— Что ты делаешь, Родни? — спросил Лаксфорд.
— Хочу позвать Сару. Тут надо кое-что переделать.
— Закрой дверь.
— Но, Дэн…
— Я сказал, закрой дверь. И сядь на место.
Родни почувствовал, как в нем разгорается ярость. Этот тон, эта чертова уверенность Лаксфорда, что любая его команда будет выполнена, выводили его из себя.
— У нас в руках убойный материал, — сказал Родни. — Неужели по какой-то причине ты хочешь его снять?
Лаксфорд обратился к Корсико:
— Какие подтверждения этому у тебя есть? — спросил он.
— Какие подтверждения? — переспросил Родни. — Он же разговаривал с экономкой. Кто лучше нее может знать, что ребенок исчез, а в полицию не звонили?
— У тебя есть подтверждения? — повторил свой вопрос Лаксфорд.
У Родни вырвалось:
— Дэн! — он понял, что Лаксфорд зарежет статью, если Корсико не сумеет проявить изворотливость и дать все мыслимые и немыслимые обоснования.
Но Корсико с этим успешно справился.
— Я переговорил кое с кем в трех полицейских участках Мерилбоуна: Элбени-стрит, Гринбери-стрит и Вигмор-стрит. Ни в одном из них нет записей о чьих-либо заявлениях о пропаже ребенка.
— Потрясающе! — выдохнул Родни. Ему захотелось издать победный вопль, но он сдержался. Корсико, между тем, продолжал:
— У меня в голове не укладывалось: как родители могли не позвонить в полицию, если их ребенок исчез? — Он отклонил свой стул назад и сам ответил на свой вопрос: — Я подумал, таким образом могли бы поступить родители, которые хотели, чтобы она исчезла.
Лицо Лаксфорда по-прежнему ничего не выражало. Родни тихонько присвистнул.
— Тогда я подумал, мы выиграем эту игру, если я копну поглубже, что я и сделал, — сказал Корсико.
— И? — спросил Родни, видя, что рассказ начинает приобретать форму.
— И выяснил, что муж Боуин, один тип по имени Александр Стоун, вовсе не является отцом ребенка.
— Вряд ли это новость, — заметил Лаксфорд. — Любой, кто в курсе политических дел, мог сказать тебе это, Митчел.
— Да-а? Ну, а для меня это было новостью, а также интересным поворотом сюжета. И когда случается такой поворот, я имею привычку выяснять, куда он ведет. Так что я наведался в церковь святой Екатерины и разыскал свидетельство о рождении, чтобы узнать, кто ее настоящий отец. Потому что я подумал, может, мы захотим взять у него интервью, верно? Скорбящий отец, смерть ребенка и все такое, — он схватил свою джинсовую куртку и запустил руку в один карман, потом в другой. Достав свернутый листок бумаги, развернул его, разгладил на столе и передал Лаксфорду.
Родни ждал, затаив дыхание, предвкушая сенсацию. Лаксфорд пробежал глазами бумажку, поднял голову и произнес:
— Ну и?
— Что «ну и»? — спросил Родни.
— Она не указала имени отца, — пояснил Корсико.
— Это я и сам вижу, — сказал Лаксфорд. — Но поскольку она никогда публично не называла его имени, едва ли это окажется потрясающей неожиданностью.
— Может, это и не неожиданность. Но — возможная связь. И, главное, возможность раскрутить историю.
Лаксфорд вернул Корсико копию свидетельства. При этом он изучающе смотрел на молодого репортера, как смотрят на новые неизвестные формы жизни.
— Нет имени отца в свидетельстве о рождении. Нет сообщения в полицию о пропаже ребенка. Все это факты на одну и ту же тему — об утаивании информации, мистер Лаксфорд. Это превалирующая тема: тема рождения бедного ребенка — в начале, и тема ее смерти — в конце. На первых порах мы можем раскручивать историю вокруг этого. И если мы это сделаем — а редакционная статья о зловещих семейных секретах тоже получилась бы очень славной — то, можете мне поверить, даже последний олух сумеет откопать парочку мерзостей для «Сорс» о члене парламента Боуин. Потому что, если история Ларсни с его дружком — это мерило того, что мы можем ждать от наших читателей, то, как только мы раскрутим историю вокруг склонности Боуин утаивать жизненно важную информацию, каждый из ее врагов будет звонить нам с намеками, которые приведут нас именно туда, куда нам нужно.
— То есть куда? — спросил Лаксфорд.
— К виновной стороне. Что, могу поспорить, станет последней утаиваемой ею информацией, — Корсико растопыренной пятерней пригладил волосы — они немедленно заняли прежнее торчащее положение. — Понимаете, ее поведение можно было бы объяснить только в том случае, если бы она знала, кто похитил девочку. Или она сама устроила похищение. Только эти два варианта подходят как единственно возможное объяснение, почему она тут же не позвонила копам. Я бы сказал, еще и единственно разумные. И теперь, если мы сопоставим эту информацию с тем, что она хранила в секрете все эти годы имя отца, я думаю, вы понимаете, какие выводы напрашиваются?
— Честно говоря, нет.
Антенны Родни немедленно поползли вверх. Раньше ему уже приходилось слышать этот тон Лаксфорда — очень ровный и приторно вежливый. Лаксфорд разматывает веревку. И если это действительно так, Корсико схватит ее конец, обвяжет вокруг шеи и повесится. А вместе с ним пропадет и статья.
Родни попытался вмешаться, говоря, как он полагал, решительным тоном:
— Что ж, на данном этапе это вполне добротное репортерское расследование. Митч, конечно, будет продолжать его — не торопясь, шаг за шагом, получая все возможные подтверждения. Верно?
Корсико намека не понял.
— Слушайте, ставлю двадцать пять фунтов на то, что есть связь между исчезновением ребенка и его отцом, — запальчиво проговорил он. — И если мы хорошо покопаемся в прошлом Боуин, я ставлю еще двадцать пять, что мы найдем эту связь.
Родни всячески сигнализировал Корсико, чтобы тот заткнул фонтан своего красноречия. Он даже сделал характерный жест, проведя ладонью по горлу, призывая его замолчать, но репортер ничего не замечал, приводя все новые и новые аргументы. В конце концов, раньше Лаксфорду такая настойчивость всегда нравилась. По какой такой причине она могла не понравиться ему сейчас? Ведь они всего лишь копают под еще одного тори. Разве до сих пор Лаксфорд не радовался любым усилиям Корсико, направленным против тори?
— Но каким образом могли бы мы обнаружить эту связь? — продолжал он. — У нас есть дата рождения ребенка. Отсчитываем назад девять месяцев и начинаем разнюхивать, чем занималась Ив Боуин в это время. Я даже уже кое-что предпринял, — он перелистнул две странички своего блокнота, пробежал их глазами и сказал: — Ага, вот, «Дейли телеграф». Она была тогда политическим обозревателем «Дейли телеграф». Это наша отправная точка.
— И куда ты с нее отправляешься?
— Пока не знаю. Но я собираюсь поделиться с вами своими догадками.
— Пожалуйста, сделай одолжение.
— Она, надо полагать, спала в то время с кем-то из главных фигур консерваторов — чтобы легче было пролезть в список кандидатов от какого-нибудь округа. Ну, скажем, с министром финансов, внутренних дел, иностранных дел — с кем-то такого ранга. Платой за что было ее место в парламенте. Поэтому все, что от нас требуется, это узнать, с кем она там спала. И когда мы это выясним, дальше останется только окопаться у его крыльца и ждать, когда он сможет с нами побеседовать. Вот тогда мы и обнаружим связь, которую ищем, между этим, — он помахал свидетельством о рождении, — и смертью ребенка.
— Шарлотты, — сказал Лаксфорд.
— Что?
— Имя того ребенка. Ее звали Шарлотта.
— А, нуда, правильно — Шарлотта, — Корсико что-то нацарапал в своем блокноте.
Лаксфорд положил руки ладонями вниз на макет первой страницы, поправил его так, чтобы он лежал параллельно краю стола. В наступившей тишине стал вдруг сильнее слышен шум, долетавший из отдела: телефонные звонки, смех, чей-то вопль: «Ой, умираю! Черт, кто-нибудь, спасите — подкиньте сигаретку!»
«Именно умираю», — подумал Родни. Он представил, чем все это кончится, так же ясно, как следующий батончик «Кит-Кэт», который намеревался съесть, как только завершится совещание. Единственное, чего он пока не знал, как именно Лаксфорд собирается это провернуть. И редактор не замедлил прояснить этот вопрос.
— Я ожидал от тебя много большего, — сказал он Корсико.
Корсико перестал писать, но остался с ручкой, зажатой в руке.
— Что? — переспросил он.
— Лучшей репортерской работы.
— Почему? В чем…
— Лучшей работы, чем эти дерьмовые басни, которые ты мне здесь наплел, Митчел.
— Секунду, Дэн, — вмешался Родни.
— Нет, — остановил его Лаксфорд, — подожди. Вы оба подождите. Речь идет не о любом человеке с улицы, не о какой-нибудь законопослушной Люси, которая безропотно выполняет все, что ей скажут. Речь идет о члене парламента. И, опять же, не о любом члене парламента, а о заместителе министра. Ты на самом деле ждешь, что я поверю, чтобы заместитель министра внутренних дел позвонила в местный полицейский участок и сообщила о пропаже дочери? В то время как ей ничего не стоит лично встретиться с министром внутренних дел и попросить его заняться этим делом. И при этом потребовать соблюдения секретности в такой степени, в какой ей этого захочется. В этом проклятом правительстве, которое сделало секретность своим девизом. Она могла устроить так, чтобы этот случай рассматривался как дело первостепенной важности в Скотланд-Ярде и ни один полицейский участок в стране не узнал бы об этом; так какого черта ты думаешь, что какие-то участки в Мерилбоуне должны иметь сведения об этом среди своих записей? Неужели ты всерьез рассчитывал, что я напечатаю на первой странице статью, на основе которой мы раскрутим кампанию против Боуин, только потому, что она не позвонила местным бобби? — Он резко отодвинул стул назад и встал. — Что это за журналистская работа? Уходи, Корсико, и не возвращайся, пока не напишешь такую статью, которую можно печатать.
— А как насчет этого? — Корсико потянулся к копии свидетельства о рождении.
— Никак насчет этого. Это всего лишь свидетельство о рождении, в котором отсутствует имя отца. Таких, возможно, существует двести тысяч, и ни одно из них не является новостью. Вот когда ты добудешь запись выступл