— Надо полагать, из твоих книжек тебе хорошо известно, что некоторые вещи подавить невозможно, Фиона.
— Сексуальную ориентацию? Конечно, нет. Или, если она подавляется, то лишь относительно, на какое-то время. Но другое? Оно может исчезнуть навсегда.
— Что другое?
— Художник. Душа художника. Ты делаешь все возможное, чтобы уничтожить это в Лео. Я задаю себе вопрос, когда так случилось, что ты потерял это в себе.
Она вышла из кухни. Он слышал, как ее босоножки тихонько прошлепали по деревянному полу. Она направилась в сторону своей гостиной. Через окно кухни он видел, как вспыхнул свет в том крыле дома. Фиона подошла к окну и задернула занавески.
Он отвернулся. Но, отвернувшись, оказался лицом к лицу со своими мечтами, которыми он когда-то пренебрег. Ведь когда-то, давным-давно, ему хотелось оставить свой след в мире изящной словесности. Он стал бы Сэмюэлем Пипсом двадцатого века. У него есть писательский дар. Тогда эта идея стала его вторым «я». Он засыпал и просыпался с ней. «Лучший писатель из всех, кого я знаю», — сказал о нем на прошлой неделе Дэвид Сент-Джеймс. И во что все это вылилось?
Вылилось в то, что он стал реалистом. Ради того, чтобы добывать свой хлеб насущный, чтобы построить крышу над головой. Кроме того, это кончилось ни с чем не сравнимым наслаждением от обладания властью, но это уже вторично. Первично же то, что он повзрослел. Как взрослеют все, как должны взрослеть все, включая и Лео.
Лаксфорд решил, что его разговор с Фионой еще не окончен. Если она такая убежденная сторонница психоаналитических игр, она, вероятно, не станет возражать против анализа мотивов ее собственных поступков по отношению к сыну. Не мешало бы тщательно проанализировать ее собственное поведение. То, что она ставит себя между желаниями сына и мудростью его отца, тоже достойно быть объектом изучения.
Он отправился на поиски жены, готовясь к еще одному раунду словесного поединка. Однако, когда он услышал звук включенного телевизора, увидел мелькание темных и светлых отсветов на стене, его шаги замедлились и решимости сказать жене все до конца поубавилось. По-видимому, она расстроена сильнее, чем он предполагал. Фиона включала телевизор только тогда, когда хотела успокоить разыгравшиеся нервы.
Он подошел к открытой двери. Увидел ее, свернувшуюся в углу дивана, в обнимку с прижатой к груди подушкой. Желание воевать постепенно угасало и испарилось совсем, когда она заговорила, не поворачивая головы:
— Я не хочу, чтобы он уезжал. Не заставляй его, дорогой. Это неправильно.
За ней на экране телевизора мелькали кадры вечерних новостей. Лицо дикторши наплывом перешло в сельский пейзаж, снятый с воздуха. На экране появились изгибы реки, пересеченной мостами, лоскутные одеяла полей, машины, сгрудившиеся вдоль узкой дороги.
— У детей быстро все проходит, — сказал Лаксфорд жене. Он подошел к дивану и встал сзади. Притронулся к ее плечу. — Это нормально, что ты так держишься за него, Фи. Но ненормально, что ты поддаешься своему желанию, в то время как было бы лучше дать ребенку возможность приобрести новый жизненный опыт.
— Он слишком мал для нового жизненного опыта.
— Он отлично с этим справится.
— А если нет?
— Зачем нам забегать вперед?
— Я боюсь за него.
— На то ты и мать, — Лаксфорд обошел диван, сел рядом с ней, убрал из ее рук подушку, привлек к себе. Он поцеловал ее пахнущие корицей губы.
— Почему бы нам не выступить единым фронтом? По крайней мере, для начала, пока мы не увидим, что из этого получится?
— Иногда мне кажется, ты намерен уничтожить в нем все то, что в нем есть особенного.
— Если это особенное существует, и существует реально, его не уничтожить.
Повернув голову, она взглянула на него.
— Ты в самом деле в это веришь?
— Все, что во мне было когда-то, живо и сейчас, — ответил он, не задумываясь над тем, говорит он правду или лжет, желая лишь положить конец их враждебности. — И все, что есть особенного в Лео, останется в нем. Если это что-то сильное и настоящее.
— Восьмилетних мальчиков нельзя подвергать такому испытанию.
— Характер нужно испытывать. Какими бы ни были суровыми испытания, сильный характер выдержит.
— И поэтому ты хочешь, чтобы он через это прошел? Чтобы проверить его решимость оставаться тем, кто он есть?
Он посмотрел ей прямо в глаза и соврал, не испытывая ни малейших угрызений совести:
— Поэтому.
Он прижал ее к себе. Его взгляд упал на экран телевизора. На этот раз показывали женщину-репортера, говорившую что-то в микрофон, и спокойную гладь воды за ее спиной, которая с воздуха казалась рекой, а в действительности это был:
— … канал Кеннет-Эйвон, где сегодня во второй половине дня было обнаружено тело неизвестной девочки возраста предположительно от шести до десяти лет. Его случайно обнаружили мистер и миссис Эстебан Маркедас, молодожены, путешествующие на прогулочной моторной лодке от Ридинга до Бата. Происшествие квалифицируется как смерть при невыясненных обстоятельствах, и пока не принято решений относительно того, следует ли считать его убийством, самоубийством или несчастным случаем. Источники в полиции сообщают, что расследованием занимается местный отдел уголовного розыска, также в данный момент проверяются данные по центральному полицейскому компьютеру с целью установить личность ребенка. Всех, располагающих информацией, которая могла бы помочь полиции в расследовании, просят позвонить по телефону полицейского участка в Амесфорде, — она прочла телефонный номер, который также появился в нижней части экрана. В заключение репортер назвала свое имя и начальные буквы телеканала, после чего повернулась и окинула взглядом водную гладь, придав лицу выражение суровой торжественности, которое, по ее мнению, соответствовало ситуации.
Фиона продолжала что-то говорить, но смысл ее слов не доходил до Лаксфорда. В его ушах звучал мужской голос: «Если не напечатаешь историю, я убью ее, Лаксфорд», перекрывая голос Ив: «Я прежде умру, чем уступлю тебе», что, в свою очередь, перекрывало его собственный внутренний голос, повторявший только что услышанное им в новостях.
Он вскочил на ноги. Фиона окликнула его по имени. Он тряхнул головой, пытаясь изобрести какое-то объяснение. Единственное, что пришло ему в голову, было:
— Проклятье, я забыл сказать Родни кое-что насчет завтрашнего совещания.
И отправился искать телефон, расположенный как можно дальше от гостиной Фионы.
Глава 14
На следующий день, в пять часов инспектор уголовной полиции Томас Линли получил сообщение о смерти на канале. Он только что вернулся в Новый Скотланд-Ярд, завершив очередную беседу с государственным обвинителем. Линли никогда не стремился к расследованию громких убийств, и дело, которое сейчас обвинители подготавливали к суду — убийство одного из членов национальной команды по крикету — сделало его центром внимания вопреки его желанию. Однако интерес средств массовой информации начинал немного спадать по мере того, как дело двигалось к рассмотрению в суде. Вряд ли можно было ожидать, что этот интерес оживится до начала самого процесса. Поэтому сейчас у Линли было такое ощущение, будто он, наконец, сбросил тяжелый груз, который вынужден был нести вот уже несколько недель.
Инспектор прошел в свой кабинет, намереваясь навести в нем хоть какой-то элементарный порядок. За время последнего расследования хаос здесь достиг невероятных масштабов. К отчетам, запискам, протоколам допросов, документации с места совершения преступления и подборке газет, которые стали неотъемлемой частью его методики ведения дела, прибавились еще и новые материалы, так как вскоре после ареста преступника была упразднена комната в суде, где хранились схемы, графики, расписания, распечатки компьютерных данных, магнитофонные записи телефонных переговоров, папки и другая документация. Все это было доставлено к нему для сортировки, подшивки или пересылки по принадлежности. Он разбирался с этим материалом все утро, до того как пойти на встречу с обвинителями. И был полон решимости разделаться с ними полностью до конца рабочего дня.
Войдя в кабинет, он обнаружил, что кто-то решил разделить с ним бремя расчистки этих авгиевых конюшен. Его помощница, сержант уголовной полиции Барбара Хейверс, сидела, скрестив ноги, посреди кучи картонных папок. С сигаретой во рту, прищурившись, она разглядывала сквозь дым соединенные скрепками листы отчета, лежавшие у нее на коленях. Не поднимая головы, она спросила:
— И как вы с этим разбирались, сэр? Я уже час здесь копаюсь, и, что бы вы мне ни говорили о своей методе, для меня это темный лес. Кстати, первый раз я занимаюсь такой нудной работой. Мне пришлось кое-что предпринять, чтобы успокоить нервы. Введите меня в курс дела. В чем состоит ваш метод? Вот это — пачки на хранение или для передачи, или для разборки?
— Пока что просто пачки, — ответил Линли. Он снял пиджак и повесил его на спинку стула. — Я думал, вы уже уходите. Разве сегодня вечером вы не едете в Гринфорд?
— Да, но особой спешки нет. Когда приеду, тогда и приеду — вы же знаете.
Он знал. Мать Барбары содержалась в Гринфорде, в частном доме, владелица которого ухаживала за определенную плату за престарелыми, немощными или, как в данном случае, за людьми и психическими отклонениями. Хейверс совершала паломничества туда так часто, как только позволяла ее не подчиняющаяся никаким графикам служба, но, насколько мог понять Линли из лаконичных замечаний своей помощницы за шесть месяцев их совместной работы, каждый раз, отправляясь туда, она не была уверена, узнает ее мать или нет.
Барбара сделала глубокую затяжку и, уступая его невысказанному пожеланию, загасила сигарету о край металлической корзинки для бумаг. Потом бросила ее в мусор, проползла по россыпи папок, добралась до своей бесформенной матерчатой сумки с длинным ремнем. Покопавшись в ней, она извлекла пригоршню каких-то мелочей, среди которых выбрала смятый пакетик жвачки «Джуси фрут», развернула две пластинки и сунула их в рот.