любовь и тайные надежды. Почему он всегда предполагал, что отцовство будет даваться ему легко, подумал Лаксфорд. Почему, рассуждая об отцовстве, он всегда имел в виду только радости, которые оно приносит. Гораздо чаще оно оборачивается чередой нескончаемых забот. Это пожизненный долг, для исполнения которого от него требуется невероятная дальновидность, так как приходится постоянно вступать в бой с собственными желаниями и испытывать скудные запасы выдержки. Для одного человека — это слишком. Как другие справляются с этим, задал себе вопрос Лаксфорд.
Хотя бы часть ответа на этот вопрос была ему известна — у других нет таких сыновей, как Лео. Одного взгляда на спальню Лео было достаточно, чтобы прийти к такому выводу. Особенно, если вернуться в прошлое и вспомнить, как выглядела его собственная комната и комната брата, когда они были в возрасте Лео. А здесь — на стенах черно-белые кадры из фильмов, от Джинджер и Фреда в полном облачении до Джина, Деби и Дональда, отбивающего чечетку под дождем. Стопка книг по искусству на простом письменном столе из соснового дерева, рядом — планшет для рисования с наброском коленопреклоненного ангела — его безупречно круглый нимб над головой и кротко сложенные крылья давали повод предположить, что это копия с фрески четырнадцатого века. Клетка с зябликами: неизменно свежая вода, свежие зернышки, свежая бумага на дне клетки. Книжный шкаф с томами в жестких переплетах, расставленными по авторам от Даля до Диккенса. И в углу — деревянный сундук с темными железными петлями, в котором, как знал Лаксфорд, хранились совершенно забытые шар для крикета, теннисная ракетка, футбольный мяч, роликовые коньки, набор химических реактивов, коллекция солдатиков и маленький костюмчик, напоминающий пижаму, какие надевают классные каратисты.
— Лео, — негромко сказал он, — что нам с тобой делать?
«Ничего, — твердо ответила бы ему Фиона. — Ничего не нужно делать. С ним все в порядке. В полном порядке. Дело не в нем, а в тебе».
Лаксфорд постарался не думать об этой возможной оценке себя со стороны Фионы. Наклонившись, он приложился губами к щеке сына, выключил лампу на тумбочке у кровати и присел на край, ожидая, пока внезапная темнота в комнате сольется в его восприятии со светом, проникающим с улицы через задернутые шторы. Когда стали различимы очертания мебели и четкие контуры фотографий на стене, он встал и тихонько вышел из спальни.
Жену он застал внизу, на кухне. Она стояла к нему спиной, засыпая кофейные зерна в кофемолку. В момент, когда его нога ступила на кафельные плитки пола, она быстро включила кофемолку. Он ждал. Она налила воды в кофеварку «Капуцин». Вставила вилку в розетку. Насыпала свежесмолотый кофе в отделение с фильтром, примяла его как табак в трубке и нажала на кнопку пуска. Зажглась янтарная лампочка. Кофеварка заурчала. Фиона по-прежнему стояла не оборачиваясь, демонстративно ожидая свой кофе.
Он понял, что должно было это означать. Понял смысл невысказанного в словах послания, которое женщина передает мужчине, просто поворачиваясь к нему спиной, а не лицом. Несмотря на это, он подошел к ней. Положил руки ей на плечи. Отодвинул в сторону волосы. Поцеловал ее в шею. Может быть, подумал он, они смогут просто притвориться, будто ничего не произошло.
— Ты от этого не заснешь, — тихо проговорил он.
— Что меня вполне устраивает, — сегодня я не собираюсь спать.
Она не добавила «с тобой», но Лаксфорду не нужно было этих слов, чтобы точно понять ход ее мыслей. Он почувствовал, как напряглись ее мышцы под его пальцами… и опустил руки.
Высвободившись, она взяла чашку и подставила ее под один из носиков кофеварки. Струйка «экспрессо» зажурчала из фильтра.
— Фиона, — он ждал, когда она обернется.
Она не оборачивалась. Все ее внимание было устремлено на кофе.
— Мне очень жаль. Я не хотел его так расстраивать. Я не хотел, чтобы дело зашло так далеко.
— Тогда чего же ты хотел?
— Просто поговорить с ним. Я пытался это сделать за ленчем в пятницу, но мы тогда ни к чему не пришли. Я надеялся, что если мы попытаемся поговорить все вместе, втроем, то, может быть, нам удастся обойтись без этих сцен Лео.
— Которых ты не выносишь, верно? — она пошла к холодильнику и достала из него пакет молока. Налила тщательно отмеренное количество в небольшой металлический стакан, вернулась к кофеварке «Капуцин» и установила стакан на рабочую поверхность.
— Боже упаси, если восьмилетний ребенок закатит сцену, так, Дэнис? — она переключила кнопки и принялась взбивать молоко. Стакан неистово закрутился, со свистом вылетал горячий воздух, молоко начало вспениваться.
— В этом ты не права. Не так-то просто давать советы ребенку, который видит в каждой попытке побеседовать с ним повод для истерики.
— Истерики не было.
Она резко поставила сосуд со взбитым молоком на кухонный стол.
— Фиона.
— Не было.
Как еще, по ее мнению, можно это назвать, подумал Лаксфорд. Пятиминутное тщательно продуманное изложение достоинств и преимуществ школы для мальчиков Беверсток привело к тому, что Лео буквально растворился в слезах, как будто он был кубиком сахара, а его отец — горячим чаем. При этом слезы были только предвестником рыданий. Рыдания перешли в вопли. Затем последовало топание ногами об пол, а кулаки молотили в диванные подушки. Что же тогда называть истерикой, если не эту, приводящую в бешенство реакцию на все неприятное, столь характерную для Лео?
Беверсток вытравит из него это. В основном как раз по этой причине Лаксфорд решил во что бы то ни стало вырвать Лео из этой тепличной атмосферы, созданной для него Фионой, и окунуть в мир более суровой реальности. В конце концов, ему придется научиться жить в этом мире. Какой смысл позволять ему и дальше избегать того, с чем ему так или иначе необходимо будет справляться.
Лаксфорд, казалось бы, выбрал идеальный момент для обсуждения. Они все трое собрались вместе в столовой — счастливая семья перед приятным семейным ужином. Было подано любимое блюдо Лео — тикка из цыпленка[15], за которого тот энергично принялся, не переставая распространяться о документальном фильме Би-Би-Си о животных, посвященном семейству сонь, откуда он, по-видимому, сумел многое почерпнуть.
— Как ты думаешь, мамочка, мы сможем создать для них среду обитания у нас в саду? Как правило, они предпочитают старые здания. На чердаке или, знаешь, в пространстве между стенами. Но они такие симпатичные, и, я думаю, если нам удастся создать для них подходящую среду обитания, тогда через год или два…
И тут Лаксфорд решил, что настало время прояснить раз и навсегда, где будет находиться Лео через эти год или два, о которых он говорит. Начал Дэнис издалека.
— Я и не предполагал, Лео, что тебя интересуют естественные науки. Ты когда-нибудь задумывался о ветеринарии?
Лео одними губами повторил слово «ветеринария». Фиона бросила предупреждающий взгляд на Лаксфорда. Лаксфорд, решив не замечать его, уже несся дальше.
— Ветеринар — замечательная профессия. Она требует определенного опыта обращения с животными. И у тебя будет предостаточно возможностей получить такой опыт. Так что ко времени поступления в университет ты окажешься на две головы выше других абитуриентов. И что тебе особенно понравится в Беверстоке — так это их так называемая образцовая ферма. Я тебе о ней еще не рассказывал? — он не дал Лео возможности ответить. — Сейчас расскажу, — и начал свой монолог — хвалебную песнь достоинствам научного скотоводства. На самом деле он мало что знал о школьной образцовой ферме, но то, что не знал, он без смущения врал напропалую: холмы в лучах послеполуденного солнца, ветерок, радость от появления ягнят, вакцинация коров, выведение породы, кастрирование жеребцов. Животных — хоть отбавляй. Не сони, конечно. По крайней мере, специально их не разводят. Но в хозяйственных постройках, сараях, а может, даже на чердаках самих спальных корпусов случайно можно встретить и соню. В заключение он провозгласил: — Образцовая ферма — это один из клубов по интересам, это не является обязательным. Но через нее ты получишь такой опыт общения с животными, который, в конце концов, может стать решающим в выборе профессии на всю жизнь.
Пока он говорил, Лео перевел взгляд с отца на ободок стакана с молоком. Он не сводил глаз с этого ободка, тело его застыло в угрожающей неподвижности, и только одна нога ритмично постукивала об ножку стула — тук, тук, — громче, еще громче. Как объяснила потом Фиона, неподвижный взгляд, постукивание ногой и молчание были предупредительными сигналами. Но они также были дополнительной причиной раздражения отца. Проклятье, думал он. Другие дети уезжают из дома учиться в школы-интернаты каждый год. Сложат чемодан, насуют сластей в коробку, выберут любимый сувенир на память о доме — и только их и видели. На душе, может, и кошки скребут, но вида никто не подает, на лицах решимость и отвага. Потому что понимают, что родители лучше знают. А самое главное, обходятся без этих театральных сцен, к которым, по его твердому убеждению, неизбежно приводят все эти постукивания ногой — с той же неотвратимостью, как закат солнца приводит к наступлению ночи.